Град Божий

— И очень хороший.

— У вас сегодня нет с собой диктофона?

— Я его выбросил.

— Вы знаете, лазейку для них оставил Исайя. Надо было высказаться яснее, о том, что мессианская идея — это стремление, принцип следования, путеводная звезда, искупление, достигаемое не прибытием, а постоянным стремлением к нему. Но он не сказал этого ясно, старик Исайя… Я дарю вам чистое золото, Эверетт.

— Я буду это помнить.

— Вместе с Сарой мы хотим вернуться к началу. Хотя я думаю, что она и сама не понимает, насколько далеко нам придется возвращаться. Я старательно делаю свои домашние задания. Евреи и сами наделали массу несуразностей.

Нам придется продираться назад по заросшему терновником дремучему лесу. Но, во всяком случае, мы вместе будем стремиться к тому же единому Богу.

Прошлым вечером, в пятницу, синагога Эволюционного Иудаизма была заполнена до отказа, собралось человек тридцать. Я опоздал и едва нашел место у окна.

Сара была в черном раввинском облачении, надетом поверх уличного костюма. Тора в простом чехле лежала перед ней на столе. Я поискал глазами Пэма и нашел его в первом ряду. Проводился семинар, посвященный правилам поведения, мицвот, которых в иудаизме насчитывается шестьсот тринадцать. В это время хорошо одетая женщина средних лет, которую я раньше здесь не видел, говорила о том, что хотя Реформированный Иудаизм в свое время отказался от многих ритуалов, но в последнее время в религиозный обиход были снова введены такие элементы, как кашрут, ношение кипы, проведение литургии на иврите. Знает ли об этом раввин?

— О да, — ответила Сара, — это была для меня большая новость.

— Так кто мы такие, чтобы проявлять неуместный радикализм, — спросила женщина, обращаясь к прихожанам с таким видом, словно выступала в суде присяжных, — если даже реформаторы возвращаются к старым традициям?

Она села, ожидая ответа раввина.

— Что ж, мы имеем такое же право на познание, это право дано нам всеми предшествующими поколениями, включая и реформаторов. Итак, принять или отклонить? Или изменить образ мыслей, как поступили когда-то они сами? Иудаизм славится своей интеллектуальной демократией, хотя многие и стремятся это отрицать…

— Ортодоксы, — сказал один мужчина.

— Не будем называть имен. — Сара улыбнулась.

С увеличением количества прихожан в синагоге обсуждения стали затяжными, многое приходилось повторять по нескольку раз, и Сара призвала вновь пришедших распространить идеи эволюционного иудаизма в новые филиалы. Это была проблема, которая пока не нашла своего решения. Сара напечатала некоторые материалы, в них очерчивался подход ее синагоги к некоторым проблемам, но не каждый, кто приходил сюда, читал их или был готов без раздумий с ними согласиться. Сара была рада новичкам, но увеличение их числа делало семинары менее продуктивными, чем они были, когда в них участвовало всего несколько семей.

Женщина, задавшая вопрос, была одета, пожалуй, слишком торжественно, очевидно привыкнув к более формальным пятничным богослужениям, возможно, она была убежденной последовательницей реформаторов, которых только что процитировала. Люди должны были удовлетворяться тем, что делают правое дело, поднявшись по каменным ступеням этой не совсем обычной синагоги.

— Эти правила поведения, — заговорила Сара, — комментарии к правилам и раввинские комментарии на комментарии — все это групповой голос, пытающийся возвестить сквозь времена, что значит быть цивилизованным человеком… но ключ к пониманию лежит именно в этих словах: «Сквозь времена». Итак, возникает вопрос: «Неужели время остановилось?»

Сара вытянула вперед руку, словно ожидая ответа. Она была действительно хороша. Терпелива, умна, красива, как подобает раввину, без показной сексуальности. Она действительно вела семинар, подчиняя себе аудиторию.

