О Шмидте

И да, и нет. У меня есть серьезное предложение и сценарий, но что-то мне там не нравится. Элейн тоже кое-что предложили — выставку в музее Уитни. [12]Но мы пока отсиживаемся здесь, бездельничаем и пьянствуем, играем в бирюльки. Я пишу, да все зачеркиваю. Ну а ты?

А у меня и бирюлек не осталось. Довольно трудно, оказывается, отучить себя быть юристом. Я все думаю о своих клиентах, о фирме, нравится ли миссис Куни жить в Санта-Фе, ну и так далее. Можно сесть в автобус до города, приехать на корпоративный обед и все выяснить, но мне тошно входить в контору, и тошно вспоминать бывших коллег. Чувствую себя привидением, которого все шарахаются. Помню, отец, как вышел на пенсию, говаривал: А все крутится и крутится без остановки.

Ведь я же говорил тебе, чтобы ты не вздумал уходить! Взял бы в фирме отпуск и ухаживал за Мэри, сколько понадобится. Есть такая порода людей, чиновники, банковские служащие, большинство дантистов, которые просто рождены для пенсии. Начинают мечтать о ней с первого дня жизни. Молодость, любовь, карьера — все это лишь необходимые промежуточные этапы на пути к пенсии: личинка, куколка, гусеница и вот, наконец, чудесная метаморфоза завершается, и миру является бабочка — пестрокрылый пенсионер. Гольф-клуб, смешные туфли, солнечные очки от модного дизайнера — это для дантистов, домик на колесах и жаровня — для тех, у кого доходы невысоки. Но мы с тобой принадлежим к более высокой расе. Мы не согласны выходить в тираж, пока невзгоды и современная медицина хорошенько нас не обработают. Хвала господу, я вижу, что ты еще не готов в живые мертвецы! Тебе нужно занятие, работа. Я для тебя что-нибудь придумаю.

Сердце Шмидта заколотилось. Гил собирается предложить ему работу, например, попросит вести переговоры от имени его продюсерской компании о финансировании нового фильма. Или консультировать. Впрочем, возможно, он имеет в виду не чисто правовую работу, тогда Шмидт мог бы спокойно взяться за дело, не нарушая содержащегося в пенсионном договоре «Вуда и Кинга» запрета на юридическую практику после ухода из фирмы.

Черта лысого. Дружеский совет терпеливо выносить все испытания — это все, что Гил мог ему предложить: Ведь этот парень Дефоррест, который управляет фирмой, твой друг, да? Разве вы не можете вдвоем придумать что-нибудь подходящее? Если они не хотят заново перераспределять партнерские доли, почему бы тебе не стать партнером на зарплате? Кем-нибудь вроде старшего советника?

Шмидт рассмеялся.

Уже поздно. Слишком много необратимых действий совершено. По меркам нашей конторы, я выторговал себе весьма приличные условия. Клиентов у меня не осталось: они тоже перераспределились и вроде бы ничуть не страдают от этого. А где я буду жить в городе? Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном, например, о юных Блэкменах!

Да с ними все в порядке. А вот с тобой нет. Серьезно, Шмидти, разве ты не хотел бы чем-нибудь заняться? Может, тебе устроиться в какой-нибудь фонд? Или лучше стать где-нибудь попечителем? Как звали того адвоката с нездоровой кожей, который собирал деньги для Рейгана? Вот он так сделал.

Ловко ты разобрался с моими проблемами! Да я только и делал в жизни, что работал на «Вуда и Кинга». Я — неходовой товар! Меня нельзя снова выставить на витрину. И о фондах я думал. Но даже если какое маленькое безобидное предприятие и захочет меня взять, не думаю, что я соглашусь. Во-первых, это элементарно невыгодно: зарплата даже не покроет того, во что мне обойдется переезд обратно в город и поиск этой работы. И к тому же я никогда терпеть не мог благотворительные организации и тот тип людей, который там заправляет. Настоящий ад, вот что. Находишь деньги, отделяешь солидную часть на зарплаты и накладные расходы и тут же начинаешь придумывать «программу», на которую можно потратить то, что осталось. А потом все сначала! Челюсти сводит от тоски!

