Замерзшие поля

Немного погодя люди заметили, что сёстры полюбили ездить в соседние городки: их видели в таких отдаленных местах, как Тлакоталпам и Зампоала. Но даже эти странствия не вызвали настоящего интереса. Люди покачивали головами — сочувственно или не очень — и говорили, что у доньи Фаустины с головой все хуже и хуже. Но и только.

Когда хозяйки уезжали из дома дня на три-четыре, Хосе и Элена оставались присматривать за участком одни, даже не совершая вылазок за покупками, пока сестры не возвращались. Всякий раз Фаустина и Карлота брали старый крытый экипаж, каждый день ездивший на станцию к приходу поезда. Они заваливали его узелками и корзинками и доезжали до поворота, а там выходили, возница помогал им занести поклажу на откос и оставлял добираться до дома на своих двоих. Карлота шла вперед и приводила на подмогу Хосе, но самые тяжелые корзины донья Фаустина всегда оставляла себе. Через заросли делалось несколько ходок с вещами, и больше на заброшенном тракте никто не появлялся — доследующего утра, когда старые слуги отправлялись на рынок.

Недели через две сестры опять уезжали в какое-нибудь новое место, так что путешествия неизбежно заводили их все дальше и дальше. Кто-то даже утверждал, что их видели в самом Веракрусе, однако, учитывая, сколько слухов ходило о сестрах, никакой особой причины верить в это не было.

Прежде, чем дом превратили в пансион, он был процветающей финкой, [34]террасы участка были засажены фруктовыми деревьями и довольно круто, на целую милю, спускались к высокому обрыву над рекой. Лет пятьдесят землю никто не возделывал, поэтому теперь в сплетениях новых нетерпеливых лиан, что обступили со всех сторон старые деревья и даже переросли некоторых великанов, найти авокадо или манго было непросто. С ветвей свисали петли лоз, вьющиеся растения тянулись вверх, цепляясь за них, и ни по одной из садовых дорожек нельзя было пройти больше пятидесяти футов, не столкнувшись с непролазным пологом зелени. Никто толком и не знал, далеко ли от дома река, поскольку на границах владений заросли становились еще гуще.

Даже Хосе не узнал бы о существовании водоема, не забреди он однажды случайно дальше обычного в поисках сапот. [35]Невдалеке, в глубокой тиши подлеска, куда не доставали солнечные лучи, он услышал тяжелый всплеск — словно в омут столкнули валун. Он прислушался, но других звуков не доносилось. На следующий день во время сиесты он вернулся в то же место с мачете и старательно прорубил в упрямой поросли тропинку. Когда уже смеркалось, впереди блеснула вода. И вот он остановился на краю пруда. От застоявшейся воды поднималась тяжелая вонь, в недвижном воздухе роились мошки. Ему показалось, что в бурых глубинах что-то слабо шевелится: вода почему-то была неспокойной. Некоторое время он вглядывался в нее, забывшись; потом свет стал меркнуть, Хосе повернулся и двинулся к дому, безотчетно решив ничего не рассказывать о водоеме даже Элене.

В последующие месяцы Хосе несколько раз возвращался туда, постоянно надеясь обнаружить то, что плещется в воде. Даже человек не мог бы нырнуть в пруд с таким шумом. На противоположном берегу имелся вымощенный камнем спуск в воду (водоем, без сомнения, вырыли для купания скота), и пару раз Хосе видел влажные следы, еще сильнее его озадачившие. Во второй раз он начал рубить сквозь лианы проход по берегу, чтобы рассмотреть спуск поближе. И на полпути обнаружил тропинку. Кто-то уже проделал узкий, но вполне пригодный путь к водоему от какого-то места около дома. Бросив свой замысел, Хосе пошел по этой тропе и добрался до угла, где раньше был розарий — на нижней террасе, между входом в прачечную и развалинами конюшни. Пока он стоял и мигал от яркого света, в дверях прачечной показалась донья Фаустина и стала спускаться по короткой лестнице. В руках она несла корзину, верх которой был укутан газетами. Старый Хосе автоматически направился к ней, чтобы взять у нее ношу. Хозяйка же, очевидно, не ожидала его здесь увидеть — когда она подняла голову и обнаружила его рядом, лицо ее стало очень странным. Но она только сказала: «Что ты здесь делаешь? Ступай в кухню». А затем шагнула к каменной скамье под увитым зеленью навесом и уселась, поставив корзину рядом.

