Кисмет

Чем ближе я приближался к ресторану «Нью-Йорк» — штаб-квартире албанца, — тем пустыннее становились тротуары, пока совсем не обезлюдели. Лишь изредка попадались случайные наркоманы или пассажиры с сумками, спешившие с вокзала или на вокзал, которые, вероятно также ощущая эту жутковатую атмосферу, все время нервно озирались по сторонам. Внимательно присмотревшись, я увидел множество голов за темными окнами кабака и полуоткрытыми дверьми стриптиз-клуба, которые с любопытством выглядывали на улицу. Вдруг тишину взорвал вой сирены, и в следующий момент мимо меня промчалась машина скорой помощи. Когда звук сирены смолк и наступила еще более жуткая тишина, я увидел в окнах углового дома, в котором находился «Нью-Йорк», отражение по меньшей мере двадцати синих мигалок. Я медленно подкатил ближе, остановился у полицейского заграждения и дрожащими руками зажег сигарету. На месте «Нью-Йорка», пышно расцвеченного неоновой рекламой, представлявшего собой трехэтажную дискотеку с рестораном и биллиардным залом, зияла пустота. На месте здания, располагавшегося напротив, тоже были развалины, и от двух находящихся в нем баров тоже мало что осталось, кроме поднимавшегося от пепелища дыма. Зато было множество обугленных трупов, которые пожарные и врачи в масках выносили из завалов на тротуар. Где начиналась эта вереница, я не видел.

— Вы с ума сошли?! Прочь отсюда!

Один из полицейских, растерянно крутившихся неподалеку, увидев меня, подошел ближе и, хлопнув себя по лбу, крикнул:

— Вы соображаете, где находитесь и что здесь происходит?

— Ладно, ладно. — Я махнул рукой и отъехал к следующему углу дома.

Остановившись, я попытался осмыслить происходящее, как вдруг вспомнил, о чем забыл сказать албанцу, — вчера вечером, около фирмы Аренса я услышал: «Итак, братцы, до субботы! С утра работа, а вечером расслабон! — Не беспокойтесь, шеф! Козлы получат свое — подохнут, не проснувшись!» Из-за Сташи Маркович эти слова начисто вылетели у меня из головы.

Не успел я додумать до конца эту мысль, как кто-то резко рванул заднюю дверь моего «опеля», и я ощутил дуло пистолета у своего затылка.

— Быстро езжай!

В зеркале заднего вида я увидел заляпанное кровью лицо албанца. От него несло гарью. Я ничего не сказал, а если бы даже хотел что-то сказать, не смог бы произнести ни звука, поэтому полностью сконцентрировался на дороге, чтобы не создавать аварийной ситуации.

— Прямо и направо.

Я послушно исполнял команды. Мы выезжали из города.

— Вовремя прибыли на место, не опоздали.

Я осторожно кивнул.

— Все время прямо. Давно не сидел в такой рухляди.

Через четверть часа мы остановились на дороге. Справа было картофельное поле, слева — капустное. Албанец, продолжая держать пистолет у моего затылка, потребовал, чтобы я рассказал ему все, что знаю, про «армию».

Я рассказал ему почти все.

— Хорваты? — заорал он, и на мгновение мне показалось, что сейчас раздастся выстрел. — Почему сразу не сказали? Через полчаса я бы выяснил, кто за ними стоит. У меня везде свои люди. Один день, и этой «армии»… — Он махнул рукой вверх.

Я наконец пришел в себя и понял, почему рэкетиры выглядели как марсиане. Кроме того, сегодняшние взрывы показали, что «армия» была не бандой-однодневкой, и Аренс со своими бандитами вовсе не собирался, набив себе карманы, ложиться на дно. Их намерения были намного серьезнее. Они собирались подчинить себе весь квартал, но более жестокими и обдуманными способами, чем их предшественники: вначале припугнуть, потом измотать и, наконец, полностью разгромить непокорного владельца и единолично хозяйничать на этом золотом дне. Успешно провернув операцию, они сбрасывали с себя маски и парики, демонстрируя триумф над прежними боссами и сея ужас среди населения.

— Где состоится встреча?

Я понял еще одно: если я сейчас выдам ему всю правду, это картофельное поле будет последним, что я увижу в своей жизни. Албанец кипел жаждой мести. У него было одно желание — убивать, убивать и убивать. Где-то его можно было понять.

