Вопрос Финклера

— Легкая разрядка после серьезных вещей? — поинтересовался ведущий.

— Нет, для этого у меня будет Платон, — сказал Финклер.

Шутка, конечно, но также и повод задуматься для тех, кто примет его слова всерьез.

Желая показать Тайлер, что в их семье есть правоверные иудеи и помимо нее, он поведал слушателям о том, как в юности ходил в Синагогу вместе со своим отцом, читавшим там поминальные молитвы. Его глубоко волновали эти скорбные плачи. «Исгадал выискадаш…» — слова древнего языка, посвященные памяти усопших. «Да возвысится и освятится Его великое имя…» Впоследствии, осиротев, он сам читал эту молитву в память о родителях. Философ-рационалист, признающий Бога перед лицом истин, непостижимых человеческому разуму. Он сделал паузу, и в студии установилась такая тишина, что можно было услышать полет мухи.

— Мое еврейство всегда было исключительно важно для меня, — продолжил Финклер. — Оно дарует мне утешение и вдохновение. Но я не могу молчать о несправедливостях, причиненных палестинцам. В случае с Палестиной… — Голос его слегка дрогнул. — В случае с Палестиной я испытываю глубокий стыд.

— Тут ты явно зарвался, — сказала Тайлер, прослушав передачу. — Как ты мог это сказать?

— А почему бы нет?

— Потому что программа совсем не об этом. Потому что тебя никто об этом не спрашивал.

— Тайлер…

— Знаю-знаю, ты скажешь, что тебя вынудила твоя совесть. Чертовски удобная штука эта твоя совесть. Она вынуждает тебя делать только то, что ты сам хочешь сделать, а если чего не хочешь — тут и совесть молчит себе в тряпочку. Мне стыдно за твою публичную демонстрацию стыда, и это притом, что я не еврейка.

— Вот потому тебе и стыдно, — сказал Финклер.

Он был разочарован, когда ни одно из его остроумных и глубокомысленных высказываний не попало в недельную подборку лучших фраз на Би-би-си, но зато его тщеславие потешило письмо, полученное им через пару недель после радиопередачи. В этом письме видные еврейские деятели из театральных и научных кругов предлагали ему войти в общественную группу, находящуюся в стадии формирования и названную в честь его смелого и откровенного выступления: «Стыдящиеся евреи».

Финклер был польщен. Похвала от стольких известных людей тронула его почти так же глубоко, как те молитвы, что он когда-то слушал в синагоге. Он просмотрел список. Перечисленные профессора в большинстве своем были ему знакомы и малоинтересны, но актеры представляли собой новую категорию лиц, могущих быть полезными на пути к вершинам славы. Прежде он не был любителем театра и обычно воротил нос от предложений Тайлер посмотреть какую-нибудь пьесу, однако тот факт, что к нему обратились с письмом актеры — пусть даже такие, о чьих талантах он был невысокого мнения, — позволял взглянуть на ситуацию в ином свете. Среди подписантов фигурировали также знаменитый кулинар и парочка популярных эстрадных комиков.

— Черт возьми! — сказал Финклер, ознакомившись с письмом.

Тайлер была в саду и на сей раз, вопреки обыкновению, лежала в шезлонге. Чашечка кофе на столике под рукой, на коленях развернутые газеты. Она дремала, хотя было около полудня. Финклер и не заметил, что в последнее время она стала быстрее утомляться.

— Черт возьми! — сказал он громче, чтобы она его услышала.

Тайлер не пошевелилась, но подала голос:

— Кто-то притянул тебя к суду за нарушение обязательства, дорогой?

— Похоже, не всемстыдно за мое выступление, — сообщил он и прочел вслух самые громкие имена из списка. Медленно. Одно за другим.

— И что с того?

На то, чтобы задать этот вопрос, у нее ушло столько же времени, сколько у ее мужа на перечисление дюжины имен.

Он рассердился:

— Как это «что с того»?

Тайлер приподнялась в шезлонге и взглянула на мужа:

— Сэмюэл, среди названных тобой людей нет ни одного, к кому ты испытывал бы хоть малейшее уважение. Ты ненавидишь академиков. Ты не любишь актеров — и в особенности этих самыхактеров, у тебя нет времени для кулинаров, и ты на дух не переносишь эстрадных комиков — в особенности этих самыхкомиков. «Совсем не смешно», — говоришь ты про их номера. С какой стати меня — нет, с какой стати тебядолжно интересовать их мнение?

