Девятый круг

Стефоми слегка пожал плечами:

— Не могу сказать тебе, мой друг, я там никогда не был. Наверное, тебе лучше спросить у Китса.

— У Китса? У поэта?

— Верно.

— А какое он имеет к этому отношение?

— Китс очень стремился к Преисподней, — произнес Стефоми странным, вкрадчивым голосом, от которого у меня побежали мурашки по спине.

— Китс писал о красоте, — выпалил я. — Он писал о радости, о жизни, о…

— Да-да, радость и жизнь — это замечательно. А еще он писал о Преисподней, — сказал Стефоми, при этом его рот исказила усмешка. — И похоже, что скорее именно это доставляло ему удовольствие.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — почти выкрикнул я, стараясь заглушить его слова.

Почему меня так рассердили? И что такое было в предложении Стефоми, так сильно испугавшее меня?

— «Во сне», — подсказал Стефоми. И я уверен, в его взгляде была тень злорадства, в то время как он произносил это название. — Разве тебе незнаком этот его сонет, Габриель? Китс написал его после того, как увидел во сне, будто побывал во втором круге. Думаю, я достаточно точно процитирую великого поэта, говорившего, что «этот сон был одним из тех наиболее восхитительных удовольствий, какие я когда-либо испытал в своей жизни…»

— Нет! Нет-нет, ты наверняка ошибаешься! Китс был гением! Он писал о любви, о… красоте, о…

— Ну а кто сказал, что Преисподняя сама по себе некрасива, Габриель? Ты абсолютно уверен в том, что она не такова?

Я почувствовал, как после такого возмутительного высказывания мое лицо исказила гримаса отвращения, и, круто повернувшись, направился к двери, но в следующее мгновение, услышав голос Стефоми, остановился и обернулся, когда он, глядя через плечо в мою сторону, произнес:

— По-моему, я не поблагодарил тебя.

— Меня? За что же это?

— Разумеется, за то, что ты спас мне жизнь, — ответил Стефоми, слегка повернувшись в кресле, чтобы лучше видеть меня, при этом на его лице снова было то же странное выражение. — Я полагаю, что мог бы навсегда расстаться со своей головой, если бы не твое спасительное появление. Кстати, а что ты делал там, на острове?

— Да мне было никак не заснуть, — объяснил я, пристально глядя на него. — А то существов самом деле убило бы тебя?

— Конечно, — ответил, усмехнувшись, Стефоми. — Разве ты не видел его огромного страшного меча?

— Ну а что мы можем сделать со всем этим? — задал я вопрос.

— Ты разве не слышал того, что я говорил? — спросил он и недоверчиво посмотрел на меня. — Это война ангелов, Габриель. И ни ты, ни я сделать с этим ничего не можем. Впрочем, подожди… — сказал он, и я с надеждой посмотрел на него, уловив задумчивость в его глазах. — У тебя есть космический корабль? — немного помолчав, спросил он.

— Что-о? — произнес я растерянно.

— Космический корабль. Если он у тебя есть, то мы, наверное, могли бы упаковать немного сухого мятного торта «Кендал» и отправиться в иную галактику, оставив ангелов склочничать по поводу этой. Что ты об этом думаешь?

Я посмотрел на него, постаравшись выразить во взгляде и удивление, и обиду на то, что в такой момент он позволяет себе насмехаться надо мной.

— А что тыделал на острове Маргариты? — спросил я.

— Я тоже не мог заснуть, — спокойно ответил Стефоми, отворачиваясь от меня в своем кресле.

По утрам метро начинает работать в половине пятого, так что я уже смог сесть в поезд и отправиться домой. Выйдя на своей станции, я остановился около одного из ранних торговцев, чтобы купить утреннюю газету. Несмотря на то что поспать мне удалось меньше трех часов, оказавшись в своей темной квартире, я не почувствовал себя усталым.

То, что я узнал этой ночью от Стефоми, меня совсем не обрадовало. Огненный человек, которого я считал продуктом своего воображения, оказался реальностью. А сегодня ночью он попытался убить моего единственного друга, если только я могу по-прежнему считать другом Стефоми, который с самого начала был со мной далеко не искренним. Но я не боялся ни ангелов, ни дьяволов, поскольку у меня не было ничего, что они могли бы у меня отнять. Кроме разве что моей памяти… но именно поэтому я и веду дневник.

