Замерзшие поля

Его толкнул какой-то ребенок, у мсье Ройе сложилось впечатление, что сделал он это нарочно. Француз опустил голову: так и есть, попрошайка. Неестественным умоляющим голоском, от которого звенели нервы, ребенок просил милостыню, воздевая к нему крохотную ладошку. Мсье Ройе быстро зашагал прочь, по-прежнему принюхиваясь к жасмину и чувствуя, как неуловимая фраза ускользает все дальше. Ребенок тащился следом, выводя свою гнусную панихиду.

— Нет! — взорвался мсье Ройе, не глядя на попрошайку и передвигая ноги огромными шагами в надежде скрыться от этого монотонного напева. — Le temps qui coule ici nʼa plus dʼheures, mais tant… — пробормотал он вслух, стараясь заглушить голос, не смолкавший рядом. Невозможно. Настроение безвозвратно погибло. Ребенок, обнаглев, коснулся его ноги нерешительным пальчиком.

— Dame una gorda, [53]— проскулил он.

С внезапной яростью, удивившей его самого, мсье Ройе беспощадно ударил в маленькое лицо и через долю секунды увидел, что ребенок застонал, а потом, пригнувшись, бросился на другую сторону улицы и остановился там у стены, прижимая к лицу руку и потрясенно глядя на мсье Ройе.

Но мсье Ройе и самого уже остро кольнуло раскаяние. Он шагнул к съежившемуся мальчугану, толком не понимая, что скажет или сделает. Ребенок поднял голову — его сморщенное личико белело под дуговой лампой, раскачивавшейся сверху. Мсье Ройе услышал собственный зыбкий голос:

— Porqué me molestas asi? [54]

Попрошайка не ответил, и он ощутил, как от молчания меж ними разверзлась пропасть. Он схватил ребенка за тощую ручку. И снова, не шевельнувшись, попрошайка нелепо, как звереныш, захныкал. В новом приступе ярости мсье Ройе ударил опять, гораздо сильнее. Ребенок теперь не издал ни звука — стоял и все. Совершенно расстроившись и опечалившись, мсье Ройе повернулся и зашагал туда, откуда пришел, толкнув женщину в чадре, высыпавшую мусор из ведра прямо на середину улицы. Она сердито крикнула что-то ему вслед, но он не обратил внимания. Одна мысль о том, что марокканский беспризорник отнесся к нему с тем же ужасом и презрением, как и к любому христианину-инородцу, была ему невыносима, ибо он считал, что расположен к мусульманам и понимает их как никто другой. Он торопливо прошел через город к рынку, обнаружил «универсал» и забрался внутрь. При свете множества огней, озарявших прилавок с овощами, он узнал, кто сидит на другом сиденье — старый мистер Ричмонд из «Банка Британской Западной Африки».

— Добрый вечер, — произнес мсье Ройе: любая беседа поможет справиться с дурным настроением, которое вызвала в нем прогулка.

Мистер Ричмонд пробурчал что-то в ответ, а помедлив спросил:

— Вы — Ройе, полагаю?

— Ага, вы меня помните, — улыбнулся мсье Ройе. Но мистер Ричмонд ничего больше не сказал.

Наконец объявился Педро, груженный пакетами, которые вывалил на пол машины между ними. Мсье Ройе он приветствовал чопорно и объяснил, что сразу в пансион они не поедут, поскольку в аэропорту им нужно забрать мисс Шарлотту, прилетающую из Лондона. Пока они медленно ехали по людному рынку, мсье Ройе несколько раз ловил на себе взгляд мистера Ричмонда — тот посматривал исподтишка, но как-то уж очень театрально «Pauvre vieux [55]— подумал он. — Ему отказывает рассудок»

Полет измотал ее — почти все время в облаках, неожиданно и кошмарно выныривая на безжалостно-жгучий солнечный свет, против которого облачная мягкость казалась защитой. Летать она не боялась: тревога зародилась в ней задолго до того, как она уехала из школы. Просыпаясь каждое утро, она принюхивалась к свежепостриженной траве, слушала знакомый щебет птиц в кустах и твердила себе одно: я не хочу уезжать.