Возвращаясь к дому, Хосе размышлял, что раньше не видел свою патронутакой сердитой. Суровой-то она была всегда — и даже грозной, но никогда прежде она его так не пугала. Будто на какую-то секунду из-под ее тяжелых век на него глянул демон.

«Должно быть, правда, — думал он. — Донья Фаустина сходит с ума. Что же станет с Эленой и со мной?»

На этот раз, войдя в кухню, он отвел Элену в утолок и шепотом рассказал о своих страхах и том, как странно сеньора посмотрела на него в саду. Элена перекрестилась. «Ох, господи», — пробормотала она. Однако о водоеме он не упоминал — ни тогда, ни после. Ему не хотелось даже думать о нем, поскольку Хосе подозревал, что он как-то связан с безумием доньи Фаустины, а коли знал о водоеме он один, это знание придавало ему уверенности — поделись он им с Эленой, уверенность исчезнет.

Однажды холодным моросливым вечером, когда мучнистый туман медленно превращался в воду и пропитывал всю местность вокруг, в парадную дверь постучали. Донья Фаустина, большую часть времени возившаяся в подвале, где стояли ванны и располагалась прачечная, услышала стук и сразу зашагала по лестнице, помрачнев от ярости. Карлота стояла в комедоре, не зная, открывать или нет. Стук повторился, когда донья Фаустина подошла ближе.

— Снова полиция? — с легким страхом спросила Карлота.

—  Ya veremos. [36]— пробурчала донья Фаустина. Подойдя к двери, она громко спросила: — Кто?

Ответа не было.

— Не открывай, — прошептала Карлота у нее за спиной.

Донья Фаустина нетерпеливо отмахнулась от сестры: умолкни. Несколько минут они подождали, но стук не возобновлялся. Только с балкона на землю время от времени капала вода.

— Стой здесь, — велела донья Фаустина, а сама снова спустилась в прачечную. Здесь она собрала все отбросы, раскиданные по полу и в ваннах, сложила в две большие корзины и вышла через боковую дверь под оплетенный виноградом навес. Медленно спустившись по ступенькам, она пропала во тьме розария.

Через полчаса она снова стояла в вестибюле, где Карлота по-прежнему прислушивалась к шуму за дверью.

— Ничего, — ответила Карлота на ее вопросительный взгляд. Донья Фаустина поманила ее за собой. Они вошли в комедори пошептались. Пламя одной свечи трепетало за кувшином на застеленной газетами буфетной полке.

— Это не полиция, — сказала донья Фаустина. — Твоя комната запирается на ключ. Иди туда немедленно. Запри дверь и ложись спать.

— А ты?..

— Я не боюсь.

Оставшись одна, донья Фаустина налила стакан воды и выпила. Потом взяла свечу и поднялась по длинной лестнице к себе в комнату. Закрыла дверь и поставила свечу. У ее продавленной постели, вокруг которой Элена развесила заштопанную сетку от москитов, стоял мужчина. Проворно он шагнул вперед и, крепко обхватив ее шею одной рукой, запихал скомканную тряпку ей в рот. Донья Фаустина неистово размахивала руками и даже один раз попала ему по лицу, но он почти сразу же связал ей запястья. После этого никакой борьбы уже не получилось. Незнакомец грубо толкнул ее к кровати, сдернул сетку и повалил женщину. Донья Фаустина разглядела его: высокий молодой человек, вероятно, местисо, [37]одет плохо. Расхаживая по комнате и заглядывая в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он с отвращением фыркал. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати и при неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя нельзя сказать — к неудовольствию), лег и овладел ею, спокойно и безразлично. Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:

34

Усадьба (исп.).

35

Сапота (илама) — фрукт, распространенный в Центральной Америке.

36

Зд. — сейчас увидим (исп.).

37

Метис  (исп.).