Клиника одной взятки

– Я вижу, ты довольна мужем, устроена и обеспечена. Но чувствуешь ли ты себя свободно? Не упрекай меня, что вмешиваюсь в твою жизнь, все же мы твои родители и волнуемся за тебя.

«“Волнуемся”! – Вика горько усмехнулась. – Если вы так волнуетесь, почему не пахали по пятнадцать часов в сутки? Почему не заработали столько денег, чтобы дочь могла спокойно учиться и выходить замуж, за кого хочет? Выйди я за Сергея, не заручись поддержкой тестя, где бы я сейчас была? На участке, а то и вовсе безработной. Почему ваше волнение не заставило вас ходить в школу, носить в клювике учителям? А если уж совсем не было денег, войти в родительский комитет, чтобы выбивать деньги из других пап и мам? Ваше участие в моем образовании ограничивалось тем, что вы объясняли мне сложные места программы. Объясняли терпеливо и доходчиво, только совсем не это было нужно! Учителя на мои знания чихать хотели. Я до сих пор вспоминаю последний год в школе как кошмар, как непрерывный бой, который я одна давала целой армии учителей, непременно желавших поставить мне четверку хоть по одному предмету, чтобы золотые медали ушли тем, кто их проплатил. А я ведь еще и работала… Что вам за меня волноваться, когда я всего всегда добивалась сама? И вам ли осуждать меня за то, что я ухватилась за возможность подниматься к вершине не по отвесному склону с непрерывными камнепадами, а по хорошей дороге? Вы прекрасные родители, вы не кормили меня рыбой, а дали мне удочку. Только для хорошего клева нужна соответствующая наживка и место должно быть прикормленным… Черт, неужели Дайнега со своими рыболовными страстями так крепко сидит в моей подкорке?

Вот Николай Петрович, создавший для сына прибыльный бизнес, он – да, волнуется о своем ребенке. А ваше волнение…

Между прочим, свекор начинал с тех же позиций, что и вы. Такой же научный сотрудник. Только он работал, а вы скорбели об упадке фундаментальной науки. Хотя для таких, как вы, фундаментальная наука была прежде всего возможностью спокойно попивать чаек под академическими сводами. А крутиться, пахать, принимать решения – это так… нефундаментально.

Зарабатывали бы деньги, как все нормальные люди, глядишь, и не было бы времени тусоваться в Интернете с бывшими поклонниками дочери».

Ничего этого Вика, разумеется, не высказала вслух. Она сообщила о решении завести ребенка, и мама сразу переключилась на эту волнующую тему.

Глава четвертая

Ей нужно было побеседовать с Балахоновым, но тот никак не находился. Вика заглянула в кабинет, прочесала отделение – пусто. В операционной его тоже не было. Наконец Леша обнаружился в приемном покое. Лариса поила его чаем, сама же пила какую-то жуткую смесь противоестественно зеленого цвета.

«Ах, она же на диете!» – вспомнила Вика. Несколько месяцев назад к ним по недосмотру проник торговый агент с чудо-системой для снижения веса. И поветрие питаться адскими коктейлями овладело умами большинства медсестер. По системе разрешалось есть овощи один раз в день, а в промежутках утолять голод, разводя порошок из баночки. Стоило удовольствие три с половиной тысячи на две недели. Вика была убеждена, что, если питаться овощами, и так похудеешь, а коктейли несут чисто психологическую нагрузку. Три с половиной тысячи, вырванные из скудного медсестринского бюджета, – железный довод не нарушать диету. Рука сама отдернется от пирожного, как только вспомнишь о потраченных деньгах. Но сестры так истово поверили в систему, что только очень жестокий человек разоблачил бы это мошенничество.

– Как же ты похудела! – восхитилась Вика.

Лариса расцвела:

– Правда?

– Точно! – подтвердил Балахонов, увлеченно жуя пирог с мясом. – Ты давай поосторожнее. А то скоро достигнешь отрицательной массы тела и начнешь сворачивать вокруг себя пространство.

Довольно хихикнув, Лариса приготовила Вике чай, и они с Алексеем вернулись к обсуждению коварного плана – удалить Ларисиному мужу липому и во время операции тайно вшить таблетку от пьянства. Самым главным препятствием к осуществлению этого плана было то, что муж о нем догадался и расставаться с липомой, а заодно и с вредной привычкой отказывался наотрез. В общем, Ларисе просто хотелось излить душу и получить порцию сочувствия.