— Моя оценка их актерских талантов к делу не относится.

— А что тогда относится к делу? Твоя оценка их как аналитиков? Как историков? Как богословов? Как философов? Не припоминаю, чтобы ты говорил о них в таком духе: «Эти парни дешевые кривляки, но котелок у них варит отменно». Всякий раз, когда ты работал в студии с актерами, ты отзывался о них как о законченных кретинах, не способных связать двух слов и сформулировать хоть какую-то мыслишку. И уж точно не способных понять твои мысли. Что теперь изменилось, Сэмюэл?

— Я доволен, что получил поддержку.

— Все равно откуда? Не важно от кого?

— Я бы не стал называть этих людей «не важно кем».

— Но в твоих, еще недавних высказываниях они были никем и даже меньше чем никем.А теперь, похвалив тебя, они сразу же стали кем-то.

Он не мог прочесть ей все письмо, не мог сказать ей, что они вдохновляются его «смелостью» при создании общественного движения — пока еще небольшого, но способного вскоре разрастись, — не мог сказать: «Черт возьми, Тайлер, мне просто приятно, когда меня хвалят».

Но и так сразу прервать разговор он не мог. Посему он высказался кратко:

— Похвала значит больше, когда она исходит от собратьев.

Тайлер прикрыла глаза — ей не требовалось глядеть на Финклера, чтобы читать его мысли.

— Не пори муру, Шмуэль, — сказала она. — Твои собратья!Разве ты забыл, что ты не любишь евреев? Ты сторонишься их общества. Ты публично обливал грязью евреев за то, что они при удаче не в меру зазнаются и важничают, а если что не так, тут же заводят плач о страдании и сочувствии. И вот стоит нескольким худо-бедно известным евреям тебя похвалить, как ты уже писаешь кипятком. Так тебе только этого и не хватало? И ты в детстве был бы самым примерным из примерных еврейских мальчиков, если бы другие еврейские мальчики вовремя спели тебе дифирамбы? Это выше моего понимания: в одночасье снова сделаться евреем, чтобы с этих позиций нападать на еврейство.

— Я нападаю не на еврейство.

— А на что тогда — не на христианство же? «Стыдящиеся евреи»? Лучше бы завел дружбу с Дэвидом Ирвингом [75]или вступил в БНП, [76]оно выглядело бы не так позорно. Подумай, что тебе на самом деле нужно, Сэмюэл… Сэм! Тебе нужно вовсе не внимание других евреев. В любом случае тебе этого слишком мало.

Но Финклер ее уже не слушал. Он поднялся на второй этаж, в свой кабинет, и написал письмо «Стыдящимся евреям», выразив им признательность за то, что они выразили признательность ему, и объявив, что будет счастлив и горд примкнуть к их движению.

И сразу же он позволил себе выступить с инициативой. В нынешнюю эпоху рекламных слоганов одно короткое емкое слово может стоить тысячи пространных манифестов. Как насчет того, чтобы выделить первые буквы названия — «СТЫДящиеся евреи», а некоторых случаях, если уважаемые коллеги не будут против, можно использовать сокращение «СТЫД».

Еще до конца недели он получил исполненный энтузиазма ответ на бланке с надписью: «СТЫДящиеся евреи».

Финклер испытал законное чувство гордости, само собой разбавленное печальными мыслями о тех, чьи страдания сделали необходимым появление на свет СТЫДящихся евреев.

Тайлер жестоко ошибалась на его счет. Его жажда всеобщего признания — или одобрения — не была столь уж ненасытной. Бог свидетель, он получил достаточно одобрения в своей жизни. Дело было не в признании. Дело было в правде. Кто-то ведь должен сказать правду. И теперь нашлись люди, готовые сказать ее с ним вместе — и даже с ним во главе.

Если бы Ронит Кравиц не была дочерью израильского генерала, он бы сейчас же позвал ее на уик-энд в Истборн, чтобы СТЫДящийся еврей мог отпраздновать свой успех по полной программе.

75

Ирвинг Дэвид(р. 1938) — британский историк-ревизионист и писатель, известный своими симпатиями к Третьему рейху и отрицанием холокоста.

76

Британская национальная партия —праворадикальная партия, выступающая за удаление из страны иммигрантов и «нечистокровных британцев».