Страница 43 из 53
— Тогда почему вы ухватились именно за меня? Что я такого сделал?
— Сделал? — На этот раз он рассмеялся вполне добродушно. — Вы ведь человек, не правда ли? Родились в этом мире и прочее. И что такого ужасного, если я буду неожиданно появляться и встречаться с вами, вот как сегодня? Не самое большое несчастье, правда же? Нет, я ухватился за вас, как вы не очень деликатно изволили выразиться, по-видимому по той причине, что вы, э-э-э… — Он замолчал и стал помешивать кусочки льда в стакане, затем продолжил, словно собирался, как обычно, изречь непреложную истину: — Вы — самая надежная гарантия против всякого риска.
— Потому что я пьяница, которому чудятся привидениями вообще полоумный? Понятно.
— Да, ни один здравомыслящий человек не примет вас за святого, экстрасенса или кого-нибудь еще в этом роде. Именно так. Видите ли, мне надо быть очень осторожным.
— Осторожным? Но ведь вы сами диктуете правила игры, не так ли? Можете делать все, что захотите.
— О, вы плохо разбираетесь в ситуации, дружище. — И в этом нет ничего удивительного. Именно потому, что диктую правила, я и не могу делать вещи, которые нравятся мне самому. Хотелось бы поговорить с вами, если не возражаете, об одном субъекте — Андерхилле. Он совсем вышел из-под контроля. Предупреждаю, будьте с ним как можно осторожнее, Морис. Да-да, очень осторожны.
— Хотите от него избавиться, вы это имеете в виду?
— Конечно же, нет, — сказал он порывисто и, кажется, вполне серьезно. — Совсем напротив. Этот старик Андерхилл — опасный человек. Скажем, в определенном смысле. От него исходит пусть незначительная, но все-таки угроза мировому порядку. Если его предоставить самому себе, станет намного труднее поддерживать впечатление, что за гробовой доской человеческая жизнь обрывается. Мой фундаментальный принцип заключается в том, что веру в необратимость смерти нужно поддерживать во что бы то ни стало. У меня есть и второй принцип, пожалуй, не менее важный — создать иллюзию, будто все происходит только по воле случая.
— Понятно, но вы должны признать, что представление о могиле, как последнем рубеже жизни, появилось сравнительно недавно.
— Нонсенс. Вам известно лишь то, что люди говорят о своей вере в загробную жизнь. Никаких реальных трудностей в связи с этим никогда не возникало. Ну а теперь я хочу, чтобы вы без страха встретились с Андерхиллом. И э-э-э… рассчитались с ним.
— Как?
— Боюсь, что этого сказать не смогу. Простите, если доставлю вам лишние хлопоты, но должен полностью передать дело в ваши руки. Надеюсь, вы справитесь.
— Вы уверены? А если не справлюсь?
Молодой человек вздохнул, звучно отхлебнул виски из стакана и пригладил свои великолепные волосы.
— Что ж, и это возможно. Мне самому хотелось бы знать результат заранее. Люди думают, что я обладаю даром предвидения, очень хорошо, не будем лишать их иллюзий, но, рассуждая логически, сама эта идея бессмысленна, если ты располагаешь свободой воли, а мне с нею не совладать. Все стараются наделить меня несуществующим величием, и зачастую из самых благородных побуждений.
— Не сомневаюсь. Но как бы то ни было, сам я не собираюсь подчиняться вашим требованиям. Ваша исповедь не произвела на меня впечатления.
— Смею вас уверить, она и не претендует на это, если исходить из ваших представлений о том, что впечатляет, а что нет. Но самые разные люди не раз отмечали, что я могу быть весьма жестоким, когда противятся моей воле. Вам следует это взвесить.
— Стоит ли? Особенно если вспомнить, как вы можете быть жестоки с людьми, которые, возможно, никоим образом не обижали вас.
— Знаю, вы имеете в виду детей и тому подобное. Старина, перестаньте говорить, как какой-то безбожник. Дело здесь не в обидах или наказании или в любом другом старом хламе из сундука отца-покровителя. Просто-напросто идет спектакль. В мире нет зла. Ладно, думаю, вы примете во внимание мои слова, когда хорошенько их обмозгуете.
