Медуза

Альберто не должен по мобильной связи вычислить его местонахождение, и потому Габриэле назначит ему точный день и час для звонка й даст неделю на то, чтобы сформулировать подобающий и исчерпывающий ответ. Письмо будет отправлено из какого-нибудь близлежащего городка с безлюдным вокзалом, до которого он легко доедет на поезде, из Кремы, например. А когда придет время для звонка Альберто, он отправится в противоположном направлении, скажем, в Мантую, и будет говорить с ним из поезда. Так его не смогут выследить, самое большее – определят, где он находился в момент разговора. За годы армейской службы Габриэле усвоил, что, если воображаемые страхи изнуряли его и парализовали волю, то в моменты реальной и непосредственной опасности он умел собраться и сохранить хладнокровие. Настала пора встретиться с врагом, кем бы он ни был, лицом к лицу и заставить его выйти из тени, обнаружить себя. Каким бы ни оказался результат, это все равно лучше, чем жить в состоянии неизвестности и ужаса непонятно перед кем.

VII

Как только Дзен вошел в бар, расположенный за виа Национале – широкой мощеной «траншеей», разделявшей холмы Виминал и Квиринал, – он почувствовал себя чужаком. Политический центр страны мог находиться ниже по склону, во дворцах Монтечиторио и Мадама, в историческом центре, но именно здесь собирались те, кто выполнял грязную работу и делал все необходимое, чтобы палата депутатов и сенат принимали нужные решения. Так же, как у их «коллег» из мира бизнеса, которые тоже были здесь широко представлены, это сообщество строилось в соответствии с жесткой иерархией, соблюдение которой распространялось далеко за пределы служебных помещений. Посещать бар или ресторан, куда ходит твой начальник, было так же немыслимо, как занять его кабинет. Это было бы расценено всеми посвященными как поступок неуместный и нескромный.

Дзен не мог точно определить статус клиентуры этого заведения, укромно спрятавшегося в переулке неподалеку от оперного театра, но то, что он на порядок выше его собственного, было очевидно, – скорее высший, чем средний управленческий эшелон. Женщина, высоко восседавшая за кассовым аппаратом, выглядела так, словно в течение нескольких десятилетий большинство мужчин в баре нещадно гоняли ее от стола к столу, прежде чем ей удалось, не достигнув пенсионного возраста, уйти в отставку и занять нынешнюю позицию. Вместе с деньгами за кофе Дзен пододвинул ей свое министерское удостоверение. Женщина взглянула на карточку, потом на Дзена, сунула руку в нижний ящичек, скрытый от любопытных глаз, и протянула ему чистый белый конверт.

Не тратя времени на благодарности и улыбки, Дзен проследовал к бару, где, несмотря на чаевые, которые он положил на стойку вместе с чеком, ему пришлось ждать, пока с должным уважением и вниманием обслужат несколько других посетителей, пришедших после него и не потрудившихся оплатить заказ заранее. Это был клуб, принадлежность к которому нельзя купить. Здесь нужно было быть своим.

Кофе, когда ему наконец его подали, оказался лучшим, какой Дзену когда-либо доводилось пробовать в Риме, хотя город славился в этом отношении разнообразием и высокими стандартами. Отвернувшись от стойки и смакуя густой напиток, Дзен вскрыл конверт. Внутри лежал маленький листок бумаги, на котором от руки было написано: «Сад виллы Альдобрандини, 15.00. Уничтожить немедленно». Дзен разорвал листок на мелкие кусочки и распределил их по двум металлическим урнам, которые одновременно были и пепельницами. На холодную улицу он вышел с тяжелым сердцем. Бывают послания, сам факт получения которых несет в себе послание, и в данном случае оно не сулило ничего хорошего.

Солнце, низкое в это время года, вышло из-за туч и слепило глаза, когда Дзен достиг висячего сада виллы Альдобрандини в конце виа Национале. Он поднялся по мраморным ступеням мимо наружной кирпичной стены какого-то сооружения времен Римской империи. Лишенная мраморной облицовки, она весьма напоминала развалины фабрики конца девятнадцатого века.

