Во имя Ишмаэля

— Реди. Нело Реди, — откликнулся тот. — А это моя жена Франка. Она тоже сразу пришла посмотреть.

— Итак, инспектор, во избежание путаницы поясню: здесь, у стены, как раз в углу поля, с северо-восточной стороны, в 1945 году были расстреляны четырнадцать партизан. В конце войны им установили тут мемориальную доску. Вот эту.

Доска из шероховатого камня, стоит вертикально. Грязная.

— Здесь видны имена. Но дело не в доске. Кроме нее, на земле горизонтально положили мраморную плиту, подогнали ее под доску. В дар от Милана. Охранник говорит, что под камнем ничего нет. Партизан здесь не хоронили. Ничего, там должна быть земля, только земля. Так вот это здесь…

— Что здесь?

— …я как раз и говорил… именно здесь, под плитой, и нашли тело.

Монторси оглядел ямку — неглубокая. Выброшенная наружу земля застыла, образовав небольшие комки твердой грязи. На расстоянии метра косо лежала сдвинутая плита, которая должна была находиться под доской с именами. В нескольких сантиметрах от ямы дрожала на ветру простыня. Теперь дул ветер, сильный, порывистый. Монторси обернулся, оглядел поле. Туман рассеялся, трава была серая, небо разорвано на клочья низких туч, смутно похожих на кулаки. Четко вырисовывались высоченные стойки футбольных ворот. Вероятно, будет дождь.

Монторси провел рукой по волосам и ничего не почувствовал: осязание почти полностью притупилось от холода и сырого ветра. Он повернулся к охраннику:

— Это вы нашли тело?

— Ну да, да… Я иду с проверкой вдоль стены, все здесь вокруг обхожу. Она не очень высокая, можно перелезть при желании. Ну…

Правый глазу сторожа периодически косил. Из носу текла прозрачная жидкость. Одна капля испачкала полинявшую куртку.

— Ну, что вы хотите… Красть здесь нечего. Правда, здесь есть эта доска. Никогда не знаешь, что может случиться. Так вот я всегда делаю обход. Это оговорено в моем контракте, это входит в мои обязанности.

— А сегодня? Вы тоже делали обход…

— Угу, а как же, и сегодня тоже. Прихожу — не сказать, чтоб очень светло. Здесь, на Джуриати, сыро. Туман опускается. И вечером тоже. Вот напасть какая… В общем, я сразу же заметил, еще издали, что плита сдвинута. Никто ее никогда не трогал с тех пор, как поставили. Мне говорили, что под ней ничего нет. Зачем же трогать, коли там ничего нет? Так, из хулиганства, чтобы вроде как надругаться? Ну, не знаю… По нынешним временам… Правда, они были партизанами. Но сюда-то зачем приходить для этого? Партизан ведь здесь нет! Тут только плита…

Монторси улыбнулся про себя. Охранник спотыкался в своем рассказе.

— В общем, прихожу я сюда, а она и впрямь выворочена. В смысле, она была приподнята, а под ней, в углу, вот здесь, свежая земля. Здесь, сказал я себе, копали и чего-то спрятали. Может, оружие. Тут-то я вас и вызвал… Плита — вещь казенная, а в договоре велено за этим следить. Для них это чуть ли не важнее, чем поле для регби…

— В котором часу?

— Что?

— Когда вы нас вызвали?

— Хм… часиков в шесть. Я начинаю без четверти шесть. Около того.

— А вы когда прибыли? — спросил он у сержанта.

— В шесть десять.

— И?..

— И откопали. Как видите, инспектор, глубоко копать не пришлось. Мы сразу же обнаружили пакет.

— Пакет…

— Да, пластиковый. Тело было в пластиковом пакете. Вон там, под простыней. Мы положили сверху простыню.

— Кто открывал пакет?

— Я лично, инспектор… — ответил полицейский.

Темные клочки щетины на подбородке не вязались со светлыми волосами — сальными, влажными, прижатыми форменной фуражкой.

— Ну и как оно выглядит? — спросил Монторси, кивком указывая на простыню.

— Синюшное. Это крохотное синюшное тельце. По-моему, младенцу нет и года. Если хотите взглянуть, инспектор… Впрочем, его уже осматривали эксперты по судебной медицине — вот эти два синьора…

Они были похожи на покойников. Два вертикально стоящих трупа в черных траурных пальто, в мокрых черных фетровых шляпах и в забрызганных грязью ботинках. Один сделал шаг вперед. Машинально пожал руку Монторси.

