Во имя Ишмаэля

Давида охватила нежность.

Он наклонился к ней, наблюдая, как она спит. От нее исходил бледный свет.

Он посмотрел на стрелки будильника. Шесть часов. Он вдохнул в себя жаркий неиспитый воздух сна — как будто далекий запах человеческого лица, лихорадки, — розовое дерево в темноте. Осторожно приподнял руку Мауры. Обнял себя ее рукой, вздохнул в последний раз. И забылся сном без сновидений.

Телефон грубо зазвенел в половине седьмого. Звонили из отдела расследований. На стадионе Джуриати нашли труп ребенка.

Американец

МИЛАН

23 МАРТА 2001

05:30

Тот, кто думает, что убит, и тот, кто считает себя убийцей, — оба ошибаются.

Американец медленно шел в направлении, противоположном тому, в каком удалился Старик, застрелив двойника. Трюк с двойником сработал. Ишмаэль велик. Они везде и всегда пользовались двойниками. В Панаме, когда надо было защитить Норьегу, эту «ананасовую морду», и заставить весь мир поверить в то, что они на него покушались. В Гондурасе, когда армянин Лачинян пытался с помощью военного переворота свергнуть диктатора Роберто Суасо Кордову, и двойника для него подобрали на севере страны, где тот арендовал земельный участок. В год, когда Киссинджер обратился к Израилю, чтобы получить от Тель-Авива помощь для Претории, и потребовался двойник для южноафриканского премьер-министра Джона Форстера, бывшего нациста, направлявшегося в Иад Вашем для возложения венка в память о жертвах Холокоста, — того самого, который прежде уничтожал евреев десятками. Двойники погибали в любом случае. Он, Американец, всегда оказывался в нужном месте. Перед нападением, перед тем, как раздастся последний выстрел, напряжение, похожее на электрический разряд, вызывало у него колики в животе, от которых едва ли не слезы навертывались на глаза. К этому он так и не привык. Однажды ему самому пришлось прикончить двойника, которого ранили, но не убили двое палестинцев; он сделал при этом вид, что явился помочь. А в этот раз, когда он вернулся в Италию ради Ишмаэля, чтобы помочь Ишмаэлю и сделать его еще более великим, ему самому понадобился двойник, и Ишмаэль доставил его.

Старика он заметил на улице Данте, в американской библиотеке. Сколько раз он уже работал в Италии? Несколько десятков — даже сбился со счета. Италия… По-итальянски он говорил свободно, без акцента, потому что в американском Центре Италия считалась приоритетным направлением, по крайней мере до начала девяностых годов, и агентов учили в совершенстве владеть языком. Потом дела с Италией окончательно отошли на второй план. Теперь в стране англичане. И теперь здесь Ишмаэль. Предоставленный самому себе, вечно ото всех ускользающий Ишмаэль стал Великим Понтификом, Новым Папой, Вождем, Тем, кто останавливает и ускоряет время ради собственного удовольствия. Ишмаэль нуждался в нем, просил о помощи, и он, Американец, немедленно примчался в Милан, где Ишмаэль готовил новую операцию. Он, Американец, едва ли не вслух шептал слова, повторявшиеся за спиной Ишмаэля: «Будь благословен Ишмаэль — без него мы были бы ничем».

Он был Зодчим, Аннигилятором.

Старик возник за спиной Американца в вестибюле американской библиотеки. Сперва нужно было убрать мальчишку: его засекли, хотели узнать, где он живет; действовать надо было в едином порыве — убрать мальчишку, неожиданно появившегося в библиотеке. И нужно было убрать его сразу, не раздумывая. Ишмаэль своим примером доказал: порыв — это заложенная в уме программа; следовать инстинкту — значит быстро согласовать свои действия с рассудком. Он стрелял из пистолета с глушителем. Закрывая дверь в туалете, услышал, как клокочет кровь, хлынувшая из горла мальчишки, как потрескивают, лопаясь, маленькие плотные пузырьки. Неизвестно, был ли мальчишка итальянцем. Никаких документов. Возраст? Между двадцатью пятью и тридцатью годами. Число врагов Ишмаэля возрастало, спасать Ишмаэля становилось все более сложным предприятием. Старик искал его взглядом, Американец это понял, едва выйдя из туалета. Они не смотрели друг на друга, но как бы пересекались краем глаза. Вероятно, Старик хватился мальчишки и сразу же все понял — он был профессионал.

