Нерон

Наступившее утро стало торжеством Агриппины и посрамлением доносителей. Прибыв к Агриппине в сопровождении Сенеки и взяв в качестве свидетелей нескольких либертинов, Бурр суровым тоном сообщил августе, в каких преступлениях она обвиняется. Изложение обвинений было, очевидно, очень подробным. Более того, префекту претория удалось выявить всю цепочку доносителей вплоть до первоисточника — Юнии Силаны. Эти сведения Бурр также не утаил от обвиняемой, а дабы его не обвинили в потворстве мнимой заговорщице, он закончил свое обращение к ней угрозами, напомнив, что влечет за собою отсутствие оправданий.

Отдадим должное Агриппине. Она быстро оценила ситуацию, и ее ответ, подробно изложенный Тацитом, отличается достоинством и силой, даже надменностью, исполнен справедливого презрения к лживым доносителям и их покровительницам Силане и Домиции:

«Я нисколько не удивляюсь, что никогда не рожавшей Силане неведомы материнские чувства: ведь матери не меняют детей, как погрязшая в распутстве любовников. И если Итурий и Кальвизий, промотав свое достояние, продают этой старухе последнее, чем еще могут распорядиться, — свое пособничество в предъявлении клеветнических обвинений, то этого недостаточно, чтобы опозорить меня, приписав мне намерение умертвить сына, или чтобы обременить совесть цезаря умерщвлением матери. Я воздала бы Домиции за враждебность, если б она соперничала со мной в доброжелательстве к моему Нерону. Но она занималась устройством рыбных садков в своих Байях, пока моими стараниями подготовлялись Нерону усыновление, дарование проконсульских прав, консульство и все то, что ведет к высшей власти, а теперь вкупе со своим любовником Атиметом и лицедеем Паридом сочиняет небылицы по образцу представляемых на подмостках трагедий. Или, быть может, существует такой человек, который мог бы уличить меня в попытке возмутить размещенные в Риме когорты, в подстрекательстве провинций к нарушению верности, наконец, в подкупе рабов и вольноотпущенников с целью побудить их к преступным деяниям? И разве я могла бы остаться в живых, если б Британник овладел верховной властью? А если бы Плавт или кто другой оказался во главе государства и вздумал свершить свой суд надо мною — разве не найдутся обвинители, которые вменят мне в вину не вырвавшиеся неосмотрительные слова, порождаемые горячностью материнской любви, а также преступления, оправдать в которых меня мог бы лишь сын?» [55]

Речь Агриппины выглядела блистательным опровержением бездоказательного и голословного доноса ее врагов. Будучи точно переданной Нерону, в чем нельзя сомневаться, она должна была произвести на него впечатление. Не было, значит, никакой угрозы его власти со стороны матери, не было с ее стороны никаких действий, а только вырвавшиеся в запале горячей любви к сыну необдуманные слова, не могущие быть подсудными. И важнейшие аргументы в доказательство невиновности августы-вдовы, августы-матери: чем ей выгоден мог быть приход к власти Британника, если она отравительница его отца и сыграла немалую роль в гибели его матери? Да и от Плавта она вполне могла ждать беды. Он, дабы избавиться от даровавшей ему власть, вполне мог расправиться с ней, использовав как предлог те преступления, которые она совершила, пролагая Нерону дорогу к власти.

Видя, что слушатели потрясены услышанным и не сомневаются в ее невиновности, Агриппина немедленно потребовала свидания с сыном. Представ перед Нероном, она также избрала самый верный путь доказательства своей правоты: никаких оправданий, никаких упреков, только требование наказания обвинителей как безусловных клеветников. Заодно августа-мать, пользуясь растерянностью Нерона, добилась и назначения своих верных людей на важные посты. Один из них, Фений Руф, стал префектом, отвечающим за снабжение столицы продовольствием, другой — Арундий Стела — теперь отвечал за зрелища, которые принцепс давал народу. «Panem et circenses!» — «Хлеба и зрелищ!» — вот главное, чего жаждали римляне от своего повелителя. Этим и определялась популярность в народе любого из цезарей. Добиваясь передачи обеспечения «хлеба и зрелищ» для римского народа в руки своих людей, Агриппина, конечно же, имела планы на будущее. Еще двое ее людей получили в управление крупнейшие и важнейшие провинции на Востоке. Тиберий Бабилл получил Египет, а Публий Антей — Сирию. Последний, правда, так и не добрался до места своего назначения. Нерон и его окружение не могли не вспомнить, что именно в провинции Сирия сосредоточены крупные военные силы. Потому-то Публий Антей и был задержан в Риме.

