Зеленый человек

Я почти полностью последовал его советам, но отправился восвояси позже, чем предполагал, так как мой балтиморский гость с поспешностью заики, обращающегося к собранию отборных дебилов, сделал пространный обзор достоинств моей кухни. Я выслушал все от начала до конца и, ответив с подобающим красноречием, покинул зал и пошел к себе.

Из спальни моей дочери доносились звуки властного и одновременно капризного мужского голоса, произносящего слова с сильным центрально-европейским акцентом. Тринадцатилетняя Эми, высокая, тонкая и бледная, сидела на краешке постели, ссутулив спину, подперев руками щеки и упершись локтями в коленки. Все, что было вокруг нее, с предельной точностью отражало и ее возраст и ее среду; цветные фотографии певцов и актеров, вырезанные из журналов и приклеенные скотчем к стенке, маленький пастельно-розовый проигрыватель без крышки, пластинки и их разноцветные футляры, в которых самих пластинок почти не было, разбросанная повсюду одежда, казавшаяся слишком узкой, если пользоваться ею по прямому назначению, множество кувшинов и горшков, маленькие пластмассовые флакончики, расставленные на туалетном столике вокруг телевизора. На экране волосатый мужчина разговаривал с лысым.

«Результаты наступления на доллар, разумеется, проявятся не сразу. Нужно подождать и разобраться, какие средства окажутся эффективными».

— Дорогая моя, ради всего святого, зачем ты это смотришь?

Эми пожала плечами, сохраняя прежнюю позу.

— Что по другим каналам?

— По одному — музыка, разные там скрипки и прочее, ну, сам знаешь, а по другому — лошади.

— Ты же любишь лошадей.

— Других.

— А эти чем плохи?

— Они все как по струнке.

— Что ты имеешь в виду?

— Они все как по струнке.

— Не понимаю, почему ты только и делаешь, что смотришь телевизор, любую чушь, лишь бы смотреть. Ты бы не могла… Мне бы хотелось, чтоб ты иногда брала в руки книжку.

«Сами понимаете, что наши первоочередные проблемы Международный валютный фонд мало беспокоят», — сказал волосатый с презрением.

— Солнышко, выключи ты его, а? Слышать не могу… Так-то лучше, — сказал я, когда Эми, не отрывая глаз от экрана, протянула руку с длинными пальцами к дистанционному переключателю и уменьшила волосатому голос, превратив его в придушенный хрип.

— Послушай, доктор Мейбари с женой будут у нас сегодня обедать. Они придут с минуты на минуту.

Почему бы тебе не надеть вечернее платьице, не почистить зубы и не заглянуть к нам, чтобы поболтать перед сном?

— Нет, папочка, спасибо.

— Но они же тебе нравятся, сама говорила.

— Нет, спасибо.

— Ладно, пойди и пожелай спокойной ночи дедушке.

— Уже.

Когда я стоял у постели дочери, стараясь придумать, как пробудить в ней интерес к жизни, то случайно увидел фотографию ее умершей матери, как всегда висевшую на стенке у окна. Почему мой взгляд на нее упал, не имею представления, и хотя мне казалось, что я себя не выдал даже жестом, Эми, и не покосившись в мою сторону, видимо, поняла, что я заметил фото. Она слегка пошевелила ногами, словно ей стало не по себе. Неожиданно воодушевившись, я сказал:

— Знаешь что, мне нужно завтра утром снова отправиться в Больдок. Де́ла у меня там на пару минут, поэтому, если хочешь, поедем вместе. Мы могли бы распить с тобой по стаканчику… кока-колы.

— Хорошо, папа, — сказала Эми примирительным тоном.

— Я забегу к тебе минут через пятнадцать, чтобы пожелать спокойной ночи. Надеюсь, ты уже будешь в постели. Не забудь почистить зубы.

— Хорошо.

Власть волосатого сразу же была восстановлена: он рекламировал шампунь, но его интонации точь-в-точь соответствовали всхлипам при оргазме; они заполняли маленькую комнату до краев, когда я захлопывал за собой дверь. Эми еще не стала женщиной, но даже когда была помладше, уже проявляла характерную для всех женщин манеру — держать себя так холодно и отчужденно, что хотелось доискаться до причин такого поведения, хотя она готова была стоять насмерть, отрицая не только существование причины, но и самой манеры. Сейчас я не дал ей шанса вступить со мною в спор, да мне и не хотелось ей перечить. Меня смущала эта ее манера, а причина ее появления просто пугала, хотя я и избегал задавать вопросы. Мы с Эми никогда не обсуждали ни смерть Маргарет, которая наступила полтора года назад из-за несчастного случая на улице, ни ее уход от меня вместе с Эми за три года до этого, ни самое Маргарет; без особой нужды мы просто не упоминали ее имени. Но всему приходит конец, и я должен был найти какой-то путь, чтобы воздействовать на поведение Эми и на его причины. Возможно, поездка в Больдок завтра утром станет первым шагом. Почему бы и нет?

