Замерзшие поля

— Сегодня ночью мне приснилось, что я пришел сюда и убил этого человека, моего друга. Я не хочу его убивать. Я не собирался его убивать. Смотрите внимательно — я не делаю ему больно.

Бухта разъярился до невероятия. Одной рукой он пытался оторвать пальцы Мохтара, вцепившиеся в джеллабу, а другой, с тесаком, безумно вращал в воздухе. Все это время он быстро прыгал на месте и кричал:

— Пусти! Отпусти! Кхласс!

«Он ударит меня тесаком в любой миг», — подумал Мохтар и, схватив руку, сжимавшую тесак, прижал Бухту к прилавку. С минуту они боролись и хрипели, а куски мяса скользили у них под руками и тяжко шлепались на влажный пол. Бухта был силен, но стар. Вдруг он отпустил тесак, и Мохтар почувствовал, что мускулы старика обмякли. Толпа загудела. Мохтар отпустил руку и джеллабу и поднял голову. Лицо Бухты было невозможного цвета, точно половины туш, висевшие за его спиной. Его рот раскрылся, а голова медленно запрокинулась, будто он разглядывал потолок базара. И тут же, словно его толкнули сзади, торговец рухнул на мраморный прилавок и замер, уткнувшись носом в розоватую лужицу. Мохтар понял, что Бухта мертв, и, почти торжествуя, закричал собравшимся:

— Мне это снилось! Мне это снилось! Я ведь вам говорил! Разве я убил его? Разве я прикоснулся к нему? Вы видели!

Люди согласно закивали.

— Приведите полицию! — кричал Мохтар. — Я хочу, чтобы все вы стали моими свидетелями!

Несколько человек незаметно отошли, не желая, чтобы их впутывали. Но большинство остались, готовые предоставить властям свое мнение о странном событии.

В суде кадиотнесся к нему без понимания. Мохтара поразило его недружелюбие. Свидетели рассказали, что произошло; ясно, что все были убеждены в его невиновности.

— Я слышал от свидетелей, что случилось на рынке, — произнес кади. —И от тех же свидетелей я узнал, что ты злой человек. Праведный человек никогда не станет воплощать злой сон. Бухта умер от твоего сна. — И, не дав Мохтару перебить, добавил: — Знаю, что ты хочешь сказать, но ведь ты глупец, Мохтар. Ты винишь ветер, ночь, свое долгое одиночество. Ладно. Тысячу дней в нашей тюрьме ты не услышишь ни ветра, ни дождя; ты не сможешь узнать, день сейчас или ночь, а узники никогда не оставят тебя одного.

Приговор кадипотряс горожан, решивших, что он небывало суров. Но Мохтар, оказавшись за решеткой, сразу же убедился в его мудрости. С одной стороны, в тюрьме он уже не был несчастен: хотя бы потому, что посреди ночи, когда начинала сниться одинокая комната, можно было проснуться и услышать храп соседей. Он больше не раздумывал о счастливых часах минувшего, ибо его настоящее тоже было счастливым. И потом — в первый же день в тюрьме он вдруг совершенно отчетливо вспомнил, что, хоть и собирался, все-таки не заплатил Бухте двадцать два дуро за голову барашка.

(1959)

История Лахсена и Идира

перевод Д. Волчека

Двое друзей, Лахсен и Идир, шли по пляжу в Меркале. У камней стояла девушка, ее джеллаба трепетала на ветру. Увидев девушку, Лахсен и Идир остановились. Встали и принялись разглядывать. Лахсен сказал:

— Ты ее знаешь?

— Нет. Ни разу не видел.

— Давай подойдем.

Они оглядели пляж, нет ли с девушкой мужчины, но никого не обнаружили.

— Шлюха, — сказал Лахсен.

Подойдя поближе, они увидели, что девушка совсем юная. Лахсен рассмеялся.

— Это просто.

— Сколько у тебя с собой? — спросил Идир.

— Думаешь, я собираюсь ей платить? — вскричал Лахсен.

Идир понял, что Лахсен хочет ее избить. («Если не платишь шлюхе, должен ее побить».) Эта мысль ему не понравилась: они уже делали так раньше, и почти всегда это плохо заканчивалось. Ее сестра или какой-нибудь родственник жаловались в полицию, и, в конце концов, всех сажали в тюрьму. Идира раздражало сидеть взаперти. Он старался не ввязываться, и обычно ему это удавалось. Лахсен отличался от Идира в том, что любил выпить, а Идир курил киф. Курильщики кифа предпочитают покой, а выпивохи — не такие. Им нравится все крушить.

