Зеленый человек

— Что ж, хорошо. Будьте добры, положите его на стол перед собой.

Я выполнил его требование.

— Извольте, что дальше?

— Теперь я с вами побеседую.

— Могу ли я прежде задать вопрос?

— Конечно.

— Когда вы написали записку с просьбой о встрече?

— Этим утром, к вашему сведению, утром сегодняшнего дня. Но написана она вашей рукой, моя только ею водила.

— Я этого не помню.

— Забывчивость — ваше главное качество, мистер Эллингтон.

— Вы меня выбрали в помощники именно поэтому или для какого-то дела?

— Как это я вас выбрал, когда вы сами все время искали встречи со мной. Но, прошу вас, оставим это. Впереди нас ждет много чудесного.

Прежде чем Андерхилл начал представление, я успел прийти в восторг от точности, с которой описал его голос в журнале, — он действительно казался искусственным и имел какой-то глостерско-коркский акцент. Неожиданно в комнате вспыхнуло яркое освещение, хотя это была уже не комната, а пещера или вход в пещеру. Словно живые, замелькали обнаженные женские фигуры, исполняющие медленный, томительный, скорее всего, восточный танец. Их сладострастность была и вызывающей и надуманной одновременно, как на рисунках похотливого, но талантливого школьника: огромные бюсты с такими могучими сосками, которые даже на этой груди казались гигантскими, тонкие талии, слишком крутые бедра и чрезмерно выступающие ягодицы, половые органы с V-образными лобками, выдающимися вперед, как в индийских скульптурах. Слышалась монотонная музыка, и сильно пахло розами. Представление не вызывало бы ничего, кроме смеха, если б танцовщицы и их движения не существовали в каком-то двухмерном пространстве, что, создавало чувство неловкости и впечатление, будто наблюдаешь за ними в невидимый телескоп. И уж совсем меня не вдохновляла пара красных глазок, видимо, принадлежащих мелкой твари, вроде крысы или змеи, которая наблюдала за мной из глубины пещеры.

Музыка стала громче, запах роз — невыносимым, и целое стадо голых темнокожих мужчин, своими могучими физическими данными даже превосходящие достоинства женщин, с диким воплем ворвалось в круг танцующих. Началась оргия, поставленная и срежиссированная так грубо, что мне опять захотелось рассмеяться, но смех застрял в горле, когда я заметил бледные блестящие кольца плесени, въевшейся в стены и в свод пещеры, и вторую пару красных глазок большего размера, которые также в упор смотрели на меня. Они уже могли принадлежать существу ростом с маленького человека. Глазки были неподвижны и не моргали.

Затем картина стала растекаться, подернулась вязкой рябью, словно я смотрел на толстый желатиновый экран, куда волшебный фонарь «латерна-магика» проецировал изображение; беснующаяся оргия закончилась, и появились две черные девушки и, как мне показалось, белокожий подросток с прекрасными длинными девичьими волосами, телосложение которого по физическим достоинствам не уступало его предшественникам. На этот раз происходящее еще меньше отвечало моим вкусам, но еще до того, как и эта картина исчезла, девушки поразили меня тем, что даже цветом кожи не походили ни на одну из негритянок, которых я знал в жизни, — они еще больше напоминали изображение, сделанное рукой человека, знавшего о них только по книгам. Перекрывая музыку, которая стала слишком однообразной и тяжеловесной, послышался мужской голос, не Андерхилла, но знакомый и слишком слабый, чтобы можно было различить слова.

В следующей сцене, продолжавшейся не более нескольких секунд, участвовали две белые девушки, занимающиеся любовью: неуклюжая, бездарная попытка меня развлечь. Когда я вновь бросил взгляд в глубь пещеры, где прежде все оставалось на своих местах, там было пусто. Я очень надеялся, что Андерхилл узнал о моем душевном раздрае по случайному жесту или гримасе; мне не хотелось думать, что он прочел все это в моем сознании, а еще меньше — что он уже проник в тайну нашей послеполуденной встречи и, неверно истолковав ее, решил утолить мои желания. Тем временем музыка без всякого склада и лада, если можно так сказать, стала превращаться в пульсирующий переменчивый шум, а запах свидетельствовал о том, что розы завяли. Но две пары глаз опять смотрели на меня, как и прежде.