Понесли наказание клеветники во главе с Юнией Силаной. Сама бывшая подруга Агриппины была отправлена в ссылку. В ссылку отправились ее верные клиенты и клевреты Кальвизий с Итурием. А вот либертин тетушки Нерона Домиции, столь поусердствовавший в распространении лживого доноса, был казнен. Парида спасла близость к Нерону, высоко ценившего его артистическое дарование. О злосчастном Рубеллии Плавте, коему клеветники приписали чудовищные замыслы, Нерон до поры до времени забыл…

Вскоре произошло еще одно любопытное событие: последовал еще один донос, обвинявший на сей раз Палланта, ближайшего соратника и многолетнего любовника Агриппины, а также Бурра, очистившего ее от клеветы Юнии Силаны, в новом заговоре. Заговорщики якобы хотели передать верховную власть от Нерона Корнелию Сулле. Знатнейший аристократ, потомок грозного диктатора Луция Корнелия Суллы, первым поразивший мечом устои Римской республики, он приходился еще и зятем Клавдию.

Обвинитель, некий Пет, в своей достаточно неискусной клевете был легко изобличен и отделался подобно Силане ссылкой. Паллант держался, отвергая все обвинения, крайне заносчиво, а Бурр, хотя и числился в обвиняемых, почему-то наряду с судьями подавал мнение по делу о заговоре.

Изначальная неубедительность обвинения и легкость его опровержения, заносчивость Палланта, свидетельствовавшая о полной его уверенности в благополучном исходе дела, участие Бурра в судебном разбирательстве, касаемого самого себя, — все это наводит на мысль о достаточно очевидной легковесности, инсценировке очередного заговора и его «разоблачения». Смысл совершенно очевиден: после таких скандальных разоблачений мнимых заговоров цезарь должен успокоиться и не верить более никаким сообщениям о злодейских умыслах против своей власти.

Так и было, но только Нерон ни о чем не забыл. И Рубеллию Плавту, и Корнелию Сулле, ни сном ни духом о заговорах в свою пользу не подозревавших, пришлось со временем жестоко расплатиться за чужие интриги.

На два года в верхах империи наступило спокойствие. Агриппина если и не восстановила свое прежнее положение при дворе, то добилась снятия явной опалы. В то же время некоторое укрепление ее позиций, продвижение ее людей на весьма значимые посты не могли не будить постоянных подозрений в ее стремлении все же подчинить Нерона своему влиянию, так или иначе играть решающую роль в делах верховной власти.

Активность Агриппины возросла с 58 года, когда закончился роман Нерона и Акте, расставшихся по-доброму и сохранивших дружеские отношения. Новой любовью принцепса стала двадцатисемилетняя женщина знатного происхождения и ослепительной красоты, Поппея Сабина, дочь Тита Оллия и Поппеи Сабины Старшей. Отец ее был дружен с Сеяном и, казалось, мог рассчитывать на успешную карьеру при дворе Тиберия, но гибель временщика стала бедственной и для его окружения. Дед Сабины по матери, чье имя она и заимствовала, Гай Поппей Сабин достиг консульских отличий и даже был удостоен триумфа. Поппея Сабина очень гордилась славным предком и многократно вспоминала о его заслугах перед Римом. Ко времени начала ее связи с Нероном Поппея уже второй раз была замужем. Первым ее мужем был всадник Руфрий Криспин, от которого она родила сына. Вскоре ее пленил Сальвий Отон, один из ближайших друзей Нерона. Поппея, оставив Криспина, вышла за Отона замуж и уже в качестве его супруги стала известна Нерону. Знакомство это по времени совпало с тихим угасанием недавно еще пылкой любви цезаря и гетеры-вольноотпущенницы. Новое чувство, однако, не принесло неприятностей Акте. Неприятности ждали Отона.

55

Там же. 21.