Меня очень встревожили высказывания Стефоми о Китсе. Не знаю почему, но они показались мне совершенно неприемлемыми. Возможно, из-за того, что я почитал Китса за его способность распознавать красоту. За способность, позволявшую ему находить что-то прекрасное, что-то ценное в самих невзгодах и страданиях. Но отождествление чего-либо прекрасного с Преисподней вызвало у меня невыразимое отвращение, и то, что Китс смог усмотреть нечто подобное, представлялось совершенно чудовищным противоречием.

Я нашел то стихотворение на следующий день. Во сне Китс действительно побывал во втором круге Преисподней. Это произошло после того, как он посвятил время чтению «Божественной комедии» Данте и из Пятой песни узнал о существовании второго круга. Это тот круг, где одержимых похотью наказывают за их грехи, непрерывно обдувая и сбивая с ног ужасными ветрами.

Сам того не желая, я вспомнил сонату «Трель дьявола» Джузеппе Тартини и его утверждение, что она всего лишь бледная тень той прелести, которую в его сновидении извлек из скрипки Сатана, ибо Китс тоже считал свое навеянное сном стихотворение совершенно несопоставимым с тем наслаждением, которое доставил ему сам сон. Ничего, кроме слабого отражения того великолепия, которое дьявол принес с собой в спящие умы гениев от искусства…

Не знаю, почему это стихотворение так огорчает меня. Это правда, что Китс описывает свой сон как одно из самых «восхитительных наслаждений» в своей жизни и выражает страстное желание возвращаться туда каждую ночь… Каждую ночь! О боже, что за абсурдное желание! Сам Данте в конце Четвертой песни падает в обморок (единственный раз, когда это случается с ним за все время странствий по кругам), не в силах выдержать того ужаса, который он испытал от увиденного во втором круге. И разве может кто-нибудь, тем более поэт, обладающий поразительными способностями, захотеть побывать в подобном месте… Я не могу представить себе такое, меня это слишком тревожит, и я полагаю, что в душе Китса должно было что-то произойти — какой-то надрыв, надлом…

Да еще весь этот вздор об ангелах, сражающихся друг с другом… Это не может быть правдой. А Стефоми, он что, действительно перестал обманывать меня? Или у меня все-таки началась паранойя? По правде говоря, я думаю, что предрасположен к паранойе. Но как гласит пословица, даже у параноика есть враги.

Мне не нравится мысль о том, что демон вторгается в мой дом и в мои сны. Стефоми уверял, что сами по себе сны — это зоны Смежности, то есть они не принадлежат ни к одной, ни к другой реальности, являются слиянием возможного и невозможного. И я вспомнил, что видел демона в зеркале. Видел его вместе с той загадочной женщиной в зеркале ванной комнаты. Они были объяты пламенем… Я вздрогнул, придя в ужас от этого воспоминания. Тогда я выбросил из головы этот эпизод, сочтя его видением из полусна, ночным кошмаром. Но теперь… Я понял, что это может означать. Та женщина — женщина, исчезнувшая в Будапеште, — нашлась. И нашел ее дьявол! Дьявол, который забрал ее прямо в Ад!

В полном смятении я схватил телефон и набрал номер Стефоми, услышав его голос, с облегчением вздохнул и с ходу начал высказывать ему свои предположения. Вскоре я обратил внимание на то, что он слушает меня молча, очень спокойно, и тут меня поразила внезапно возникшая новая догадка.

— Ты уже все это знаешь, да?

— Да, Габриель, знаю. Я тоже видел ее.

— Что же нам делать?

Стефоми вздохнул:

— Мы не можем сделать ничего, Габриель. Ты должен вбить это себе в голову. С ангелами и демонами бороться невозможно. И дело здесь не в том, владеешь ли ты приемами кун-фу. Понимаешь, это не Баффи. Пропащие души всегда были легкой добычей для демонов. Так уж повелось. Между прочим, ты просматривал утреннюю газету?