Страница 99 из 118
Питт обвёл взглядом окружение и подивился — огни факелов постепенно померкли. И казалось, сейчас нет в мире иных источников света, нежели эти пять чуть дрожащих огоньков да облитая неверным сиянием фигура чародея в центре. Что он там проделывал, понимания самого парня не хватало, да по правде говоря, он к тому особо и не стремился. Если подруга сердешная, которая в тех делах разбирается получше, одобрила — значит, так тому и быть.
А мгновения утекали за мгновениями, и присутствовавшие вдруг поймали себя на ощущении, что глухо шумящий за городскими стенами ветер им не померещился. Да нет, что я — то не ветер, а прямо сорвавшиеся со своих цепей демоны завыли вдруг. И что там творилось с обсевшими город тварями, не хотелось даже и представлять. Вот он резко усилился до такой степени, что задрожал под ногами добротный булыжник — и резко оборвался в тот миг, когда казалось, что сейчас рухнет этот весь не выдержавший такого напора мир…
— Осталось последнее, — устало проронил волшебник, с которого грязными пятнами утекали вниз остатки чародейства.
То бегом, то неспешным шагом, чернокнижник рыскал по обезображенному руинами и пожарищу городу. Периодически он то шептал что-то, то вдруг прикладывал ладонь к брусчатке, словно что-то выискивая особенное — но в конце концов удовольствовался лысым пологим пригорком в виду замка, ещё недавно представлявшим собою скопище лачуг, а ныне унылое пепелище.
— Что ж, мастер Питт — вам стоит только приказать, — чародей устало ссутулился и сейчас больше походил на костлявого, чуть взъерошенного и замёрзшего в предутренней зябкости чёрного ворона.
Впоследствии сам Питт даже наедине сам с собой не мог сказать, какие же мысли и чувства его обуревали. Во всяком случае, там оказалось понамешано предостаточно… да ещё и Муэрта проворно вплелась под руку нежной лаской.
Парень со странным чувством смотрел в эти блестящие надеждой глаза, потом кое-как оторвался и обвёл взглядом невыразительные в сумраке лица вокруг. И в тот миг, когда ветер немного утих, Питт воздел свою крепкую десницу в ту сторону, где на восходе едва-едва виднелась розоватая полоска — всё, чем последнее время представал рассвет — и повелительно выдохнул:
— Да воссияет свет — и да сгинет тьма!
Старый чародей краем глаза, искоса и неприметно наблюдал за статным парнем в изодранных доспехах, по-хозяйски и прилюдно обнявшим к себе его дочь. Так, Питер, так — теперь ты знаешь, что такое бремя власти…
Огромная стая нетопырей, до поры небезуспешно изображавшая собою огромную мрачную тучу на горизонте и старательно загораживавшая собою рассвет, с облегчением ощутила неслышный отпускающий приказ. Ну наконец-то можно укрыться от этого гадкого, мерзкого света!
В обратившиеся в ту сторону лица ударили первые, ещё розовые лучи столь желанного солнца. Высекли золотистую искру из глаз, проникая, казалось, в самый мозг… некоторые от избытка чувств даже попадали — кто навзничь в памороки, а кто и на колени от избытка чувств. Весь немалый город едва не захлебнулся от восторженного ахх! И того сладкого полузабытого чувства, которое пииты и прочие виршеплёты упрямо именуют счастием.
Можно рассмотреть дом изнутри, но можно и с некоторого отдаления. Понятное дело, вид и впечатления окажутся совсем разными. Одно дело любоваться бегущим по волнам парусником — но совсем другое стоять на его шаткой подрагивающей палубе и нестись меж горбатых, покрытых пеной морских исполинов.
То же самое и наш мир. Мы с самого первого вздоха обретаемся в нём и оттого привыкли воспринимать увиденное и услышанное за единственно возможную реальность. Но вот если — ах уж, это если — неким чудом выбраться за пределы не просто упорядоченного, а и вовсе возможного, то взгляду смелого откроются совсем иные истины.