Следующая сцена развернулась совсем рядом. Началось какое-то движение, и две смутные тени, постепенно вырастая, начали продвигаться вперед, причудливо, как я замечал и раньше, сокращаясь в ракурсе, так, что их периферийные части несоразмерно выпячивались. Освещение постепенно слабело, но было достаточным, чтобы вначале я разглядел какое-то четвероногое существо размером с маленькую свинью, а потом — двуногое, с такой же, как у напарника, кожей. Его очертания отдаленно напоминали человеческие, но это был не человек, не какой-нибудь там троглодит и не обезьяна. Я не могу подобрать название ни для него, ни для его собрата. Плоть, которая их формировала, казалась мягкой и пористой и, приобретая все большую пористость и податливость, начинала распадаться, хотя сразу же сливалась вновь. Конечности, лишь отдаленно напоминающие реальные, уменьшались в размерах и исчезали, но в тот же момент новые наросты начинали вспучиваться на их туловищах, то перекручиваясь, то распрямляясь и постоянно меняя форму как одного, так и другого существа. В какой-то момент они оба сомкнулись друг с другом, связанные воедино очень толстым канатом, образованным, возможно, из живой ткани, но уже в следующую минуту большее из них начало разделяться надвое по продольной оси. Вероятно, это зрелище было воспроизведением тех гипногогических галлюцинаций, которыми я страдал и которые сейчас воссоздал другой разум; или они появились под внушением, направленным непосредственно на меня, хотя в данную минуту я бодрствовал и сидел с открытыми глазами. Я чувствовал, что теряю самообладание.

Шум, который сопровождал действо, по-прежнему лишенный всякого ритма и музыкальности, тем не менее сохранял способность менять громкость. Когда он спадал, мне удавалось различить монотонный голос Андерхилла — тот самый, что слышался в доме вчера вечером, когда меня преследовали видения, и который я принял за голос священника во время литургии. Я посмотрел на стол перед собой: серебряная фигурка исчезла.

Пока это было самое худшее из того, что произошло. Надо было шевелиться. Не успел я встать на ноги, как все погрузилось в кромешную тьму, и в то же мгновение шум превратился в плеск множества крыльев, визги и карканье, а запах — в вонь, характерную обычно для птичника или курятника, но во сто крат усиленную и совершенно невыносимую. Через несколько секунд вокруг моей головы уже роилось сонмище маленьких красно-зеленых птичек, очевидно, они фосфоресцировали, так как несмотря на отсутствие наружного источника света были такими яркими, словно под лучами солнца. Щелкая крохотными клювами, они шныряли и кружили около моего лица, пикировали на него и колотили крыльями по щекам, подбородку и глазам, хотя прикосновений я не чувствовал; внезапно, подобно огоньку свечи, темнеющему от нагара, теряли яркость, но их количество не убывало. Я смежил веки, но чувствовал, что они по-прежнему рядом, прикрыл глаза рукой — безрезультатно, заткнул пальцами уши — карканье и щелканье продолжались. У меня перехватило дыхание, я не мог даже вскрикнуть; время от времени старался пробиться к двери, но каждый раз одна из птичек бросалась мне в лицо, и приходилось начинать все сначала. Полностью и безвозвратно потеряв ориентацию, я услышал сквозь шум смех Андерхилла, и вдруг оказалось, что я наверху, в столовой, рядом со вскрытым участком пола, и что я кладу в карман распятие (о чем сразу же забыл). В следующую секунду я опять очутился среди птиц, в самой их гуще, но рука моя все еще (или снова) сжимала распятие. Несмотря на то, что птицы, удвоив энергию, с диким карканьем продолжали наступление, я бросил распятие в ту сторону, откуда доносился голос Андерхилла, и услышал, как оно ударилось о стену или пол.

Медленно, но неуклонно положение стало меняться. В поле моего зрения птиц стало меньше, они роились только прямо перед глазами или слева, но стало заметно, что каким-то невероятным образом они сплющиваются, хотя атак не прекращают, а их гомон словно у радиоприемника со сбитой настройкой постепенно убывает. Теперь, собравшись в узком и постоянно сужающемся секторе слева от меня, птицы слились в волнистую зыбкую массу, словно экран, на который проецировалось их изображение, развернули под углом ко мне, и до меня долетал лишь слабый единообразный гул. Вскоре перед глазами не осталось ничего, кроме вертикальной светящейся пятнистой полосы красно-зеленого цвета, постепенно угасавшей в полном безмолвии. Я стоял один посреди темного зала, и только сквозь окна просачивался лунный свет.