Девятый круг

Когда мы вошли в универмаг, я сказал, что хотел бы в качестве предварительного рождественского подарка купить что-нибудь из вещей для ее будущего малыша. Сначала она стала возражать, поскольку, по ее словам, я уже и так сделал для нее более чем достаточно. Но я настаивал. Я честно сказал ей, что покупать что-либо для себя я не хочу, да мне и не нужно ничего, что у меня больше нет никого, кому я мог бы делать подарки, и что в данный момент каждый из нас в равной степени одинок. И что я, так же как и она, хочу полюбить будущего новорожденного. И если она согласится на мое участие в ее жизни, то тем самым даст мне гораздо больше, чем я когда-либо смогу дать ей.

Через некоторое время Кейси начала неуверенно подходить к детским товарам, внимательно рассматривала их и выбирала самые дешевые. А я последовательно забирал их у нее, клал обратно, брал вместо них изделия гораздо лучшего качества и отдавал ей. В конце концов она сдалась и стала выбирать добротный товар. В результате у нас оказалось все, что ребенку могло понадобиться: кроватка, бутылочки для детского питания, пластиковые мисочки и соответствующие ложки к ним, музыкальная игрушка, чтобы подвесить ее над кроваткой, мягкие игрушки, чтобы положить их в кроватку, детская пена для ванны с характерным нежным запахом, присущим хорошо ухоженным новорожденным младенцам, а также набор резиновых уток и прочих игрушек для ванны. А еще мы купили монитор слежения за ребенком, высокий детский стульчик, много разных игр и книг, а в довершение потратили некоторое количество денег в отделе детской одежды.

Кейси не знала, кто у нее родится — мальчик или девочка, поэтому мы старались отдавать предпочтение нейтральным расцветкам и фасонам одежды на вырост. Среди этих покупок оказались и крошечные носочки, и слюнявчики, и маленькие вязаные чепчики. Прежде мне никогда не приходилось видеть Кейси такой оживленной, она сновала по отделу как взбудораженный ребенок, рассматривала образцы детской одежды, развешанные на миниатюрных плечиках, изредка восхищенно восклицая при виде особенно понравившейся ей вещицы. Наверное, здесь она в первый раз восприняла свою беременность как нечто иное, чем абсолютное несчастье. Теперь ее фигура действительно выглядела очень грузной, что усугублялось маленьким ростом и щуплой комплекцией. Иногда ее внешний вид наводил меня на мысль: уж не двойню ли она вынашивает? Как бы то ни было, ждать разрешения от бремени оставалось, видимо, недолго.

Когда мы наконец закончили наш шопинг, оказалось, что столько покупок нам не унести, поэтому я доплатил за то, чтобы на следующий день все это нам доставили домой. Кейси снова пыталась роптать по поводу затрат, связанных с этим нашим походом, но от всех ее жалоб я отмахнулся. И тогда она, к моему крайнему изумлению, проникновенно, с дрожью в голосе, тихо сказала:

— Габриель, наступит день, когда я найду какой-нибудь способ отплатить вам за вашу доброту. Я обещаю это. Я не могу выразить словами, как много она значит для меня.

Доброту? О какой доброте может идти речь, если я сам себе доставляю удовольствие? Получаю его только лишь от одного ее присутствия рядом со мной. Я уже полюбил ее так, что начинаю страдать от этого. Но наверное, я действительно был добрым. В конце концов, я ведь делаю добрые дела, а это должно превратить меня в доброго человека, не так ли? Посмотрите-ка на все то хорошее, что я совершил.

После «Люкса» мы направились в «Gerbeaud» — знаменитую кондитерскую в северной части площади Воросмарти, где наслаждались кофе и пирожными в роскошном интерьере зала, ставшего в эти предпраздничные дни еще более нарядным после украшения его многочисленными рождественскими ангелами и золотистыми лентами.

Это был лучший день в моей жизни. В сравнении с ним время, проведенное в обществе Стефоми, выглядело бледно. Сознавать, что это именно я вызвал улыбку на лице Кейси, что благодаря мне в ее глазах стало меньше печали… Для меня это было абсолютно бесценно. Без меня она чувствовала бы себя совершенно несчастной. Она нуждалась во мне. И я доверял ей так, как, я уверен, никогда бы не смог доверять моему эрудированному, склонному к словесным уверткам приятелю.

