Стеклянный суп

— Да, здесь. Хочешь взглянуть на его комнату?

Саймон не пришел на обед в тот день, однако не похоже, чтобы его матушку это сильно огорчило. Она только закатила глаза и сказала, что уже привыкла — ничего страшного. Две женщины вместе сварили суп, накрыли на стол и сидели за разговором, дожидаясь его.

В отличие от их первой встречи, когда Бет Хейден выдала свою раздраженную тираду насчет Европы и погрузилась в молчание, сегодня она была прелестной болтуньей. Она пересказала всю свою жизнь, рассказала, как лечилась иглоукалыванием, про свой садик и даже про нового бакалейщика на рынке, который, Она была уверена, строил ей глазки. Ее было не остановить, и это нисколько не походило на их первую встречу. К тому же рассказывала она забавно, хотя почти исключительно о себе. Изабелла вставляла время от времени какой-нибудь вопрос или замечание, но и это было не обязательно, ведь у матери Саймона был запас историй и добровольная слушательница.

Наконец она спросила:

— А почему ты здесь, Изабелла? Разве ты не живешь в Вене?

— Живу, но сейчас я ищу вашего сына. Мне надо с ним поговорить.

Бет бросила взгляд на свои часики и покачала головой.

— Вряд ли он придет. А я-то думала, мы с ним твердо договорились на сегодня. Но Саймон не в первый раз забывает про наши встречи. Ах уж эти дети, вечно они или забудут, или найдут дело поинтереснее…

Это был упрек, но в нем звучало больше любви и готовности простить, чем злости. Она обожала своего сына, это было очень заметно.

Что-то тут было не так, но только когда Бет смолкла, до Изабеллы дошло, что именно. В тот день в кафе в Вене, доев свое пирожное до последней крошки, Саймон демонстративно сказал:

— Смотри, ма, моя тарелка чистая.

Ворчливая миссис Хейден глянула на его тарелку, хмыкнула и пожала плечом — ладно, порядок. Саймон, глупо улыбаясь, пояснил Изабелле:

— Это наша семейная шутка. Когда я был маленьким, у нас дома было два строгих правила, которые категорически нельзя было нарушать: я должен был приходить за стол, как только меня звали, и доедать все, что лежало у меня на тарелке, а иначе мне влетало.

— Влетало?

Изабелла никогда не слышала о родителях, которые проделывали бы такое со своими детьми.

— Вот именно. Мать давала мне ровно семь минут, чтобы сесть за стол. Она даже время засекала. Я мог быть где угодно, хоть за милю от дома играть в мяч, но ровно через семь минут я должен был сидеть за столом, а иначе — ой-ой. А потом я должен был съесть все, что мне положили, и никаких поблажек. Будь это хоть брюссельская капуста в горячем уксусе, если я не доедал все…

Миссис Хейден едва заметно улыбнулась и сказала:

— Тебя шлепали.

— Верно, ма, и не раз, помнишь? Вы, ребята, спуску сыну не давали.

И он похлопал ее по руке.

— Но это же ненормально! — гневно воскликнула Изабелла.

— Почему, только так и можно научить ребенка уважать родителей.

— Нет, миссис Хейден, это ненормально. Вам должно быть стыдно. Извините, мне нужно выйти.

Не дожидаясь, пока ее извинят, Изабелла решительно встала и отправилась в туалет.

А сегодня та же самая сторонница телесных наказаний сидит перед ней, вся белая и пушистая, и сладким, что твоя карамелька, голоском выражает мягкое сожаление о том, что ее сын в очередной раз обломал ее с обедом. Что-то тут было совсем не так. С другой стороны, из предыдущих своих визитов Изабелла поняла, что здесь нет никаких правил и искать какую-нибудь логику или закономерность в здешних событиях бесполезно.

Не зная, что сказать, она задумчиво скребла указательным пальцем крохотное темное пятнышко на белом столе. Похоже, кусочек пищи присох. Пятнышко стерлось легко, как помада. Под ним обнаружилась краска цвета травы. Чем дольше она скребла, тем больше зелени открывалось. Что это? Почему краска так легко сходит?

Заинтригованная, Изабелла отскребала все больше и больше белого, сначала только указательным пальцем, а затем от усердия стала скрести и большим. Зеленый.

