Затмение

Сегодня ни одного привидения, ни единого следа. Неужели приезд Лидии заставил моих призраков исчезнуть навсегда? Без них мне как-то не по себе. Их место может занять нечто более страшное.

Когда мы с Лидией спустились на кухню, Лили уже сидела за столом, подперев голову и приклеившись к комиксу; с точностью робота она ложкой отправляла в рот хлопья. Лидия опешила, увидев ее, но настоящий сюрприз преподнес ей Квирк, явившийся из прихожей в домашней одежде, с хлебом и бутылкой молока в сетке. Увидев хозяйку дома, он замер, глаза его забегали. Немая сцена длилась несколько напряженных секунд, даже Лили оторвалась от картинок. Мне хотелось смеяться.

— Вот это, дорогая, — объявил я, — это мистер Квирк.

Квирк торопливо вытер ладонь о штанину, выступил вперед и протянул руку, тошнотворно улыбаясь. Густая рыжая шерсть лезла из расстегнутой на груди рубашки, я поразился — будто из него торчала набивка — и чуть в самом деле не рассмеялся. Лидия позволила пожать себе руку и немедленно отдернула ее.

— Завтракать будем? — бодро предложил Квирк, демонстрируя сетку со скудной провизией. Лидия метнула в меня мрачный вопрошающий взгляд, но я притворился, что не заметил. Однако моя супруга — особа практичная, она молча взяла молоко с хлебом, отнесла к буфету, наполнила чайник водой, поставила его кипятиться, а Квирк за ее спиной смотрел на меня, подняв брови и опустив уголки рта, словно нас, двух сорванцов, поймала на какой-то шалости взрослая тетя.

Ничего не мог поделать с собой — я наслаждался восхитительно забавным бытовым казусом. Однако радость длилась недолго. Квирк, без сомнения почуяв угрозу своему квартирантству, немедленно пустился очаровывать Лидию. Отвратительное зрелище. Это сработало — она всегда служила легкой добычей для сладкоголосых мошенников, могу это подтвердить. Пока она готовила завтрак, Квирк ходил за ней по пятам по всей кухне, спеша услужить при малейшей возможности, и не переставал изливать поток идиотской болтовни. Она привезла замечательную погоду; он пришел сегодня и не мог взять в толк, чья это чудесная спортивная машина стоит у входа (должно быть, заметил ее вчера вечером и затаился, пока все не уснут); поделился городскими сплетнями и даже принялся пересказывать краткую историю дома. Это было последней каплей. Со смутным отвращением я направился к выходу, пробормотав напоследок, что хочу прогуляться, будто всегда так и делал. Лили сразу вскочила, вытерла рот рукой и сообщила, что пойдет со мной. Раннее солнце сияло ярким лимонным светом, а утро сверкало и переливалось стеклянными осколками, что только усилило мою головную боль и дурное настроение. Лили остановилась, поболтала с цирковым помощником, парнем латинского типа с сальными кудрями и золотым гвоздиком в ноздре, она сомкнула руки на талии и покачивала тощими бедрами (вот потаскушка), потом прибежала ко мне с радостной вестью, что первое представление состоится сегодня вечером. Подозреваю, она хочет, чтобы я повел ее туда. Почему бы и нет; мы можем совершить торжественный семейный выход: Лидия, Квирк, девочка и я, почтенный глава семьи.

К тому времени, как мы вернулись в дом, Лидия приготовила яичницу с беконом, поджаренный хлеб, помидоры и кровяную колбасу. Я и не думал, что у нас здесь столько еды, — возможно, она привезла припасы в своем безразмерном чемоданчике, — от этого зрелища меня чуть не вывернуло, а запах был еще хуже; я уже отвык этим питаться. Квирк, повязав на шею вместо салфетки широкий и не очень чистый платок, уже вовсю набивал рот, а Лидия, нацепив старый мамин передник, стояла у плиты и энергично раскладывала еду по тарелкам. Я схватил ее за руку, вытащил в коридор и сквозь зубы яростным шепотом потребовал объяснить, что за нелепую пародию на семейный завтрак она затеяла. Но жена лишь ласково улыбнулась — она не сознает, насколько иногда близка к тому, чтобы оказаться с подбитым глазом, — коснулась моей щеки и чудовищным игривым тоном ответила: она решила, что сегодня утром я наверняка проснусь голодным и захочу чего-нибудь горяченького, чтобы восстановить силы. Я чувствовал, что вот-вот сорвусь; что какая-то увесистая штука, которую я сжимал так долго, что перестал замечать, неожиданно стала скользкой и может в любой момент с громким стуком выпасть из рук.

— Ты привел их в дом. — Она кивком указала на кухню, где сидело семейство Квирк.

— Я никого не приводил. Они были здесь до того, как я приехал.

— Но ты им позволил остаться. — Стало быть, Квирк сознался во всем. На ее губах расцвела торжествующая улыбка, в мягкий центр которой я мысленно впечатал кулак. — Именно тебе, кажется, нужна семья.