Сад, нависавший над улицей на высоте метров десяти, состоял из лабиринта гравийных дорожек, змеившихся между островками лужаек, обнесенными каменными бордюрами и утыканными безголовыми античными скульптурами и голыми остовами умиравших древних каштанов, кипарисов, пальм и сосен. Здесь имелось достаточно вечнозеленых растений, чтобы создавать живой фон, но в целом деревья были тягостно неухоженными, кустарники – увядшими, и все это производило впечатление побитой молью дряхлости.

Обычный контингент здешних обитателей, состоявший из неприкаянных бродяг и одичавших кошек, дополняли окрестные жители, выгуливавшие своих собак, и дамский парикмахерский салон на открытом воздухе. Под деревьями сидело на складных пластмассовых стульчиках с полдюжины женщин среднего возраста, прекрасно отдающих себе отчет в том, чего они – до самой последней лиры – стоят, а гораздо более молодые женщины, имевшие при себе в чемоданчиках и коробках все необходимое для работы, за умеренную плату приводили их в умеренно презентабельный вид. Никаких лицензий, никакой арендной платы, никаких налогов. Нероскошное обслуживание по нероскошным расценкам.

Сад по площади был невелик, но благодаря своей замысловатой планировке обманчиво казался гораздо более обширным, и Дзену понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить своего начальника, стоявшего у дальней стены и обозревавшего впечатляющую панораму: от площади Венеции и Капитолийского холма до отеля «Джаниколо» и гряды гор на северном берегу Тибра. Бруньоли оказался ниже ростом, чем помнилось Дзену по их единственной предыдущей встрече. Под распахнутым темно-синим кашемировым пальто виднелся костюм, который различными почти неуловимыми деталями покроя и выделки ухитрялся намекнуть, что он – не просто одежда, а ироническое высказывание по поводу подобного рода одежды, но сшит костюм был так искусно и выглядел так дорого, что большинство людей никогда бы не заметили разницы, а тем более не догадались бы, что шутка – кульминационный момент которой состоял, конечно, в цене, – направлена на них. Одним словом, это был не деловой костюм, а «деловой костюм».

– Рад видеть вас! – воскликнул Бруньоли, пожимая Дзену руку. – Как хорошо, что вы смогли прийти.

Прозвучало так, будто Дзен оказал ему персональную услугу своим приходом. Не зная, как отвечать на столь непривычную риторику, Дзен промолчал.

– Как идут дела? – продолжал Бруньоли, увлекая подчиненного на боковую аллею, подальше от ближайшей мастерицы и ее клиентки. – Надеюсь, вы довольны своим новым положением?

– Вполне, благодарю вас.

– А ваша личная жизнь? Я слышал, вы переехали и Лукку?

– Да.

– Очаровательное место. Я сам там жить не смог бы – слишком тихо. Но вам подходит?

– Подходит.

– Прекрасно, прекрасно.

Он помолчал, посмотрел вокруг и застегнул пальто. Теперь они находились в тени раскидистых деревьев.

– Насколько я понимаю, вы занимаетесь делом о трупе, найденном в военных туннелях?

Дзен кивнул.

– И каковы результаты?

– Ну, я осмотрел место с одним из австрийских спелеологов, обнаруживших тело, потом коротко побеседовал с врачом-ассистентом больницы в Больцано, присутствовавшим на вскрытии.

– А что насчет карабинеров? В конце концов, ведь дело ведут они.

– Я говорил по телефону с неким полковником Микколи, который охотно согласился встретиться со мной. Однако, когда я прибыл в больцанский штаб карабинеров, мне сообщили, что полковник отсутствует.

– А его коллеги? Они проявили готовность к сотрудничеству?

Дзен колебался.

– Они вели себя корректно, – сказал он наконец.

– Но без сердечности?

– Можно сказать и так.

– Не были особо общительны?

– Нет.

– Нет, – повторил Бруньоли. – Нет. Я так и думал.

Некоторое время они шли молча.

– Видите ли, у нас небольшая проблема, – после паузы сказал Бруньоли, остановившись и разглядывая кору гигантской пальмы.