Повинная голова

Выплевывая накладные ресницы, чувствуя во рту жирный привкус помады и туши, вы ищете, куда бы прильнуть губами, чтобы в рот не попала какая-нибудь химия. Что-то вдруг вспенивается под вашими поцелуями или отдает маслом, вопреки известной поговорке, ибо идет все отнюдь не как по маслу. В итоге вы получаете удовольствие лишь оттого, что все же учинили некоторый беспорядок.

Кон однажды попробовал заняться любовью с манекенщицей от «Бордаса» и вышел из этого испытания, украшенный маленьким пакетиком на нитке вроде чайного: пакетик содержал «Элежиак», суперсовременное очищающее средство мгновенного действия. Полным забвением естества объяснялся и удивленный возглас парижского чуда, которое он имел неосторожность атаковать в машине. Стадия поцелуев, имевших вкус бутерброда с маслом, была пройдена вполне благополучно, но потом рука барышни случайно наткнулась на Кона во всем его великолепии. Она вытаращила изумленные цыплячьи глазки, захлопала искусственными ресницами и задала вопрос, который стоило бы поместить в качестве эпиграфа ко всем женским журналам: «Что это?» — «Это, — ответил обескураженный Кон, воспользовавшись лексикой «Клуб Медитерране», — дружелюбный инструктор».

На приморском бульваре Папеэте, на фоне величественных округлостей Океана Карен выглядела хлипкой водянистой картинкой, которая в любой момент грозила полностью утечь в «Клинекс». И все-таки он подсел к ней: за всей этой косметической выставкой он видел растерянную девушку, не понимавшую, как так вышло, что она, королева Парижа, вдруг разом утратила всю привлекательность в глазах мужчин. Кон даже на миг заколебался, не протянуть ли ей, несмотря ни на что, спасательный шест. Он рассеянно слушал ее щебетание — девочка, не жалея себя, изощрялась в искусстве утонченной беседы, дабы продемонстрировать свое превосходство над дикими таитянками, у которых при каждом движении угадывается глаз циклопа между ног.

— По-моему, это отвратительно! Цивилизованные, культурные люди… Но стоит им оказаться здесь… Они превращаются в животных! Да они и сами это понимают — им так стыдно, что они избегают меня. Некоторые из пассажиров нашего самолета, которые ухаживали за мной напропалую, пока мы летели сюда, сразу же спутались здесь с дешевыми проститутками. Теперь они не смеют даже подойти ко мне.

Сострадание Кона таяло на глазах. Он встал.

— Извините, я должен идти. Меня тревожит один из двигателей. Им занимается механик, но, сами знаете, без хозяйского присмотра…

С тех пор он замечал раза два или три ее модный силуэт на фоне кокосовых пальм — она прогуливалась в обществе утонченных джентльменов лет шестидесяти пяти, которым только утонченность и оставалась. Он ей сочувствовал, издалека. Наверно, это было действительно ужасно для популярной cover-girl — проиграть по всем статьям деревенским девкам, чья притягательная сила состояла просто в открытом проявлении своей женской природы.

Но Кону не могло прийти в голову, что эта малышка вступит с ними в столь решительную борьбу и так далеко зайдет в жажде самоутверждения.

Он остановил мотоцикл на вершине холма, перед плантацией Вильямсов: оттуда открывался великолепный вид на белые колесницы прибоя, несущиеся во весь опор к коралловому барьеру. Фарэ было выстроено на сваях. В саду дремали, восстанавливая силы, около десятка танэ. Кон бросил мотоцикл под пальмой и поднялся по ступенькам.

Плетеные шторы были опущены, в комнате царил полумрак. В нос ударил сильный запах свинарника.

С минуту он стоял в шоке, с отвисшей челюстью, пытаясь водворить на место собственные глаза, вылезавшие из орбит.

Их там было человек двадцать, и мысль, что перед ними женщина в тяжелом истерическом припадке, фактически в бессознательном состоянии, не посетила ни одного из этих простодушных дикарей. Они, хихикая, теснились у кровати, дожидаясь своей очереди.

Взгляд Карен был застывшим и мутным, она смотрела в потолок, издавая периодически утробные звуки, похожие на писк говорящей куклы. Было ясно, что бой парижской моды с мифом о вахинэ длится уже много часов.