Естественно, я не нашелся, что ответить, надулся, поднялся в свою комнатенку, по-детски утешаясь тем, что наотрез отказался хотя бы попробовать ее завтрак, скверный дух которого преследовал меня как насмешка до трех ступенек, до порога зеленой двери и слабо чувствуется до сих пор. Я навалился на бамбуковый столик, игнорируя его жалобные скрипы и треск, схватил ручку, набросал развернутое обвинение против супруги и сразу же все зачеркнул. Чудовищные фразы, такое не произносят вслух; я краснел, еще не дописав их. Не знаю, что находит на меня в подобные моменты, пугающая багровая ярость, от которой я способен на все. На что я так разозлился? Ведь задумка Лидии не так уж плоха. Она прекрасно умеет обернуть в свою пользу самую худшую ситуацию. Выяснила, как обстоят дела, точнее, сделала свои выводы: я сухопутный Робинзон с бородой и диким взглядом, рядом Пятница-Квирк да еще Лили вместо дочери (в самом деле так? Написал это, не успев подумать), — и сразу принялась создавать имитацию, пусть даже нелепую, нашего семейного гнезда, по которому я, как она считает, здесь истосковался. Моя Лидия — истинная хранительница домашнего очага. Ну что ж; чтобы превратить этот дом в семейный очаг, нужно гораздо больше, чем поджаристый бекон и кровяная колбаса.

Конечно, невозможно точно определить что-либо, но важная перемена в моем отношении к Лидии случилась несколько лет назад, когда я вдруг осознал, что она простая смертная. Попытаюсь объяснить или, по крайней мере, описать, как это произошло. Очень странное переживание, точнее, ощущение. Однажды, во время упорных, но непоследовательных попыток совершенствоваться, я старался одолеть витиеватый пассаж в книге некоего философа — уже не помню, кого, — где рассматривалась теоретическая возможность существования единорогов, и вдруг, без видимой причины, я представил жену. Очень четкая, детальная, хотя и уменьшенная копия, облаченная (что самое невероятное) в неподходящее длинное платье из какой-то жесткой, похожей на парчу ткани, которого у нее в реальном — как бы назвать его? — эмпирически познаваемом мире никогда не было; волосы уложены застывшими завитками морской пены, как любила Елизавета Вторая в зрелые годы, но Лидия, живая Лидия, никогда бы не подумала такое сделать; я упоминаю детали только научной добросовестности ради, поскольку никак не могу их объяснить; в этом странном образе она (моя жена, а не королева, конечно) зависла в бездонном черном пространстве, бесконечной пустоте, где была единственным четким объектом и куда медленно, но неуклонно отступала, торжественно воздев руки, будто сжимала невидимую державу или скипетр, — снова королевская нотка, — на лице удивление и страх, который постепенно превращается в ужас, и тут я с чудовищной, головокружительной ясностью осознал, что когда-нибудь она умрет. Разумеется, это не значит, что раньше я считал ее бессмертной. Несмотря на абсурдность видения, я понял поразительно простую вещь — что Лидия совершенно чужда не только для меня, но и для всего, что есть в мире, для самого мира. До того момента и большую часть времени после — ведь мозг ленив — я представлял ее, как и многих других, частью себя или своего ближайшего окружения, спутником на орбите планеты, красного гиганта, моего «я». Но если моя жена умрет (теперь стало ясно, что это действительно случится), если мне суждено однажды потерять ее, пусть даже в том ужасном наряде и с уродливым перманентом, отдать непознаваемым глубинам вечности; если ее заберут, заставят отскочить от меня в никуда, словно мячик, оторвавшийся от резинки, тогда как можно утверждать, что она сейчас здесь, целиком, всем телом и душой? Я даже наблюдал обстоятельства ее смерти, если «наблюдал» — верный глагол для столь туманного видения. Комната в большой квартире, обычная комната, с низким потолком, зато просторная, хорошо обставленная. Ночь или поздний вечер, и, хотя вокруг множество ламп на столах, книжных полках и даже на полу стоят светильники с широким массивным основанием, ни одну лампу не зажгли; свет идет только с потолка, мутноватый, измученный, но безжалостный, не дающий теней. Тяжелая, душная, безжизненная атмосфера, однако в ней не чувствуется угрозы или страдания. В глубоком кресле отдыхает человек, я не вижу его, но уверен, что не Лидия; еще кто-то проходит мимо, незнакомая женщина, невыразительная, просто одетая; она остановилась, повернулась, чтобы спросить, подождала, но никто не ответил, и стало ясно, что ждать бесполезно, что ответа нет, и каким-то образом это означало смерть, смерть Лидии, хотя ее самой в комнате не было, вообще не было. Понимаете, это не сон, по крайней мере, я тогда бодрствовал. Все так же сидел с открытой книгой в руках, опустив глаза на страницу, и пересматривал все это: комната, усталый свет, женщина, невидимая фигура в кресле, а до этого — сама Лидия, с нелепой прической и поднятыми руками, до сих пор висящая в пустоте, но все уже стало безжизненным, безжизненным и плоским, неподвижным, как серии неумелых фотографий, снятых кем-то другим в местах, где я никогда не был. Не спрашивайте, откуда пришел этот образ, иллюзия, галлюцинация, называйте как хотите; я пережил то, что пережил, и откуда-то знаю, что оно означает.