Я спустился по наклонному переходу и вошел в столовую, просторную с невысокими потолками комнату, где находился прекрасный выложенный камнем и украшенный геральдическим гербом очаг XVII века, который я обнаружил за викторианским камином кирпичной кладки. Магдалена, жена Рамона, низенькая толстуха лет тридцати Пяти, расставляла чашки с охлажденным картофельным супом-пюре (желе Виши)у пяти приборов на овальном столе. Окна были открыты, занавеси раздвинуты, но когда я зажег свечи, их пламя, чуть вздрагивая, направления не изменило. Из прибрежного Чилтернса сюда прорывался бриз. Однако его дуновения не приносили прохлады. Когда Магдалена, с удовольствием бормоча себе что-то под нос, вышла, я подошел к окну, расположенному на фасаде дома, но облегчения не почувствовал.

Смотреть было не на что, пустая комната отражалась в большом квадратном оконном стекле. Скульптуры стояли на своих местах: голова старика из терракоты, прекрасная Копия с древнеримского оригинала, на подставке у двери; два юных кавалера в одежде елизаветинского времени, загадочно переглядывающиеся в квадратной нише на противоположной стене, бюсты двух офицеров — морского и пехотного эпохи Наполеона — над камином и слева от меня на пьедестале — бронзовая статуэтка хорошенькой девушки, вероятно, французской школы, выполненная в 1890-х или чуть позднее, которая была поставлена напротив окна таким образом, чтоб на нее по утрам падало солнце. Так как я стоял спиной к комнате, бронзовую фигурку разглядеть почти не удавалось, остальные же работы, казалось, потеряли ту странно точную соразмерность одухотворенности и безжизненности, которая постоянно ощущается, когда смотришь на них прямо. Отражаясь в оконном стекле, они выглядели лишенными всякой живой искры. Я повернулся и снова взглянул на изваяния в упор: да, в камне опять затеплилось что-то человеческое.

Так как ветка А595 находится в стороне от главной магистрали, шума проезжающих машин здесь не слышно, да и сейчас во двор ни одна не свернула, казалось, все кругом погрузилось в тишину, но стоило прислушаться, как я стал различать шум голосов, доносившийся снизу, хотя выделить среди них чей-то один было невозможно. Я решил, что, если за минуту до ушей не донесется никакого определенного звука, можно пойти в спальню и взять из шкафа чего-нибудь выпить. Мысленно я стал считать: одна — тысяча — две — тысячи — три — тысячи — четыре — тысячи… Эта штука со счетом помогает войти в нужный ритм, и благодаря многолетней практике я не побоюсь дать гарантии, что ошибка в определении времени у меня не превышает двух секунд за минуту. Заметьте, это очень полезная вещь, например, когда варишь яйца без часов; впрочем, практическая выгода тут ни при чем.

Я дошел до тридцать восьмой тысячи и уже хотел себя поздравить с тем, что до конца упражнения осталось меньше трети, когда из расположенной через коридор гостиной до меня долетели отчетливые звуки, которые нельзя было назвать неожиданными, — вздохи вперемешку с покашливанием. Отец, услышав, как Магдалена уходит, но не желая сознаться, что это послужило ему сигналом, решил встать на ноги и пойти к столу. Из-за него мне пришлось отказаться от выпивки, но взамен признать, что нет худа без добра.

Я услышал его медленные тяжелые шаги, и в следующее мгновение открылась дверь. Он устало и неприязненно заворчал, когда заметил, что у самого порога его опередил Виктор Гюго, который попадался ему под ноги даже чаще, чем остальным. Виктор — абсолютно голубой сиамский кастрированный кот, которому пошел третий год. Как обычно, он не вошел, а, скорее, влетел в комнату, но не из страха перед опасностью, а из соображения, что береженого бог бережет. Обратив внимание на меня, он по своему обыкновению подошел поближе, выказывая полное недоумение не столько по поводу того, кто я такой, сколько из любопытства, что же я все-таки такое, и без предвзятости ожидал любого ответа. Может, я щепотка соды, или двенадцатый октябрь в году, или целая религия — христианство, или шахматная задача — возможно, вариант противогамбитной защиты Фолкбира? Подойдя ко мне вплотную, он отказался от поисков ответа и рухнул к моим ногам, подобно слону, забитому выстрелом в самое уязвимое место. Из-за Виктора, наряду с другими причинами, вход в «Зеленого человека» собакам был закрыт. Попытка отвести каждому свое место могла обернуться для него слишком тяжелым испытанием.