Разумеется, не обсуждалось, ехать ей домой или нет; хотя в прошлом году мама приезжала в Англию и провела с ней все каникулы, отца она не видела уже два года, а уж он ей был не так безразличен. Человек тихий, отец смотрел на нее странно и оценивающе, что неимоверно льстило ей, но, главное, он не навязывался, воздерживался от предложений, как ей следует улучшить внешность или характер, что явно значило только одно: отец считает ее полностью сложившейся личностью. И хотя следовало признать, что мама — существо славное, Шарлотта не могла не считать мать дурочкой, а иногда и занудой, настолько переполняли ее добрые советы и вечная готовность их предлагать. Чем больше их принимаешь, тем больше на тебя вываливают. Череда указаний и увещеваний не кончалась. Она утешала себя тем, что этот неусыпный надзор — обычное злоупотребление материнской любовью, однако сносить такое было от этого не легче.

Два последних дня в школе она укладывала вещи медленно, машинально; дни эти были проникнуты особой мукой, источник которой она наконец заставила себя определить. Простое малодушное нежелание снова увидеть мать. В другие годы она была готова ехать домой без этого трепетного ужаса. Они уже вылетели из лондонского аэропорта, и она вся сжалась в комок на вираже, когда причина открылась ей; еще не осознав ее, она преисполнилась решимости противостоять. Открытие шокировало ее. На миг она ощутила себя чудовищем. «Я не могу ехать домой с такими чувствами», — подумала она. Но самолет выправился и взмыв повыше, прорвал покров тумана навстречу ясному небу, она вздохнула, достала книжку и откинулась на спинку, размышляя, что в конечном итоге, решимость эта — ее внутреннее дело и на лице вряд ли отражается. И тем не менее, весь полет, пока они из света перемещались в тень и обратно, время от времени ее грызло чувство, что она — предательница; а с этим подозрением ей не давал покоя и страх, что матери это может как-то навредить.

Аэропорт был маленький. Самолет не успел еще коснуться земли, а Шарлотта уже заметила «универсал» на пятачке, залитом светом прожекторов, возле хижины, служившей залом ожидания и таможней. Ее отнюдь не удивило, что отец не приехал ее встретить, — он вообще без особой нужды не покидал пансион. Педро нагромоздил багаж на крышу и помог ей забраться на заднее сиденье.

— Приятно долетели? — спросил мистер Ричмонд, когда они поздоровались, и она устроилась с ним рядом.

— Да, спасибо, — сказала она, рассчитывая что ее представят второму джентльмену, сидевшему напротив. Он, очевидно, с Континента, внешности изысканной, решила она. Но мистер Ричмонд равнодушно уставился на огни аэропорта, поэтому она заговорила с джентльменом сама.

Болтали они о погоде и туземцах. Машина карабкалась по крутой дороге; при каждом повороте фары обмахивали по сторонам белые стены, увенчанные густыми шапками ползучих цветов и лиан. Высоко в темных кронах одинокие цикады продолжали скрежетать свои дневные песни. Шарлотта с джентльменом еще болтали, когда «универсал» въехал в гараж. А мистер Ричмонд не произнес больше ни единого слова.

В пансионе с ее последнего визита ничего не изменилось. Мать выглядела моложе и привлекательнее обычного и казалась еще легкомысленнее и рассеяннее, если такое вообще может быть, — настолько, что и она забыла представить дочь французскому джентльмену. Тем не менее, поскольку сидел он в дальнем углу столовой у окна и уже заканчивал ужин, когда семейство уселось за стол, Шарлотте было все равно.

Отец посмотрел на нее через стол и улыбнулся.

— Ну вот ты и здесь, — удовлетворенно сказал он. Помолчал и обернулся к супруге: — Пусть сеньорита Марчена займется платьем, что ли? — И Шарлотте: — В субботу вечером в загородном клубе большая гулянка.

— Но мне есть что надеть! — возразила она.

— Да, но тут особый случай. Тут и наряд особый требуется. Сеньорита Марчена справится в самый раз. — Он внимательно осмотрел ее. — Я одно могу сказать: девочкам Рамирес придется позаботиться о своих лаврах.

Шарлотта почувствовала, что краснеет. Девочки Рамирес были тремя сестрами, которым молва приписывала местную монополию на красоту.

53

Зд.: Дай хлебушка (исп.).

54

Чего пристал? (исп.).

55

Несчастный старик (фр.).