Лахсен почесал промежность и сплюнул на песок. Идир знал, что в голове он прокручивает, как будет забавляться с девушкой, планирует когда и где он ее завалит. Идир беспокоился. Девушка смотрела в другую сторону. Она придерживала подол своей джеллабы, чтобы ее не раздувал ветер.

Лахсен сказал:

— Жди меня здесь.

Он подошел к ней, и Идир видел, как шевелятся ее губы, потому что она была без чадры. Все зубы у нее были золотые. Идир терпеть не мог женщин с золотыми зубами, потому что, когда ему было четырнадцать, влюбился в золотозубую шлюху по имени Зухра, а та не обращала на него внимания. Он сказал себе: Пускай забирает». Кроме того, ему не хотелось быть рядом с ними, когда начнутся неприятности. Он стоят на месте, пока Лахсен не свистнул ему Тогда он к ним подошел.

— Готов? — спросил Лахсен.

Он взял девушку за руку и повел ее вдоль камней.

— Уже поздно. Мне пора идти, — сказал ему Идир. Лахсен удивился, но ничего не ответил. — В другой раз. — Идир пристально смотрел на Лахсена, пытаясь его предостеречь. Девушка язвительно рассмеялась, точно смех мог пристыдить его и вынудить остаться.

Он был доволен, что решил вернуться домой. Когда он проходил фиговый сад мендуба,его облаяла собака. Он швырнул в нее камень и попал.

На следующее утро Лахсен пришел в комнату Идира. Его глаза были красны от вина, которое он пил. Он уселся на полу и вытащил платок с узелком на утолке. Развязал, и ему на колени шало золотое кольцо. Подняв кольцо, он протянул его Идиру.

— Тебе. Дешево достал.

Идир видел, что Лахсен хочет, чтобы он принял подарок, и надел кольцо на палец.

— Пусть Аллах дарует тебе здоровье.

Лахсен почесал подбородок и зевнул. Потом сказал:

— Я видел, как ты на меня смотришь, поэтому мы пошли на каменоломню — я думал, там удобнее всего. А потом вспомнит ту ночь, когда полиция повязала нас в Буач-Хаче, и вспомнил, как ты смотрел на меня. Повернулся и бросит ее там. Дешевка!

— Так ты не в тюрьме и пьян! — Идир рассмеялся.

— Это верно, — подтвердил Лахсен. — И поэтому дарю тебе кольцо.

Идир знал, что кольцо стоит пятьдесят дирхамов, не меньше, и он сможет его продать, если срочно понадобятся деньги. На этом их дружба с Лахсеном закончится, но тут уж ничего не попишешь.

Иногда Лахсен заглядывал по вечерам с бутылкой вина. Он выпивал всю бутылку, Идир курил трубку с кифом, и они слушали радио, пока программа в двенадцать часов не кончалась. Потом, очень поздно, шли по улицам Драдеба в гараж, где приятель Лахсена работал ночным сторожем. В полнолуние было светлее, чем при свете фонарей. А когда луна не сияла, на улицах было пусто, и в редких ночных кафе мужчины рассказывали друг другу о проделках воров, которых становилось все больше. Это оттого, что почти нигде не было работы, и деревенские продавали коров и овец, чтобы заплатить налоги, а потом перебирались в город. Лахсен и Идир работали где придется, когда выпадал случай. Какие-то деньги v них водились, они не голодали, а Лахсен иногда мог позволить себе бутылку испанского вина. С кифом Идиру хлопот было больше, поскольку всякий раз, когда полиция решала исполнять закон, который приняли против кифа, его бывало непросто достать, а цены взлетали. А затем, когда кифа становилось навалом, потому что полиция переключалась на оружие и повстанцев, цены оставались высокими. Идир не стал курить меньше, но теперь курил один в своей комнате. Если куришь в кафе, непременно отыщется человек, который забыл свой киф дома и будет просить у тебя. Идир сказал своим друзьям в кафе «Наджа», что бросил курить и неизменно отказывался от трубки, если ему предлагали.

Вернувшись домой рано вечером, когда в открытое окно проникали сонные городские звуки, потому что было лето и на улицах звучали голоса людей, Идир уселся на стуле и задрал ноги на подоконник. Так он мог курить и смотреть на небо. Придет Лахсен, они поболтают. Время от времени они ходили вместе в Эмсаллах, в барракувозле скотобойни, где жили две сестры со своей слабоумной мамашей. Лахсен и Идир напаивали мать допьяна и укладывали спать во внутренней комнате. А потом напаивали сестер и проводили ночь с ними, не платя. Коньяк был дорог, но все равно выходило дешевле, чем запросили бы шлюхи.