Дело вкуса

Мы осуждаем все грубое, крикливое, неполноценное, мы решительно боремся со всем тем, что нарушает сложившиеся в нашем обществе представления о прекрасном, со всем, что, прикрываясь модной фальшивкой, пытается обмануть глаз или слух человека. Все, что вызывающе или скрыто нарушает общепринятый у нас порядок личного поведения человека, — все это оскорбляет общественный вкус и осуждается нами как признак дурного тона, чуясдого нам образа жизни.

Мнимые утешения безвкусицы

Мы говорили уже о том, что хороший вкус тяготеет к правде, дурной — к фальши, что вкус человека проявляется во всем: в его костюме, в поведении, в манерах, привычках, в том, как он выражает свои мысли, как относится к тем или иным явлениям литературы и искусства, какие книги, песни, спектакли, фильмы любит, какую обстановку предпочитает дома. Личный вкус определяет, в конце концов, весь стиль жизни человека. И недаром говорят: «стиль — это человек».

Мне приходилось уже несколько раз сталкиваться с тем, что некоторые наши молодые люди подразумевают под словом «стиль» ту особую и малопривлекательную манеру, с какой некоторые юноши и девушки танцуют западноевропейские танцы, собственно, весь тот пошиб, который и породил ироническую кличку «стиляга», — и так только понимают значение слова «стиль». Здесь я хочу воспользоваться случаем, чтобы покончить с зтим заблуждением, с этим неверным толкованием понятия «стиль».

Когда мы, повторяя известное изречение Бюффона, говорим «стиль-это человек», мы подразумеваем, что этот «личный стиль», внешний облик человека отражает в большой мере его душевные, нравственные черты, егь культурные навыки.

Если человек правдив, искренен, строг к себе, уважает свое и чужое достоинство, он постарается и одеваться, и вести себя, и выглядеть так, чтобы в его поведении, во внешности, во всем его облике не было ничего кричащего, наигранного, нескромного, заявляющего претензию, которая на самом деле не может быть оправданна… Такой человек постарается и в речи своей быть точным и в выражениях умеренным. Он не станет бряцать иностранными терминами, даже если и изучает языки других народов, не будет выдавать услышанные где-то остроты за свои собственные, приводить заимствованные у других людей мнения о незнакомых ему вещах как плод собственного ума. Он не будет при содействии портного на сажень распяливать плечи на своем пиджаке, чтобы казаться атлетом. А девушка добрых правил не станет намалевывать на своих щеках румянец, перед которым побледнел бы помидор, или запудриваться до приобретения фиолетового отлива утопленницы.

Я твердо убежден, что дурной вкус, подчас проявляемый некоторыми нашими молодыми людьми обоего пола, порожден прежде всего желанием «набить себе цену», нескромно выделиться среди подруг и товарищей, выглядеть не совсем тем, кем они сами в действительности являются.

Чем, например, смешны эти самые пресловутые «стиляги» и так называемые «фифы»? Беда ведь не в том, что они изо всех сил тщатся следовать за последними капризами заграничной моды, всегда при этом, конечно, опаздывая примерно годика на два и выглядя, так сказать, всемирными франтами позапрошлого года. Дело не в длине пиджака, чрезмерной узости брючек или юбок или, наоборот, в необозримой ширине клешей. Бог с ними, с фасонами,дело не в них! Беда в том, что эдакий хлыщ или подобная модница непременно стараются выглядеть иностранцами на нашей улице.

Помните, еще у Маяковского:

Они и особую манеру речи себе присваивают — с какимто импортным шиком, который переняли с экрана, раз десять кряду просмотрев далеко не лучший заграничный кинофильм.

И походку-то они себе вырабатывают эдакую расслабленную, усталую, разухабисто-болтающуюся — дескать, обошли они чуть ли не весь мир на своих рубчатых подошвах, все на свете видели, все им наскучило — вот и притомились…

Ничем уже их не удивишь, ничто их, разочарованных, не расшевелит, разве только звуки рок-эн-ролла или твиста, от которых ноги у них сразу начинают дергаться, как у дохлой нагальванизированной лягушки. Все в этих молодчиках и девицах — вранье, все — фальшивка, рассчитанная на дешевое доверие и не очень наблюдательный глаз завистливых зевак.

