Клиника жертвы

– Ты сам отослал меня к своим родителям, я не хотела ехать, – сказала Марина. – Если бы я осталась с тобой, осталась бы навсегда.

Нейман подал ей куртку. Очень скромная вещичка, выглядящая эффектно только благодаря точеной фигурке бывшей жены. В юности Марина обожала наряжаться, но когда в семье пятеро детей – в браке с Валерием она родила еще двоих, – невозможно дорого и стильно одеваться.

– Зачем ты говоришь мне то, что я повторяю себе каждый день? – горько спросил он. – Прошлое не вернешь. И того факта, что Саша – мой сын, тоже не изменишь. Я хочу его видеть. И найду такую возможность.

– Не пугай.

– Не буду, – согласился Нейман и нарочито равнодушно усмехнулся. – Я в суд обращусь, пусть он тебя пугает.

Марина остановилась в дверях. Услышав про суд, она сразу как-то съежилась и с мольбой посмотрела на Неймана. Но его этот взгляд не тронул. Он знал, что сам мог бы смотреть на нее так хоть неделю, Марина даже не поморщилась бы.

– Какой суд, Нейман, ты с ума сошел? – прошептала она.

– Обычный суд, самый гуманный суд в мире. – Владимир Валентинович не смог приглушить злорадные нотки в голосе, да не очень и старался. – Если мы с тобой не можем договориться, то разумно обратиться к компетентным и беспристрастным людям. Доказать отцовство мне будет нетрудно, это раз. Квитанции от переводов, доказывающие, что я добросовестный родитель, у меня есть. Что еще надо для счастья? Мать и отец у нас имеют равные права.

– Умоляю тебя, не делай этого!

– Тогда давай решим, когда и как ты меня с ним познакомишь.

– Только не дави на меня! Дай мне время все обдумать.

Нейман распахнул перед ней тяжелую дверь ресторана.

– Хорошо, месяц. Как раз я обживусь на новом месте, устроюсь на работу… Но это последний срок, Марина. Если ты снова начнешь тянуть, я подам в суд.

Бросив Нейману, чтобы не провожал, она быстро ушла. Нейман грустно проследил за ее маленькой решительной фигуркой.

На душе было гадко и смутно. Мысль напугать бывшую жену судом родилась экспромтом, Нейман ничего такого не планировал. Но радости от того, что неожиданная находка оказалась действенной, Владимир Валентинович не испытывал.

«К черту, – уговаривал он себя, – я имею право на встречи с сыном, а если Марина поступает как бандитка с большой дороги, почему я должен это безропотно терпеть? Вполне нормально – тот, к кому пытаются применить силу, обращается за помощью к закону. Почему мне кажется, будто я поступаю непорядочно? Не потому ли, что я всю жизнь отказываюсь от того, что мне принадлежит? Беру только то, что мне предлагают с милой улыбкой и поясным поклоном, а сказать «Эй, дружище, ну-ка отдай мое!» кажется мне таким непроходимым жлобством, что я предпочитаю вовсе обойтись без этого… Я мог бы не отпускать жену. Мог бы не давать ей развода. Мог бы отказать Валерию в усыновлении… Да элементарно приехать в отпуск и дать ему в глаз, чтоб знал, как чужих жен уводить! Но так хотела Марина, а мне почему-то ее желания казались важнее моих законных прав».

Размышляя таким образом, Нейман дошел почти до конца улицы Восстания. Остановился возле мрачного серого дома в стиле модерн. Когда-то они с Мариной снимали здесь комнату. А она, наверное, даже не вспомнила, что здесь был их первый дом. Как все изменилось за эти годы… Вот тут, на углу Восстания и Кирочной, был гастроном, где они покупали готовые котлеты по двенадцать копеек, а иногда прилавок-холодильник бывал завален телами, другого слова не подобрать, молочных поросят. Марина тогда боялась ходить в магазин. Стены были выкрашены облупившейся серо-желтой краской, а в центре зала возвышалась будка с кассовым аппаратом, который гремел и звенел, пробивая чек. Теперь тут торгуют компьютерами. А в этом полуподвале была булочная. Хлеб лежал на высоких деревянных стеллажах, к каждому стеллажу была привязана большая двузубая вилка, с помощью которой следовало определять свежесть буханок. За стеллажами – окошко, где тетка в белом халате с помощью стрелочных весов отпускала сухари и пряники в кульки из грубой серой бумаги. Все изменилось. Булочной давно нет, вместо аромата свежих плюшек магазин пропитался запахом дорогих духов.