Ну вот представьте себе монету. Или даже выудите из кошеля серебряный флорин да повертите в пальцах так и сяк. Казалось бы, ну что тут необыденного? Ан нет, при взгляде извне досужий и ищущий пищу для размышлений ум и тут нашёл бы немало поучительного и даже поводов для раздумий.
Две стороны. Вон, с одной орлиным взором смотрит августейший Фандор в окружении витиеватого орнамента и запрятавшегося в нём девиза глорио мундес. А с другой — массивное здание арсенала на Купеческой, где располагался тогдашний монетный двор, и величественная цифра 1 над ним свидетельствуют, что полновесная серебрушка отчеканена там, одобрена высочайше, к хождению и размену дозволена.
Но суть не в том. Скорее, совсем не в том, что же изображено на обеих сторонах — в конце концов, всяк делает деньгу по своему разумению, а некогда даже и бароны имели право чеканить свою монету, отчего постоянно возникали всяческие коллизии — с выгодой, естественно, для менял. А в том тут истина кроется, что две стороны монеты всегда рядом, всегда вместе. Неразлучны — и в то же время никогда, ни при каких обстоятельствах они не свидятся.
Конечно, можно обзавестись клещами и выгнуть кругляшок так, чтобы славный король мог полюбопытствовать видом на монетный двор — а тот потешить своё самолюбие тем, что сам монарх обратил на него светлый взор. Да вот только, после таковой операции то, что останется от монеты, придётся либо выбросить, либо отдать за бесценок в переплавку.
Но вот нахальный муравьишка, которого неуёмное любопытство, помноженное на везение, неустанно гоняет по свету, при некоторых обстоятельствах может и переползти через реборду на иную сторону — то бишь, свершить изрядной смелости проступок…
Ничего этого Ридд, разумеется, не знал. Вернее, мог бы додумать и сам, буде к тому принудили бы его обстоятельства — но вот подобными забавными размышлениями голову себе пока что не забивал. Хотя стоило бы признать, некие подобные мысли так и гуляли в его голове, пугая опечаленную дриаду.
Короче, на уступе высокой горы стоял всадник и недоверчиво взирал вниз, где в долине копошился и тёк к огромным воротам работный люд. Вечер и садившееся за вершинами солнце сами по себе поощряли к этому — но вовсе не от того Ридд хмурился и мрачнел с каждым мгновением. Ибо поток внизу при более пристальном рассмотрении людом как раз и не являлся.
Прямо в почти отвесной стене прихотью камнетёсов и мастеров оказывались высечены могучие бастионы, изобиловавшие и бойницами, и площадками, и сиявшими огнями галереями с балкончиками. Обрамляли они самые исполинские ворота, какие только можно было себе представить. И хотя те исполнены были с немалым вкусом и даже изяществом, а также богато украшены, в них без труда мог бы пролезть даже и немалого размера дракон.
В общем, по неким признакам, а также по разглядывании плечистых коротышек с инструментами на плечах (каждый второй оказывался обильно бородат) — во всём этом взгляд Ридда признал расу подгорных рудокопов.
То бишь, гнумы. Дварфы, карлы — как на сей счёт только ни изгалялись борзописцы.
Но коль скоро последние века оных никто не только не видал, но даже и не слыхал про них, то Ридду перво-наперво пришлось хорошенько проморгаться, прежде чем всмотреться ещё раз. Да ещё и старательно ущипнуть себя за бок.
И всё же стоило признать — гномы, которым даже в головы не пришло задрать оные части тела да узреть обретавшегося над ними всадника — этими самыми гномами и являлись. Теперь уже Ридд не спутал бы их ни с кем, уж картин и барельефов, да и иллюстраций в книгах он насмотрелся вдоволь.
— Ты что-нибудь понимаешь? — на всякий случай поинтересовался он. Но дриада только хмыкнула что-то недоверчивое, и пока предпочла весьма мудро помалкивать.
Потому что сейчас некий хитрый лис и в самом деле прокрался на другую грань мира, воспользовавшись не столько своими способностями, сколь волею случая и необычностью места. И вполне резонно было бы предположить, что при других обстоятельствах возможно было бы оказаться в сокрытом от досужих умов Вечном Лесу, древней и легендарной обители эльфов. А то и ещё где, в куда менее благополучных местностях…