Зеленый человек

— Люси, посмотри на эти чернила.

— В чем дело?

— Посмотри на цвет чернил. Они свежие, правда?

— Я не нахожу, что…

— Нет, на другой стороне, вот тут. Это свежие чернила, не отрицаешь?

Она заколебалась, но потом все-таки выговорила:

— По-моему, свежими они не выглядят, — и протянула бумагу обратно.

Разумеется, она была права. Буквы на обеих сторонах листа были блеклыми и коричневыми. Как бы я ни торопился, это, видимо, ничего бы не изменило. Он мгновенно сделал их блеклыми или, скорее всего, минуту назад создал впечатление, будто текст только что написан. Я заметил, что на Люси был купальник цвета морской волны со спущенными лямками, а на коленях лежала книжка в яркой обложке, и она выглядела немного осоловевшей от солнца. Ник взял от меня бумаги, посмотрел на них, затем начал читать. На нем были спортивные шорты и сандалии.

— Нет, мне показалось, — произнес я. — Теперь я все хорошенько разглядел. Не знаю, что со мной приключилось… Возможно, дело в освещении. В конторе темновато. Да, именно свет всему виной. Пока его не зажжешь…

— Что это такое, папа? — спросил Ник.

— А, это… думаю, часть какого-то письма или что-то в этом роде. Я его нашел.

— Где?

— О, разбирал старый шкаф, а оно завалялось внизу, под каким-то барахлом.

— В таком случае, как оно могло быть написано свежими чернилами?

— Не знаю. Просто мне так показалось.

— А что означает какой-то серебряный друг и открытие?

— Не знаю. Не имею ни малейшего представления.

— Ладно, тогда почему ты так взволнован? Ты…

— Не имеет значения.

Знакомая машина завернула во двор через центральный въезд, это был зеленый «мини-купер», принадлежащий Мейбари. Некоторое время я думал, что на меня как снег на голову свалился Джек со всеми его пилюлями и полезными советами, затем рассмотрел за рулем Даяну и все вспомнил.

— Не беспокойся, Ник, — сказал я, забирая бумаги. — Прости, что потревожил вас… Забудь об этом.

Я зашел в дом, сложил бумаги, хотя от моей спешки они вывалились у меня из рук, и снова запер их в ящике. Именно в тот момент, когда я покидал контору, Даяна через центральную дверь входила в дом, а Джойс спускалась по лестнице в холл. Обе после ленча переоделись: Даяна — в коричневую блузку и зеленые брюки, а Джойс — в короткое красное платье из какого-то блестящего материала; холеные, с серьгами в ушах и бусами на шее, они выглядели так, словно собрались на званый обед в саду перед домом. Когда секунда в секунду, будто отрепетировали заранее и даже превзошли собственные результаты, мы сошлись в бельэтаже, дамы воздержались от обычного при встречах поцелуя, что в данных обстоятельствах выглядело несколько странно. Джойс казалась еще более спокойной, чем всегда. Даяна была возбуждена и нервничала, ее расширенные глаза изредка мигали. Воцарилось непродолжительное молчание.

— Прекрасно, — сказал я, — нет смысла задерживаться, согласны? Пошли. Буду показывать дорогу.

Сказано — сделано. Мы пересекли пустой освещенный солнцем двор, подошли к флигелю, поднялись по лестнице и направились вперед по коридору, на стенах которого были развешены мои далеко не лучшие фотоснимки. Номер восемь находился в самом конце; я открыл его и запер за нами дверь. Постель была раскрыта, но из-за отсутствия личных вещей комната выглядела официально, как рабочее помещение; я вспомнил, как прошлым летом после полудня проснулся в этой самой постели и испытал чувство, будто меня поместили в выставочный зал универсального магазина. Я раздвинул занавески. Снаружи все погрузилось в глубокий покой: и солнце, и небо, и вершины деревьев. Я ощущал не столько возбуждение, сколько признательность за благополучный ход событий, что казалось почти невероятным.

Дамы переглянулись, а затем уставились на меня в точности так же, как в баре перед ленчем, когда обрушились с обвинениями за вмешательство в их беседу. Я улыбался и той и другой, стараясь определить, с чего начать.

— Ты ждешь от нас каких-то действий? — деланно спросила Даяна с едва заметным нетерпением в голосе.