Владимир Валентинович немного походил по подвальчику, вспоминая, как было раньше. Даже купил пенку для бритья, навязанную томной худощавой продавщицей.

«А как изменились женщины! – по-стариковски посетовал он. – По сравнению с девушками моей юности нынешние – просто другая ветвь эволюции».

Чтобы не очень уж грустить, Нейман подбодрил себя любимым изречением адмирала Нахимова: «У русского моряка нет легкого или трудного пути. Есть только один путь – славный». Что ж, он прошел этот славный путь. Ему не в чем упрекнуть себя. Только семья осталась почти в самом начале пути.

Слишком далеко. Не вернешь, не вернешься.

Я сразу узнаю жертву. Как? Напишу, что по особому тусклому взгляду, горькой безвольной складке рта, но это будет не совсем правда. Это было бы слишком просто. Жертвы любят выглядеть как победители, они смеются и напоказ радуются даже больше, чем обычные люди. Особенно когда от них этого ждут. Но я их все равно быстро вычисляю. Вокруг них серое, унылое поле, которое я ощущаю своими обостренными чувствами. Я узнаю их, как опытный врач сначала угадывает болезнь инстинктом и лишь потом находит доказательства своей правоты.

Мне пришлось очень хорошо их узнать, чтобы никто не узнал меня…

После тесноты общежития новая квартира казалась Нейману дворцом. Она действительно была хороша: с большой комнатой, просторным холлом и гигантской, в понимании неизбалованного Владимира Валентиновича, кухней. Рядом с кухней Нейман с восторгом обнаружил еще одно большое помещение – столовую, так что однокомнатной его квартиру можно было назвать только формально.

Родина расплатилась с ним сполна, и даже больше. Вместе с лоджией площадь немного превышала положенный ему норматив, даже с учетом дополнительных двадцати пяти «командирских» метров, но чиновники закрыли на это глаза. Едва Владимир Валентинович осознал эту радостную новость, как получил еще один подарок: апартаменты предстали перед ним не бетонной пещерой, как он ожидал, а во всем великолепии новой отделки, такой добротной и приятной глазу, что ему не захотелось ничего менять. В кухне даже была подключена плита. Единственное, что могло бы испортить настроение взыскательному новоселу, – это линолеум, постеленный во всех помещениях. Но обалдевший от счастья Владимир Валентинович решил, что так даже лучше. Никаких трудностей с уборкой.

Он бродил по своему персональному раю, открывал встроенные шкафы, в которые ему нечего пока было положить, и чувствовал, как из непримиримого оппозиционера стремительно превращается в благодарного и лояльного гражданина. Настолько лояльного, что даже слова «реформа армии» больше не вызывали у него возмущения.

«Я честно свое отслужил. Почти тридцать лет. Мое время прошло. Как говорится, мы не успели оглянуться, а сыновья уходят в бой. И они сами разберутся, как жить».

Пора было думать о трудоустройстве. Новое ощущение вызывало в душе тревожный холодок. С восемнадцати лет Нейман привык ощущать себя частью могучей системы, и внезапно наступившая свобода воспринималась им как незащищенность. Каково это – самому распоряжаться своей судьбой?

Планируя жизнь после отставки, он собирался устроиться в гражданский флот, но оказалось – чтобы занять должность, соответствующую его статусу командира подводной лодки, нужно сначала поступить на третий курс мореходного училища. Без диплома о капитанской карьере нечего было и мечтать.

Некоторые его демобилизовавшиеся товарищи начинали свое дело. Предлагали ему компаньонство, но у Неймана не было начального капитала, все деньги он отсылал сыну.

Перед демобилизацией полагалась учеба. Ознакомившись со списком предлагаемых специальностей, Нейман приуныл.

– Вы посмотрите на меня! Вы поговорите со мной, – убеждал он командование, – чему меня можно обучить за четыре месяца? Меня и за четыре года ничему не обучишь!