Несмотря на весь культурный багаж и знакомство с гимнами, воспевавшими оргиастические ритуалы в земном раю, Кона охватило возмущение поистине глубочайшее — оно добралось аж до его представления о человеческом достоинстве. Со страшной бранью, выставив вперед бороду, он ринулся в атаку и с разбегу нанес сокрушительный удар ногой одному из танэ, слитком увлеченному тем, что происходило спереди, чтобы беспокоиться о возможной угрозе сзади.

Дети природы, которых ему удалось поймать, пока они в панике бежали к дверям и окнам, со слезами на глазах клялись в своей невиновности: им сказали приятели, что здесь есть одна попаа, которой хочется. Поди объясни им, что у бедняжки нервный срыв, что туг потребна медицина, а не любовные игры и что она борется за свою женскую честь со всей энергией отчаяния и уязвленного самолюбия.

Выгнав танэ, Кон в ожидании врача превратился в заботливого фельдшера. Карен почти пришла в себя и, приподнявшись на кровати, автоматически начала пудриться и красить губы. Врач констатировал шоковое состояние и прописал лечение сном, весьма кстати повлекшим за собой частичную амнезию. Единственным последствием всей этой истории стали для Карен синяки. Парижские газеты написали, что знаменитой cover-girl упал на голову кокосовый орех и она три дня пролежала в коме. На первых страницах появился ее портрет в пляжном ансамбле «Сен-Тропе» на фоне пальмовой рощи, там еще фигурировала пирога и живописный улыбающийся гитарист.

Она улетела в Европу, как только смогла сидеть.

В результате поплатился за все Кон: целую неделю он был не в состоянии вести себя как мужчина. Такого с ним еще не случалось, даже после того, как он прочел официальные отчеты об уничтожении нацистами евреев, с фотографиями, подтверждающими факты. Меева плакала, подруги, которых она призвала на помощь, добились примерно таких же результатов, как Комиссия по правам человека при ООН, Кон кричал, что покончит с собой, новость мгновенно облетела окрестности, он ходил в ореоле мученичества и святости, мормоны злорадствовали, говорили, что Бог разит точно в цель, и призывали сейчас как никогда воздерживаться от курения и питья кофе.

Только на восьмой день Кон, проснувшись, вновь почувствовал себя в форме.

— Видишь, Чинги, напрасно ты волновался, — сказала Меева, после того как Кон трижды выступил как мужчина — первый раз против русских танков в Праге, второй — против расовой дискриминации, третий — против Берлинской стены. — Почему ты так истошно кричишь, когда тебе хорошо? — спросила она.

— Крик способен сокрушить античеловеческие законы, — вспомнил он Кафку. — Пошли, надо это отпраздновать. Едем завтракать к Чонг Фату.

XXVI. Наш французский китаец

Чонг Фат отказался их обслуживать. Едва заметив их в дверях, бесстрастный житель Востока впал в неистовство, весьма огорчившее Кона, который считал, что в хорошем китайском ресторане должны подавать исключительно национальные блюда. Видеть лицо Чонг Фата, искаженное нервными судорогами, было все равно что вместо заказанной пекинской утки получить макароны по-неаполитански.

— Как, мы больше не признаём друзей?

— Убирайтесь вон! Вы взломали мою кассу и украли выручку! Ваше место в тюрьме! Не смейте больше переступать порог моего заведения!

Кон закрыл глаза. Смешение культур на Таити, несомненно, заслуживало уважения, но его всякий раз разбирал смех, когда он слышал чудовищный корсиканский акцент Чонг Фата.

— Ваш отец украл куда больше у гениального художника, в честь которого вы назвали свою харчевню «Поль Гоген. Настоящая кантонская кухня»!

— Пресвятая дева! — простонал Чонг Фат. — Мой отец месяцами кормил Гогена задаром. Про это везде написано.

— Ваш отец был Иудой, который добился конфискации картин и имущества Гогена за долги.

Лицо Чонг Фата покрылось пурпурной краской, в которую остатки желтизны вносили кое-где оранжевый оттенок. Кон залюбовался своим произведением.