«А ведь ее муж считается еще не самым плохим, – рассеянно подумала Вика сквозь злость, что не может прервать задушевную беседу и вытащить Лешу для разговора тет-а-тет. – Он по крайней мере работает и приносит Лариске хотя бы те остатки, которые не пропивает. Иногда даже что-то делает по дому. Не играет и не бегает по бабам. И не бьет ее, наоборот, ему самому случается получить от Лариски. Их браку почти двадцать лет, двое детей… Почти образцовая семья, но какая же на самом деле беспросветная и убогая жизнь!»

Вика задумалась о том, что на свете существуют совсем другие формы семейных отношений, нежели те, к которым она привыкла. Сколько жен имеют рядом с собой отвратительный, ненужный балласт! Даже не балласт, а паразитов, высасывающих из них жизненные соки! Но терпят ради брендов «замужняя женщина» и «полная семья». А за вывеской «полная семья» скрывается не единство душ, не общий, в конце концов, бизнес с ответственными партнерами, а лишь тупое сожительство.

Что имеют эти женщины? Тело, валяющееся либо на диване, либо на полу, в зависимости от количества принятого алкоголя. Ни уверенности в завтрашнем дне, которую дает материальный достаток, ни мелких радостей от всяких пустячков, которые хороший муж должен дарить жене, ни душевного подъема, когда рядом с тобой близкий духовно и заботливый человек. Да и радостей плоти они, наверное, тоже не испытывают, ибо человек, не заботящийся о благополучии жены, вряд ли станет беспокоиться об ее сексуальном удовлетворении.

В этом мрачном, унылом существовании остается одна отдушина: работа. Только там женщина может почувствовать себя человеком, обрести самоуважение.

О, чертова эмансипация! В идее равноправия, изначально порочной, мужчины уловили только один момент – женщины могут сами о себе позаботиться. И развили тему: «А раз они такие умные, пусть заботятся и о нас. С них не убудет».

Что дало это равноправие человечеству? Софью Ковалевскую, Марию Кюри, Маргарет Тэтчер. Ну, может быть, Валентину Терешкову еще. Хотя кто из женщин гордится своими выдающимися… Тут мысли Вики застопорились в поисках нужного слова. «Коллегами» не годится… «Однополчанками», что ли?

Любую спроси, что Ковалевская сделала в математике, – не знает. А вот то, что, увлекшись наукой, не смогла устроить личную жизнь, – знают и презирают ее за это. И про Марию Кюри бытует такое же мнение: мол, неудачный брак, хотя она была вполне счастлива с мужем, пока трагически не овдовела. Скажи сейчас той же Лариске, что Мария Кюри до сих пор является единственным в мире дважды лауреатом Нобелевской премии, она только фыркнет: «Зато твоя Кюри не умела готовить».

Может, это и есть правильный взгляд на проблему? Пусть равноправие подарило миру несколько талантов, зато отобрало у женщин больше хороших мужчин, чем Вторая мировая война.

Вздохнув, Вика подмигнула Лариске. Та улыбнулась, как заговорщица: мол, все по плану, в пятницу приду. Она ни разу еще не подводила Вику, хоть больная, хоть после тяжелой смены заступала на трудовую вахту в Викином доме. Вика только удивлялась, как человек может быть так весело неутомим и находить радость в отвратительнейших занятиях типа мытья полов. Бедняга, обремененная одним-единственным моральным принципом «Мои дети должны быть сыты», она столько лет тащит на своих плечах мужа-алкаша и двоих детей.

При этом успевает следить за собой, даже те дешевые тряпочки, которые ей по карману, подбирает со вкусом.

Всегда веселая, энергичная. Жуткая вымогательница – если человек придет без полиса, оберет его до нитки, но странным образом оставит по себе приятное впечатление.

«Я, наверное, была бы такой же. Если бы стала мадам Дайнега. Молотила бы как бешеная, пока Серега рыбам в задницу заглядывал. Правда, я и сейчас работаю на пределе… Но разница есть! Сейчас у меня нет комплекса „единственного добытчика“, я уверена: если что, Андрей меня прокормит».