Я покачал головой.

— Очень сожалею, что все так случилось, но это не моя вина. Выход один: или мы сегодня вечером накрываем банду, или Франкфурт накрывается для вас.

— Вы мне угрожаете?

Дуло пистолета оказалось в нескольких сантиметрах от моего носа.

— Я не угрожаю, но и не хочу навек остаться на этом поле. Да и управлять моим автомобилем вряд ли у вас получится, у него есть свои секреты.

Он смотрел мне прямо в глаза, раскрыв рот и обнажив сжатые резцы. Пистолет албанец держал твердо.

— Сколько у вас еще осталось людей?

Он еще шире распахнул веки, сверкнув глазами, как безумец, и я снова решил, что мне конец. Потом албанец глубоко вздохнул, закрыл рот, отступил на шаг назад и опустил пистолет.

— Скажете еще одну глупость, и вам не поздоровится, а заодно всем вашим близким.

Я кивнул:

— Ясно.

— Надеюсь.

Он уставился вниз и вздохнул.

— Около десяти человек. Но есть еще люди в Мангейме и Ганновере, сегодня к вечеру все будут здесь.

— Тогда вернемся в город, и я покажу, где состоится встреча. Потом встретимся где-то поблизости около шести вечера.

— А зачем нам встречаться?

— Затем, что я хочу попросить вас о двух вещах: во-первых, мне надо сказать пару слов Аренсу и, во-вторых, там будет одна женщина. Ее не трогайте. Она не имеет никакого отношения к банде. Она с Аренсом потому, что он удерживает ее силой.

— А не в ней ли все дело?

— Возможно.

— Ага. Стало быть, так: если будете делать глупости, ей конец.

— Ясно.

— Поехали. — Он махнул пистолетом в сторону машины.

Мы сели в «опель» и покинули поле. Когда при въезде в город мимо замелькали хорошо знакомые небоскребы, я почувствовал, что вернулся с того света.

Ближе к вечеру подкатили первые БМВ. Я сидел с биноклем на крыше автомагазина, откуда были видны двор фирмы Аренса и конференц-зал на втором этаже. Столы были расставлены в форме прямоугольника: белые скатерти, цветы, полный набор приборов, по три бокала на каждую персону. На стене висел красно-бело-голубой флаг. В дверном проходе кухни я заметил дядю Звонко в белом фартуке, орудующего кастрюлями и ножами. На низком холодильнике сидели два парня в черно-белых формах официантов, которые пили пиво и наблюдали за работой дяди Звонко. Время от времени в кухню заглядывал Аренс, интересуясь, видимо, как идут дела. Пока никаких признаков присутствия матери Лейлы я не обнаружил.

Вскоре во двор въехала БМВ, из которой выскочили амбалы Аренса и жирный гессенец. Все трое были в голубых брюках, красных пиджаках, с какими-то дурацкими кепи на голове. Они открывали дверцы подъезжавших машин и провожали гостей до конференц-зала. Официанты с подносами начали разносить блюда.

В обшей сложности прибыло двенадцать машин. Насколько я мог судить, среди гостей не было беженцев, во всяком случае таких, которым бы нравилось жить в интернате с привинченными к полу стульями. Один из гостей — небольшого роста, спортивного сложения — казался особо важной персоной. Все окружающие смотрели ему в рот, ловили каждое его слово, смеялись любой сказанной им шутке, почтительно отступая на полшага назад.

Около половины седьмого гессенец отвел последнюю машину за здание фирмы. Вернувшись, он подсел к другим амбалам-охранникам на скамью при въезде, и все трое закурили. Судя по тому, что это была вся охрана Аренса, он чувствовал себя в полной безопасности, и не без основания: весь день по радио и телевидению то и дело сообщали, что в привокзальном квартале взорваны клубы двух крупных владельцев. Следовательно, они и сами были в числе жертв. Третьего крупного «бизнесмена» привокзального квартала, турка, расстреляли на его вилле в Оберурселе. Если бы нам со Слибульским не попала в руки БМВ с ее «родными» номерами, никто бы не стал искать следы преступления на суповой фирме доктора Аренса. По всей вероятности, в обязанности гессенца входила оперативная смена номеров. В тот вечер он явно схалтурил. Может, торопился, чтобы не опоздать к телевизору.