Я слышал, как в тишине тикают мои наручные часы, и подумал, проникаясь интересом к самому себе, что это единственные часы на планете, которые все еще идут.
— Наверное, в спектакле бывают сбои, раз вам приходится совершать такие путешествия.
— Спектакль разыгрывается как по нотам, будьте спокойны. Фактически за последние сто или двести лет мне удалось значительно сократить количество путешествий. Заметьте, я совершаю их лишь от случая к случаю. Уже три месяца никуда не отлучался, а сегодня в одно и то же время я, если можно так сказать, заглянул кроме вас к одной женщине из Калифорнии, которая кое в чем заблудилась. Просто — как бы это выразиться? — решил сэкономить силы. О, не тратьте здоровья на поиски этой женщины, у нее не останется никаких воспоминаний о нашем контакте.
— А у меня?
— Почему бы и нет. Полагаю, беседа может сохраниться в вашей памяти, но в действительности все зависит от вас. Давайте отложим эту тему на конец встречи, не возражаете? Посмотрим, как вы будете себя чувствовать.
— Благодарю вас. Не хотите ли еще выпить?
— Да, я не против, думаю, еще одна порция не помешает. Замечательно.
Подойдя к бару, я сказал:
— Но ведь вы могли бы поберечь силы и не перевоплощаться, как сейчас, в человека во плоти. Расстояние и время, что ни говори, для вас не играют никакой роли.
— Расстояние — согласен. Но время — совсем другое дело. О, в том, что вы сказали, есть смысл. Но если быть откровенным до конца, путешествия радуют сами по себе. Это моя слабость, поэтому я стараюсь отлучаться как можно реже. Но они развлекают.
— Чем?
Он снова вздохнул и прищелкнул языком.
— Трудно объяснить, не исказив общего и целого. Но попытаюсь. Вы играете в шахматы, Морис, или играли в студенческие годы. Помните, я хочу сказать — должны вспомнить, как вам хотелось оказаться на доске, превратившись в шахматную фигуру, и самому пройти по клеткам два или три хода, изнутри почувствовать сладость игры, не нарушая ее течения. Подобные ощущения испытываю и я.
— Так, значит для вас общее и целое — только игра? — Я возвратился к нему с полными стаканами.
— Лишь в одном отношении — ничего поучительного и особо важного в этом деле нет, здесь вы правы. С другой стороны, моя работа в чем-то сродни искусству, а искусство и произведения искусства — неразделимы. Знаю, вы полагаете, что у меня слишком легкомысленный подход. Неверно. Главное в том, как все это возникло, — сказал молодой человек, понижая голос и рассматривая виски в стакане. — Между нами говоря, Морис, с моей точки зрения, с самого начала я принял несколько очень спорных решении, ибо не наделен даром предвидения. Честное слово, этот дар — сплошной абсурд. Владей я им, как бы я с ним справился? В таком случае, принимая решение, я был бы связан по рукам и ногам их практическим результатом. И не мог бы отказаться от них. Единственное, что мне никогда не доверяли, — это право переделать то, что я сделал; например, я не могу упразднить ни одного исторического события и прочее. А мне часто этого хочется, ну, в общем, иногда. И не потому, что я жесток или, скажем, обнаружил, кто я такой на самом деле. Понимаете, ситуация нелегкая. Просто я понял, что где бы ни находился, там или здесь, где угодно, — все приходится делать самому, на собственный страх и риск, и своими силами. Должен сказать, удивляюсь, как вам удается справляться с проблемами. — В голосе его прозвучало раздражение. — Вы даже представить не можете, как трудно выбирать из множества вариантов, каждый из которых уникален и необратим.
— Ну что ж, надо полагать, вы умнее меня, хотя, судя по результатам, этого не скажешь. Но я даже мысли не допускал, что вы не всегда там… где вы есть. Что бы это ни означало.
— Это означает, что я везде, если уж разбираться, как вы сами отлично знаете, хотя, разумеется, не везде равное количество времени. Что касается того, всегда ли я рядом, то здесь сомнений быть не может — всегда. Но все находилось в развитии. Можно было бы установить дату, когда я обнаружил, что, так сказать, пребываю рядом с каждым из вас. Это произошло довольно давно. Именно тогда, на той же стадии, а практически речь идет об одном и том же, я и сделал открытие, кто я такой и на что способен.