— Давайте для начала разденемся, — сказал я.

Раздеваясь, женщина всегда может опередить мужчину, если проявит сноровку, а две женщины тем более в грязь лицом не ударят. Уже нагишом, несмотря на свои серьги и бусы, Джойс и Даяна обнявшись стояли у постели, пока я никак не мог справиться со вторым ботинком. Когда же наконец удалось к ним присоединиться, они уже лежали спинами ко мне и плотно прижимаясь друг к другу. Я устроился рядом с Даяной и стал целовать плечи, одно ухо и шею сзади, хотя ни один ее мускул не дрогнул в ответ. Я понял, что мне не удастся просунуть ладонь под руку Даяны, потому что снизу место уже было занято запястьем Джойс. К груди Даяны я смог подобраться только сбоку, ибо со всех других сторон та была перекрыта бюстом Джойс. Когда я несколько сместил вниз точку приложения сил, бедро моей жены превратилось в непреодолимое препятствие. Тогда я решил расположить партнерш согласно тем предписаниям любовных игр для троих, которые вчера вечером, не заботясь о тонкости выражений, выдала сама Джойс. Для этого в первую очередь надо было развернуть ее бедро, но оно не поддавалось. Перевернуть Даяну на спину не стоило и пытаться, так как ее собственное бедро попало в клещи между ногами Джойс. Человека всегда очень трудно сдвинуть с места без его помощи, но и та, и другая категорическим образом мне в таковой отказывали.

Так что же они делали сами? Целовались. И целовались, можно сказать, взасос, прижимаясь друг к другу с глубокими и протяжными вздохами. А что еще? С моего места было трудно что-то разглядеть, но руки Джойс я видел: одна находилась под головой Даяны, другая — у нее на талии; их объятия с самого начала были такими тесными и самозабвенными, что третьему здесь места не было. Обратить на себя внимание я бы сумел лишь вклинившись между ними, но очень сомневаюсь, чтобы их волновали мои проблемы. Я сказал самому себе, что не отступлю ни за что, затем произнес фразу вслух, добавив кое-что похлеще, но не переходя границ, без воплей и грубостей; обошел кровать и попробовал добиться победы с другой стороны, рядом с Джойс, но от перемены места результат не изменился.

Вот такие дела. Я стоял и наблюдал за ними; ничего не менялось, — одно и то же, без ускорения и замедления, словно их фантазия была настолько куцей, что не могла подсказать ничего нового, даже в том же духе. Как сейчас помню, какие чувства я испытал. А тут еще Даяна открыла один карий глаз, повела им по задернутым занавескам, по моей фигуре, опять по занавескам, словно между мной и занавесками не было ни малейшей разницы, и снова его захлопнула. Мысль о двух женщинах, занимающихся любовью, кому-то может показаться возбуждающей, но позвольте вам заметить — когда они так всецело поглощены друг другом, как эта парочка, реальное положение вещей оказывает на вас успокаивающее действие. И действительно, какое-то время я чувствовал себя намного спокойнее, чем в последние дни. Я послал им воздушный поцелуй, не испытывая желания чмокнуть каждую в плечико или другое местечко, ибо это скорее бы вызвало неприятности, чем было бы одобрено, и, не спеша собрав одежду, унес ее с собой в ванную.

Когда я вышел оттуда одетым, Джойс прижимала голову Даяны к груди, но остальное изменений не претерпело. Я снял с крючка табличку с надписью «Не беспокоить» и повесил ее на наружную дверную ручку.

Когда я вернулся в главное здание, там никого не было. Я зашел в контору и застыл в неподвижности, не в состоянии понять, чего мне хочется сейчас и захочется ли вообще в будущем. Затем я поднялся в столовую и стал читать заглавия книг, размышляя, не попутал ли меня бес при покупке. Стихи, любые стихи показались не более проникновенными и значительными, чем сборник кроссвордов или Святое писание. Книги по архитектуре или скульптуре — в любом случае — бессмысленный вздор. Мне даже представить было трудно, как можно судить о них по-другому. Повернувшись спиной к книжным полкам, я снова стал рассматривать свои скульптурные группы и понял, что они — тоже хлам, и все вместе и каждая в отдельности. Завтра утром я просто-напросто выброшу их все на помойку.