И когда мы вот так сидели в теплом, ярко убранном зале кондитерской, где с вычурных потолков кремового и золотистого цветов свешивались позолоченные люстры, а контрастирующие с ними по цвету красные и зеленые портьеры спускались до пола, закрывая сводчатые проходы, я чувствовал, что даже если мое будущее будет заполнено несчастьями и бедами, следующими одна за другой, то этот день, это время, проведенное вместе с Кейси, наполнит меня такой радостью, которой мне хватит до самой смерти.

На какое-то мгновение я посмотрел вниз, на свою чашку с кофе, а когда снова поднял взгляд на Кейси, то вместо очаровательной нежно-золотистой ауры, окутывавшей ее секунду назад, увидел густую, кружащуюся вокруг нее черную завесу, и одновременно снова возник этот резкий, отвратительный запах горящей плоти. Зрелище, представшее моему взору, подействовало на меня крайне удручающе, я инстинктивно воспринял его как предостережение об опасности, как страшную угрозу появления зла…

— Что с вами? — удивленно спросила Кейси, с тревогой глядя на меня. Она явно пребывала в неведении относительно той враждебной оболочки, что внезапно окружила ее.

— О нет, ничего, — быстро ответил я и попробовал продолжить прервавшийся разговор.

Но оказалось невыносимо тяжело заставить себя смотреть на Кейси в ауре такого цвета. Она будто примораживала глаза к глазницам. А само зрелище стало подавляющим и жестоким напоминанием, вдребезги разбивающим иллюзии, которыми я так тешился вплоть до этого момента. Мы вовсе не были в безопасности. Это место не было таким теплым и уютным, как казалось. И я только что потратил целый день, покупая детские вещи для будущего ребенка Кейси, для ребенка, оказавшегося центральным объектом древней как мир войны. Для ребенка, который, повзрослев, может стать следующим Гитлером и причинить невыносимые страдания людям, спровоцировав войну длительностью почти тридцать лет. А я, будучи одним из немногих — фактически одним из всего лишь двухчеловек, способных что-то сделать с этим, — я сижу здесь, лакомлюсь пирожными и ничего не предпринимаю.

— Я… э-э-э… мне надо пойти в туалет, — сказал я, поскольку остро нуждался в паузе, чтобы собраться с мыслями.

В туалете, кроме меня, не было никого, и я, открыв кран, плеснул себе в лицо пару пригоршней холодной воды. В разговоре со Стефоми я резко заявил, что ребенок, как только он родится, будет принадлежать Кейси. Но теперь, снова увидев тлеющую черную ауру, окутавшую тело этой беременной девушки-подростка, я понял, что уже засомневался в справедливости своих слов. Что хорошего принесет Кейси ребенок-демон? Весь день я убеждал ее, какой счастливой станет она, когда младенец появится на свет, но что, если это создание не принесет ей ничего, кроме новых мук и страданий? Что, если мое решение вовсе не стало благом для Кейси? Внезапно я почувствовал, что мне не следовало тратить весь день на то, чтобы привести ее в состояние радостного возбуждения по поводу грядущего рождения ребенка. Боже, какого черта я вообще здесь нахожусь?

Услышав звук открывающейся двери туалета, я поднял голову. Я подумал, что вошедший направится к писсуарам, но вместо этого он подошел к соседней раковине и принялся мыть руки.

— Я всегда мою руки перед едой, — произнес он, как бы приглашая меня к разговору.

Звуки его голоса заставили меня вздрогнуть, а когда я взглянул на него, меня охватил страх. Я узнал эту американскую манеру растягивать слова и этот тяжелый взгляд из-под полуопущенных век. Это был судья. Судья из ночного кошмара, привидевшегося мне около двух месяцев назад. Дело было в Салеме, там меня обвинили в колдовстве и по приказу этого человека выволокли из зала суда во двор, чтобы на глазах толпы, алчущей крови, сжечь на костре.

— Послушай, парень, ты не передашь мне полотенце? — попросил этот человек, указывая на бумажные полотенца, лежащие сбоку от меня.