Увидев, как помрачнел румяный Блэкмен, Шмидт поспешил добавить:

Я не говорю, что все некоммерческие учреждения таковы! Конечно, нет. Например, тот дом для актеров с болезнью Альцгеймера, который ты поддерживаешь, — нужное дело, да и не всех президентов благотворительных фондов я не могу терпеть, а только большинство из них. А суть моей проблемы проста: как я сказал, я никому не нужен. Ни своей старой фирме, ни фондам, ни попечительским советам: данные неподходящие — я ведь никогда не занимался никакой общественной деятельностью.

Ах, Шмидти, одного тебе не хватает — правильной позиции!

Да уж ты поверь. Я как пассажир автобуса, который пошел пописать, а вернувшись, обнаружил, что его место занято и во всем автобусе ни одного свободного места нет. Что делать? Выходить? Но если это единственный рейс и автобусов больше не будет? Лучше уж доехать, болтаясь дурак дураком на поручне. Что мне от того, что я буду глупо выглядеть?

Глупо было выходить пописать в тот момент, когда твой друг Дефоррест устраивал себе избрание в президенты компании. Этого мне никогда не понять. Не ты ли говорил мне, что это кресло с тем же успехом моглодостаться тебе? Нужно было только сказать, что ты этого хочешь. И сейчас ты бы всем заправлял, и это ты спрашивал бы остальных, нужны ли они своим клиентам или вообще кому-нибудь!

Шмидт посолил картошку. Он деликатно брал ломтики кончиками пальцев, будто собираясь оставить на тарелке. А что, совсем неплохи! К черту диету — он съест картошку без остатка! Ради чего он отказывает себе в лишней капле жира? Память Гила Блэкмена не только восхищает, но иногда и раздражает. Вы не видитесь несколько месяцев, и вот он продолжает разговор точно с того места, где вы закончили в последний раз, заговаривает о вещах, которые ты хотел бы забыть и больше никогда ни с кем не обсуждать.

Да, так все и было. Дефоррест хотел занять место президента. Больше, чем я. По правде говоря, я даже не знаю, были у меня причины хотеть этого или нет. Наверное, я просто хотел убедиться, что гожусь, а этого мало.

А Дефоррест?

Ну он много лет мечтал стать президентом, иногда это выглядело просто по-детски. А кроме того, он уже подустал от юридической практики. Это случается с очень многими юристами, но меня миновало. Так что по всему выходило быть президентом Джеку, а не мне. У него было много идей по поводу компании — целый манифест. А у меня не было, я бы, наверное, постарался оставить все как есть, и только.

Ну и что тут плохого? Тебе нравилось, как поставлено дело, и доход у тебя был достаточный. Не жалеешь, что оказался таким сговорчивым?

Нисколько. Дефоррест полез бы в драку и, глядишь, победил бы. Это дорого обошлось бы мне и навредило бы фирме. И уйти бы мне пришлось все равно — тогда же. И я оказался бы там, где сейчас и есть.

Другого ответа у Шмидта не было. Какой смысл признаваться в том, что отступился онтолько потому, что Джек Дефоррест доконал его своими беспрестанными увещеваниями и разглагольствованиями о том, что каждый получит то, что ему нужно: Шмидти, ты хочешь совершенствоваться в практике, значит, этим тебе и стоит заниматься, а административные заботы оставь мне, ты ведь этого не любишь! Этакий неофициальный всех устраивающий дуумвират. Но на деле из этого ничего не вышло — Джек ничем не хотел делиться. На другое же утро Шмидт оказался не у дел, и ни один человек в фирме не мог не заметить, что с ним вышло неладно: Шмидт остался кем был, при своих старых клиентах и усыхающей практике, чтобы такие, как Райкер, травили его.

Шмидт улыбнулся Гилу и вылил себе в стакан половину оставшегося в бутылке вина.

Давай закончим на этой радостной ноте. Как там твои сиятельные барышни?

А, все так же пропадают почем зря на своей бесперспективной журнальной работе — не хотят становиться взрослыми. У Лайзы нет парня, и она от этого сходит с ума. А у Нины — новый, который даже на себя не зарабатывает и никогда не будет. Сейчас он переставляет себе голос — с баритона на тенор, — потому что считает, что больше похож на тенора. С преподавателем-албанцем! А отец у него — православный священник в Скрэнтоне. Хотел бы я послушать, каков его святоотческий голос! Лайза с Ниной никак не бросят играть в куклы, наверное, мы накупили им слишком много игрушечной посудки.

12

Музей современного искусства в Нью-Йорке, осн. в 1930 г.