Ко ничем не лучше та манера, с которой любят одеваться и вести себя молодые люди, как будто очень далекие от стиляг и даже презирающие их, но выработавшие для себя свой особый стиль. Ходит такой парень в расклешенных сверх всякого устава брюках, в тельняшке, которая видна из-под расстегнутого ворота рубахи. На руке у такого татуировка — якорь, русалки, вымпелы и прочая невытравимая «морская романтика». Одним словом, альбатрос, морская душа… А на самом-то деле он из тех, о ком настоящие моряки говорят: «поперек борща на ложке плавал».

Кстати, если уж говорить о татуировке, то ее когдато моряки переняли у ряда племен Африки, Америки, Океании, где обычай выжигать на коже различные знаки НОСЕЛ ритуальный характер или превращался в манеру особым образом разукрашивать тело. У матросоз так называемая «наколка» когда-то была действительно вызвана определенными условиями морской службы. По знакам, по рисункам на коже опознавали моряков среди утопленников, выброшенных на берег после кораблекрушения. Сейчас на флоте ведется борьба с этими проявлениями сохранившейся, но уже ненужной традиции. А между тем мне не раз выпадал случай сталкиваться с юношами, которые когда-то по глупости, по молодости лет накололи себе на коже всевозможные узоры и теперь не знают, как от них избавиться. Приходится обращаться к врачу, но и он не всегда имеет возможность устранить эти нестирающиеся следы нелепого ухарского вкуса.

А тот жаргон, словесный мусор, блатные словечки, которыми еще порой любят уснащать речь некоторые молодые люди, — разве это, в сущности, не фальшивка? Просто старается парень прослыть человеком бывалым, видавшим виды, сквозь огонь, воду и медные трубы прошедшим.

Уголовники, те пользуются этим потайным жаргоном, так называемой «блатной музыкой», как определенным секретным кодом, чтобы не посвящать окружающих в их мерзкие воровские дела и оставаться непонятыми для посторонних.

А иной парень или какая-нибудь простодушная девица, чтобы, как они выражаются, «давить фасон», щеголяют подобными неблагозвучными словесами ради дрянного шика.

Хороший вкус — это прежде всего вкус здоровый, помогающий человеку видеть, познавать истинную красоту мира; хороший вкус — это вкус взыскательный, требовательный, строгий, честный, то есть чурающийся всего ложного, фальшивого, поддельного. Хороший вкус призывает человека быть искренним, как говорят, оставаться всегда самим собой, то есть проявлять себя одинаково на словах и на деле, стремиться к подлинно прекрасному, а не внешне красивенькому, испытывать отвращение ко всякой подделке, к любого рода наигрышу.

Если, скажем, человек верного вкуса задумается над тем, что ему нужно расти, он не станет делать это за счет каких-нибудь внешних примет — увеличения каблуков или, скажем, кока иа голове, а серьезно займется своим развитием, духовным совершенствованием; он обогатит себя новыми знаниями, постарается подняться на более высокий уровень культуры. А ведь иной раз, слушая какого-нибудь велеречивого болтуна, так и чувствуешь, что он забрался на ходули выспренних, но мало что выражающих слов, чтобы изобразить этими «высокими» словами свои карликовые мысли…

Дурной вкус — это вкус ленивый, не дающий человеку серьезно задуматься над смыслом жизни, над собственным поведением, над тем, какое место он занимает в обществе.

Плохой вкус — это вкус грубый, не умеющий распознавать истинную красоту и довольствующийся примитивной красивостью. Лев Толстой говорил, что такой вкус груб, даже если кажется утонченным, тяготеющим к каким-то особым изыскам, так как, по существу, не вникает в истинно прекрасное и способен воспринимать лишь то, что, грубо выражаясь, шибает в нос, оглушает первым впечатлением.