— Рад познакомиться, инспектор. Моя фамилия Морганти. Я заместитель доктора Арле, который обычно работает вместе с вами, с отделом расследований.

Арле он знал. Это был заведующий отделом судебной медицины. А этого никогда раньше не видел. Впрочем, эксперты судебной медицины вызывали у него отвращение. Каждый раз, как встречался с кем-нибудь из них, он вздрагивал. У этих типов все поры кожи были пропитаны смертью.

— Сколько ему? — спросил Монторси.

— Ребенку? — спросил тип из отдела судебной медицины. — Я жду вскрытия. Но, по всей видимости, от восьми месяцев до года.

— Как он умер?

— Пока рано говорить. На первый взгляд, от внутреннего кровоизлияния.

— Давно он умер?

— Я бы сказал, не более чем сутки назад. В любом случае нужно сделать вскрытие. Сейчас слишком рано говорить.

Жена сторожа видела вокруг себя какую-то пустоту. В глазах ее вдруг потемнело, и все поле утонуло в этой тьме. Трава стала черной, голова закружилась. Монторси увидел, как полотнище, будто в изнеможении, упало обратно, на пакет с телом, лишь только ветер стих на мгновение. Он снова оглянулся на дорожку и поле. На повороте напротив них стоял какой-то худой, почти рахитичный человек с белой повязкой на голове, в синем комбинезоне и наблюдал за ними.

— Кто это? — спросил Монторси у охранника.

— Арноне. Его зовут Арноне. Это один из бегунов. Он тут бегает. Приходит сюда каждое утро, — ответила женщина, голос ее похож был на хлопок, на влажный комок хлопка.

— Бегай! Бегай давай, не на что тут смотреть! — прикрикнул Монторси на человека в комбинезоне.

Тот, невероятно тощий, как будто съежился и принялся бегать. Так и бегал, время от времени оборачиваясь, чтобы поглядеть на Монторси и на остальных.

Инспектор Гвидо Лопес

МИЛАН

23 МАРТА 2001

06:30

Ты вывел алкоголь из своего тела. Нарастил мышцы. Изучил руководства по криптографии. Молитва тебя научила, кого ненавидеть и кого прощать. Ты повержен, но способен на все.

Мертвец на улице Падуи. Последние остатки дурмана от грибочков развеялись во сне, но Лопес все еще чувствовал себя отупевшим. На улице было темно, и он не мог понять, идет ли дождь, или нет. Он даже не позавтракал.

Чтобы добраться до улицы Падуи, ему потребовалось три четверти часа. Все еще моросил дождь. Тротуар и асфальт были матовыми и кое-где поблескивали; скользко: колеса машины плохо слушались, руль двигался легко, словно бы его отсоединили от механизма управления, — казалось, будто плывешь на корабле. Несмотря на ранний час, движение было очень плотным. Увидев на первой же площади затор (нескончаемый поток машин: вмятины, грязные кузова, включенные красные огни, запотевшие ветровые стекла, табачный дым, идущий через щели приоткрытых на толщину пальца окошек), Лопес решил пробраться боковыми улочками; останавливаться у знаков «стоп» было невозможно: зернистый асфальт стал скользким из-за мелкого докучливого дождя. На заднем стекле — сплошной конденсат: система подогрева не работала.

Через полчаса добрался до плошади Лорето: ремонтные работы. Новый затор. Целых восемь постовых в полном бездействии: переговариваются между собой.

Улица Падуи. Лопес въехал на полосу, отведенную для автобусов, шедших к Лорето; опять пробка. Тогда он не выдержал, вынул наружу руку с проблесковым маячком и освободил себе коридор; автомобильные гудки будто сошли с ума.

Улица Падуи, 53. Две полицейские машины, две гражданские, карета «скорой помощи». Лопес бросил машину наполовину на тротуаре, наполовину на мостовой, другим приходилось делать дугу, чтобы не врезаться в ее помятый багажник.

Тот человек лежал на спине как раз возле дома 53, в двух метрах от подъезда. Темно-зеленая непромокаемая куртка пропиталась влагой, рука, белая, холодная, покрытая мелкими каплями, неподвижная, сжимала ремень черной сумки. Его убили выстрелами в голову, с близкого расстояния. Стреляли дважды. Гримаса ужаса исказила широкое лицо, слегка приоткрытый рот обнажал два ряда мелких желтых плотно стиснутых зубов, глаза — две черные горизонтальные щелки, в месте пулевого отверстия, с торчащими изнутри осколками и волокнами плоти, все посинело и набухло, вокруг кожа завернулась складками, как у толстокожего животного.