— Сегодня для того, чтобы быть раввином, мало быть образованным человеком, — продолжала она. — Это пункт первый. Пункт второй: на дворе уже не бронзовый век. Не знаю, как вы, но я не могу всерьез воспринимать священную обязанность приносить в жертву ритуальных животных, чтобы умилостивить или прославить Бога… Второй пример: Не думаю, что в нашем веке я должна носить молитвенную накидку с бахромой, завязанной десятью узлами, чтобы я не забыла Десять Заповедей. Думаю, мне можно поверить, что я не только помню их, но и живу, соблюдая их.

— Наверное, раввину лучше знать, — сказал другой мужчина. — Но что будет с традициями? Где вы проводите линию, что у нас останется?

Это тоже был новичок. Послышался неодобрительный ропот. Мысленно я добавил к кодексу шестьсот четырнадцатую мицву: ритуальную обязанность ближе познакомиться с раввином, прежде чем удостоить ее синагогу своим присутствием. Вопросы были заданы заранее, ответы тоже были даны заранее, дебаты были столь же сакраментальными, как обычное чтение Торы, спор шел не между ветвями, а внутри ветвей и между прихожанами одной ветви. Какой правоверный иудей не решает лично, каких обычаев ему придерживаться, а какие отбросить?

— Такая ограничительная линия есть, вот она: Бога почитают не привязанностью ко всем раз навсегда установленным правилам, но поиском пути к сокровенной сущности правил, к этике и соблюдением их в такой степени, словно ставкой является ваша жизнь или равным образом моя, при этом я имею в виду нравственную жизнь, то есть жизнь доброго, размышляющего, справедливого и глубоко чувствующего человеческого существа. Не об этом ли говорит Гилель? «Что ненавистно тебе, не делай соседу твоему. В этом вся Тора, — сказал он. — Все остальное — комментарии к ней».

— Я со своей стороны, — снова заговорил мужчина, — соблюдаю субботний ритуал благословения хлеба и свечей. Это не вопрос этики. Это то, что мы делаем. Это традиция.

Я увидел, как восхитительный румянец, поднявшись от шеи, залил щеки Сары Блюменталь. Глаза ее вспыхнули. Она сложила на груди руки и принялась обдумывать ответ. Я оглядел лица, на которых застыло выжидательное выражение: большинство из нас, прихожан, которыми, как я думаю, мы имеем право называться, надеялось, что наш раввин поведет себя блестяще. Понимал ли Пэм, что происходит? Каждый раз, когда задавали вопрос, он оборачивался и в упор разглядывал спрашивавшего.

— Я тоже произношу благословение, когда зажигаю свечу, — сказала Сара. — Если ритуал вырывает нас из рутины обыденных чувств и направляет наши помыслы к размышлениям о том, кто мы и кем надеемся стать, то такой ритуал исполнен этического смысла и в нем нет конфликта. Но позвольте мне спросить вас, что мы подразумеваем под традициями? Мы подразумеваем религиозные обряды, которые исторически служили нашей похожести друг на друга и отличию от других. Но само слово традицияхарактеризует нас, а не Бога. Наши устремления, нашу одержимость. Нашу поэзию, эпопею нашего народа, но не…

В этот момент какой-то пожилой человек поднялся со своего места.

— Простите, рабби, — сказал он. — Я почти целиком на вашей стороне. Но эпопея? Оставьте эпопеи грекам!

Раздался смех, несколько человек зааплодировали. Удивленный такой реакцией, мужчина огляделся, улыбнулся, обретя почву под ногами.

— Вы знаете, я набрел на эту синагогу случайно несколько месяцев назад и зашел в нее. Мне здесь понравилось, современная молодая рабби не боится задавать вопросы, идут интеллектуальные дискуссии о том, о другом, короткая милая служба, хотя, конечно, к некоторым вещам надо привыкнуть. Но это мелочи, самое главное — мало прихожан, никто не важничает, и никто не клюнет меня за то, что я финансирую строительство. Так что если вас интересуют новые люди, то я могу порекомендовать вашу синагогу. Но, прошу вас, рабби, — он снова повернулся лицом к Саре, — не буду ли я прав, если скажу, что есть вещи, которые нельзя обсуждать? Например, то, что Тора была дана нам Создателем. Что мы добровольно принимаем бремя Царства Небесного. Без этого нет не только традиций, но и самой религии. Нет вообще ничего.