Заклятое золото

Вдруг в туманной дали парка сладкоголосый дрозд запел свою позднюю одинокую песнь. До Эдиты долетели тихие мелодичные звуки и вдруг стихли. После долгого майского дня маленький певец отправился на покой. А у окна на коленях стояла юная невеста и плакала так, как никогда не плакала даже в детстве. В этих горячих слезах отчаяния было ее… «пробуждение»!

8

Промчалось лето, и вместе с сентябрем в свои права начала вступать осень. Гейльсберг вел свою обычную сонливую жизнь, представляя собой полузабытый памятник исторического прошлого, но зато Нейштадт и Штейнфельд заняли во всей округе еще более видное место. Заводы и фабрики работали не переставая, а их владелец Феликс Рональд стремился образовать акционерное общество, которое должно было принять в свою собственность все движимое и недвижимое имущество Нейштадта и Штейнфельда. Планы миллионера начали осуществляться, и это событие произвело большую сенсацию в финансовом мире. Агенты Рональда сновали по всем городам и селам обширного района; газеты, поддерживаемые большими денежными субсидиями, писали впечатляющие статьи о том, как выгодно приобретать штейнфельдские акции. В столичных правительственных кругах также очень благосклонно смотрели на затею богатого Феликса Рональда, сумевшего завести солидные связи.

В это время в Гейльсберге снова появился Макс Раймар. Весной он очень недолго пробыл в родном городе, а затем внезапно уехал и вернулся только теперь; по-видимому, на этот раз он решил осчастливить Гейльсберг более длительным пребыванием. Молодой художник не страдал особенной обидчивостью; он резко поворачивался спиной только в ту сторону, откуда не мог ожидать для себя никакой выгоды. Несмотря на строгую нотацию, которую ему когда-то прочел Эрнст, обращавшийся с ним с тех пор очень холодно, Макс без всякой церемонии поселился в доме брата и был с ним особенно любезен, так как все еще полностью зависел от него материально.

Надежда молодого художника приобрести миллион женитьбой на богатой невесте рассеялась как дым; он вдруг попал к ней в немилость. В последний раз, когда он приехал в Гернсбах, его вовсе не приняли, а при встрече в Берлине Эдита так холодно отвечала на его вопросы, что у Макса не оставалось и тени сомнения в том, как ничтожны его шансы на успех. Он не имел представления о том разговоре, который произошел у Эдиты с его братом, и был убежден, что перемена в обращении с ним богатой невесты объясняется влиянием ненавистного набоба Рональда.

И действительно, с того дня, как Рональд появился в Гернсбахе, молодая девушка резко изменилась, хотя в дальнейшем поведение Марловых как будто не подтверждало предположения Макса. Большую часть лета Марлов и его дочь провели в Швейцарии, а Рональд оставался в Берлине; тем не менее, художник был убежден, что Феликс разрушил его счастье, и ненавидел «проклятого набоба» всей душой.

— Конечно, бездушную девушку ослепил блеск миллионов, и преданное сердце бедного художника втоптано в грязь! — трагически восклицал Макс, изливая свое горе перед дядей.

Последний находил, что его племянник совершенно прав, и был очень рад, что существует еще один человек, который ненавидит Рональда в такой же мере, как и он сам. Старик утешал «втоптанное в грязь сердце» тем, что ссужал его обладателя крупными суммами из своего кармана и угощал прекрасным вином в ресторане «Золотой лев». Там родственники громко бранили презренного «выскочку», закрепостившего своими миллионами Нейштадт и Штейнфельд, и старались настроить против Рональда и его предприятий все население Гейльсберга. Нотариус Трейман считал своим нравственным долгом идти против миллионера; он задался целью не допустить, чтобы хоть одна акция нового акционерного общества была приобретена кем-либо из жителей Гейльсберга. Высокомерным штейнфельдцам нужно было показать, что Гейльсберг обладает чувством собственного достоинства и не позволит поработить себя каким-то «выскочкам». Между старым и новым городами возникла страшная вражда. «Нейштадтский листок» и «Гейльсбергский вестник» изливали друг на друга потоки проклятий и предсказывали один другому самое мрачное будущее.