Распластав ладонь по столу, она энергично протерла ладонью целый круг. За считанные секунды белая краска сошла, под ней проступила зеленая. Взглянув на Бет в надежде услышать объяснение, она была поражена, увидев, что на ее щеках блестят слезы.

— Стол на самом деле был зеленым, а не белым. Он никогда не был белым. Вся кухня никогда не была белой. Саймон почти весь дом переделал. От того, каким он был, когда мы в нем жили, почти ничего не осталось. Теперь он почти неузнаваем.

— Не понимаю. — Изабелла откинулась на спинку своего стула.

— Я, отец, даже цвет кухонного стола… Саймон все переделал в своих воспоминаниях, когда умер: нас, цвета, мебель. Ничего не оставил, как было. Наверное, он все ненавидел, Изабелла. От настоящих нас и нашей жизни осталось так мало. Саймон все переделал, когда умер, и создал из своих воспоминаний этот мир. В этом мире мы такие, какими он всегда хотелнас видеть, но не такие, какими были на самом деле. Как этот стол — он был зеленым, а не белым. Я даже помню день, когда мы купили его на распродаже.

— Разве вам можно мне об этом рассказывать?

Бет пожала плечом в точности как тогда, в Вене.

— Но ведь ты не Саймон. Здесь все его создания, и они знают правду. Только он не знает. Тут кругом ложь, обман, иллюзии и миражи… Но это иллюзии самого Саймона. И пока он этого не осознает, он будет заперт здесь.

Терять Изабелле было нечего, и она сказала Бет все, что думала.

— Если вы были ему плохой матерью, то Саймон имеет полное право переделать вас хотя бы здесь. И это еще комплимент — он не захотел совсем выбросить вас из памяти. Но женщина, которая шлепала его, когда он опаздывал к обеду, была ему не нужна. На его месте я бы тоже вас переделала. Иногда ложь — единственное наше спасение.

Мать Саймона не стала ничего говорить и оправдываться, она только посмотрела на Изабеллу долгим взглядом и медленно кивнула.

Когда через два часа после похорон Винсент Этрих позвонил в дверь Флоры, она сидела одна на кушетке в своей гостиной, одетая в новехонькое шелковое нижнее белье от Ла Перла и слушала, как Отис Реддинг поет «Я любил тебя слишком долго». [27]Флора знала несколько способов сбросить напряжение, и это как раз были два из них. Она любила дорогое нижнее белье. Любила ощущать его прикосновение, любила чувство греховности, возникавшее всякий раз, когда она покупала белье и знала, что в нем ее увидит новый любовник, испытывала беспримесное наслаждение от того, что потакала своим слабостям, тратя ни с чем не сообразную сумму денег на клочок ткани весом и размером с воробышка. Во всех прочих аспектах своей жизни она была на удивление практична и даже экономна, но на белье, особенно «антистрессовое», как она его называла, не скупилась никогда. Иногда, бывая в хорошем настроении, она даже покупала белье про запас и прятала его на черный день. Такой, как сегодня: первое, что она сделала, вернувшись в свой пустой дом, это сняла одежду и облачилась в ненадеванный комплект, купленный в Риме месяца три тому назад. «Стоит мне почуять приближение нервного срыва, как я тут же иду покупать белье», — любила повторять она. И наверное, шопинговая терапия помогала, потому что трусиков и лифчиков у Флоры было много, а вот нервных срывов ни одного.

А музыка Отиса Реддинга была как антибиотик для ее души. Собственные проблемы оборачивались сущей чепухой по сравнению с проблемами человека, который так печально поет. Прослушав альбом-другой, она неизменно чувствовала, как на душе у нее становится легче.

Флора была раскованной женщиной и не моргнув глазом открывала дверь в одном нижнем белье, что она и сделала сейчас. Увидев, кто пришел, она скорчила гримаску, но нисколько не смутилась. Богу известно, Этрих видел ее и менее одетой.

— Винсент.

— Привет. Славное белье. У меня была знакомая, которая содержала магазин нижнего белья. Можно войти?

27

Отис Реддинг (1941–1967) — выдающийся соул-певец. Сингл «I've Been Loving You Too Long» выпустил в 1965 г.; песня существует во множестве кавер-версий, среди прочих ее исполняли The Rolling Stones,Джо Кокер, Tindersticks.