Через несколько минут на площади Кордузио ему предстоял контакт с еще одним агентом Ишмаэля. Американец не мог не встретиться с ним. Тот агент — как горлышко бутылки; не выйти на контакт значило потерять Ишмаэля. Он быстро вышел из туалета, намеренно не посмотрел на Старика. Он надеялся, что тот последует за ним: снаружи от него будет легче избавиться — на улочках, пересекающих улицу Данте. Он знал этот район. Но Старик не поддался — он действительно был профессионал. Американец встретился с агентом Ишмаэля: пакистанец, или сенегалец, возможно, индус. Тот сообщил ему зашифрованный адрес, по которому следовало обратиться, чтобы переговорить непосредственно с Ишмаэлем. До последней минуты Американец колебался: убить ли ему пакистанца? Надо ли заметать все следы? Потом подумал, что пакистанец ничего не может о нем рассказать: он не знал шифра, и, следовательно, ему неизвестен адрес, который он сообщил Американцу. Ишмаэль — великий человек. Но Американец ошибся. Он должен был избавиться от пакистанца. Очевидно, Старик перехватил его, а пакистанец, похоже, кое-что знал. Может, Старик прикончил его после того, как выжал из него нужные сведения. Враги Ишмаэля плодятся, как бешеные псы. Пакистанец заговорил. Таким образом Старик добрался до Американца на улице Падуи.

Ишмаэль вовремя доставил ему двойника. Старик попался на удочку. На нее попадались все. Всегда.

Инспектор Гвидо Лопес

МИЛАН

22 МАРТА 2001

22:40

Когда внимание переключается на предметы, возбуждающие чувства, возникает привязанность. Привязанность порождает желание, а желание — гневливость.

От гневливости — прямой путь к смятению, от смятения — к утрате памяти, от утраты памяти — к ослаблению разума, а человек, лишенный разума, спешит к своей гибели.

Лопес вернулся домой в десять. Готовить еду не хотелось. В холодильнике были только быстрозамороженные продукты: пакетик с надоевшим названием «Финдус: четыре прыжка на сковородку» — гадость порядочная. Что он купил в этот раз? Курицу. Да, цыпленка с овощами. Кубики замороженного жира с прожилками белого жесткого мяса, куски красного перца и баклажанов, твердые, как лунные камни. У него не было желания готовить, даже полуфабрикаты. Он пошел в «Макдоналдс» возле дома.

Весь район провонял «Макдоналдсом». Это был сладковатый запах пережаренных булочек, в которых слишком много сахара, отчетливый душок свинины — такой, как бывает у недокопченной колбасы, — очень близкий к тому, как воняет застарелая моча общественных уборных. Это было единственное освещенное место на бульваре, не считая желтых и синих огней видеосалона «Блокбастер». В «Макдоналдсе» сидели одни дети. И негры. Дети откусывали еду большими кусками и пережевывали, рты их были запачканы желтым соусом; одновременно руками они нажимали на кнопки сотовых телефонов, тупо уставившись в экраны. Или перебирали мелодии звонков. До чего же это бесит! Негры сидели группами по нескольку человек и, напротив, тихо переговаривались, поглядывая по сторонам. Все негры принялись рассматривать Лопеса, когда тот вошел. Они больше не разговаривали. Он взял только картофель фри и «кока-колу». «Кока» была слишком разбавлена водой и переполнена кусочками льда; сделав глоток, он с отвращением отставил ее в сторону; от нее пахло каким-то моющим средством. Картофель оказался холодным, поджаренным только по краям, внутри он был мучнистым и белесым. На бумажной салфетке Лопес прочитал рекламу — как выиграть поездку на Кубу. Кукла, изображавшая Рональда Макдоналда с огромным желтым задом, стояла к нему спиной. Охранник даже не заметил Лопеса, он также не смотрел на негров, а следил за манипуляциями с сотовыми телефонами, на лихорадочно движущиеся руки детей. У какого-то усталого филиппинца прямо на блестящий пол свисала сопля. Снаружи курили. Лопес отодвинул прочь и картошку тоже, вышел на улицу и, завернувшись в непромокаемую куртку, направился к видеосалону «Блокбастер».