В саду нотариуса Раймара отцветали последние осенние розы. На скамье сидели Эрнст и майор Гартмут, который сильно загорел, но был все так же строен и элегантен, как всегда.

— Видишь, сегодня я поступил по примеру Макса и влетел в твой дом без всяких предупреждений, — смеясь, сказал он. — Но я очень доволен, что сделал тебе сюрприз; по крайней мере, по выражению твоего лица могу убедиться, что я здесь — желанный гость.

— Еще бы! — воскликнул Эрнст с сияющим лицом. — Я никак не ожидал, что ты уже вернулся с маневров.

— Да, они только что окончились. Я воспользовался своим правом на отпуск и явился к тебе в надежде, что ты меня не прогонишь.

— Я страшно рад твоему приезду. Надеюсь, ты захватил с собой парадный мундир? У нас тут будет большое торжество. Здешнее историческое общество празднует свой юбилей, и дядя Трейман вбил себе в голову, что Гейльсберг не должен ударить лицом в грязь. Будет устроен военный парад, и двинется шествие, состоящее из воинов, одетых в мундиры всех времен.

— Таким образом, я буду представителем современности! — смеясь, заметил Гартмут. — Да, кстати, парадный мундир со мной. Я захватил его на всякий случай. Однако скажи мне, Эрнст, что с тобой произошло? Ты улыбаешься, и вообще стал похож на человека.

— Вот это любезно! На кого же я был похож раньше, позволь тебя спросить? Разве не на человека?

— Конечно, нет! Ты постепенно превращался в своей конторе в мумию. Слава Богу, процесс, по-видимому, остановился, и мумия начинает оживать.

Майор был прав. Эрнст заметно изменился; его постоянная усталость исчезла, черты лица прояснились, в глазах появился блеск. От прежнего угрюмого равнодушия не осталось и следа.

— Ты очень помолодел, — продолжал Гартмут. — Что произошло? Может быть, ты избран вице-председателем исторического общества? Какие у вас вообще новости?

— Тебе прекрасно известно, что здесь, в Гейльсберге, не бывает новостей, — уклончиво ответил Эрнст. — Расскажи лучше что-нибудь про себя. Как прошли маневры?

— На этот раз мы изрядно поработали, так что я с удовольствием отдохну несколько недель, чтобы набраться сил и поправиться.

На губах Раймара появилась насмешливая улыбка.

— У тебя, действительно, такой болезненный вид, что тебе необходимо поправиться, — смеясь, заметил он, рассматривая своего друга. — По-видимому, наш Гейльсберг скоро станет настоящим курортом. Макс тоже приехал сюда подкрепить свои силы. Однако не беспокойся, мой брат тебе не помешает; он только сегодня в городе, а живет уже больше недели в Гернсбахе.

— Что же он там делает? Каким образом он попал в Гернсбах? — воскликнул майор.

— Он пишет портрет маленькой Лизбеты. Девочка слишком живого темперамента и не может долго сидеть на одном месте, а потому Вильма Мейендорф пригласила Макса погостить у нее, дабы он мог воспользоваться каждым удобным моментом для работы… Но что с тобой, Арнольд? Разве приглашение в Гернсбах представляет собой что-нибудь особенное?

— Для меня да! Послушай, Эрнст, прежде чем мы будем продолжать этот разговор, ответь мне откровенно на один вопрос. Твой дядя Трейман говорил мне весной о некоторых брачных планах, с которыми ты тогда не был согласен. Скажи мне искренне: имеешь ли ты виды на молодую вдову? Да или нет?

— Да откуда ты взял это? О моей симпатии к ней никогда не было и речи, а жениться только на деньгах я не способен. Я предпочитаю остаться на всю жизнь нотариусом в Гейльсберге, чем жить на средства богатой жены.

— Я такого же мнения, но если у моей будущей жены случайно окажется состояние, то это обстоятельство не заставит меня отказаться от брака. Я был и останусь солдатом, независимо от того, женился бы ли я на бедной или богатой. Следовательно, у тебя нет никаких видов на Вильму Мейендорф? Я чрезвычайно рад этому, так как сам хотел бы на ней жениться!