Женская рука

— Аглая! Кирия Ассимина! — звала она, не в силах справиться со ставнями. — Они хлопают! — из-за ветра ее жалобный голос звучал резко. — Две женщины в доме, — кричала она, — и обе ни о чем не думают, пока не ткнешь носом. Быстрее! Помогите мне! А то я все ногти поломаю!

И две служанки бежали на зов, прямо в тапочках на босу ногу, чтобы предотвратить несчастье, — вечно недовольная кирия Ассимина и девушка с Лемноса.

— Аглая сильная, — сказала однажды миссис Филиппидес мужу. — Как бык.

Он, кажется, ел вишни и ничего не ответил; видя, как он сплевывает косточки в ладонь, она досадливо закусила губу.

— И ловкая. — Миссис Филиппидес вздохнула.

Сильная и кроткая смуглая девушка очень ловко справлялась со старыми ржавыми засовами старых хиосских ставней. Миссис Филиппидес была рада, что привезла ее, потому что муж часто уезжал в Александрию или Марсель и она оставалась одна.

Иногда, если он был дома и они проводили вечер вдвоем — он читал иностранные газеты, она раскладывала пасьянс, — они вдруг вспоминали английский — язык, доставшийся в наследство от детства и гувернанток.

— Кстати, кроме всего прочего, я принесла Аглаю, чтобы скрасить одиночество, — сказала как-то раз миссис Филиппидес.

— Принесла? — засмеялся он.

— Привезла, — поправилась она, не скрывая раздражения, и повторила. — Привезла! Привезла!

Он предпочел не продолжать разговор на тему, касающуюся их горничной.

— Вас причесать, kyria? — спрашивала Аглая с утра, когда не бушевали страсти.

Констанции очень нравилось, как Аглая сильно и вместе с тем нежно расчесывает ей волосы.

Она поднималась и ходила по пустому дому. Да, она любила мужа — даже если он ее не любил, — ведь никто никогда не любит по-настоящему.

— И как он может любить дьяволицу? — услышала как-то Констанция. Говорила кирия Ассимина. В ответ — тишина. Аглая молчала.

— Дьяволица! — ворчала кирия Ассимина.

Однажды она крикнула:

— Кто ж она еще, как не дьяволица? Императрица Византийская, что ли?

Кирия Ассимина выносила ночную вазу на голове. Миссис Филиппидес пришлось сделать ей замечание:

— До чего отвратительная привычка! Удивляюсь вам, кирия Ассимина, вы же воспитанная женщина.

Когда разбился стакан — один из русских чайных стаканов, которыми господа непонятно почему очень дорожили, — миссис Филиппидес накинулась, конечно, на Аглаю и ударила ее по лицу. Но в те дни горничные не ожидали лучшего обращения. И Аглая промолчала, как и прежде.

— Боже мой! Спасибо, Аглая! — услышала миссис Филиппидес.

— Я бы закричала, я себя знаю, — призналась кирия Ассимина. — Дурацкие уродины — стаканы! Да их еще куча осталась. Она действует мне на нервы. Из-за нее у меня все из рук валится.

Аглая молчала.

Вечером миссис Филиппидес послала за горничной. Она не извинилась: нельзя же, в самом деле, извиняться перед чернявой девчонкой с острова.

— Принеси свое рукоделие, — сказала она мягко, — и посиди со мной немного. Пока я читаю. А то одной как-то тоскливо.

Так вот они и сидели вместе, госпожа и служанка, нарушая все приличия. Но ведь никто этого не видел.

И миссис Филиппидес, жившая в доме за фикусовой оградой, часто стояла у окна с облупившимися ставнями и поглядывала на богатых дачников из Афин, которых не принято приглашать в гости; они же, заметив ее, слегка приподнимали шляпы. При свете дня было видно, что она уже седая, но все еще изящная, элегантная женщина.

Вечерами, когда мужа не было дома, она гуляла по саду вокруг дедушкиного дома, колола миндальные орешки и грызла сладкие ядрышки. Обычно ее сопровождала горничная, коренастая кудрявая девушка, которую она привезла с собой из какой-то поездки.

Ведь миссис Филиппидес тоже иногда уезжала из дому. После случая с цыганкой она уехала в Афины.

Когда пришла цыганка, мистер Филиппидес сидел на террасе. Кирия Ассимина только что подала чай. Видимо, Аглая — горничная с Лемноса — еще не появилась на сцене.

— Всего один taliro [23], kyrie mou, и я тебе погадаю, — пообещала цыганка.

Под ситцевым платьем угадывались обвислые груди, от нее пахло дымом костра и теми особыми маленькими лепешками, что продавались в лавчонке на углу парка.

— А волосок! Ты должен дать мне волос со своей груди, — сказала цыганка.

И маленький гладкокожий Филиппидес искал на себе волос.

Одному богу известно, как долго танцевала цыганка, раздевшись донага, среди скал Айя Мони. Но в том, что она действительно танцевала, не было сомнений. Она шла назад неторопливой танцующей походкой, и одежда на ней казалась невесомой. Есть такие женщины, которые, несмотря на возраст, еще умеют танцевать самозабвенно. Миссис Филиппидес не могла даже отдаленно представить себе этот танец цыганки в холодном сиянии полной луны.

Вот почему Констанцию так раздосадовало предсказание цыганки, почему она уехала, почему могла и не вернуться — а жить, например, в Париже, воскресив образ мужа в серебряной рамке, — но все же вернулась и привезла с собой девушку с Лемноса себе в утешение.

— Вот видишь, — сказала она мужу, — жизнь устраивается не только для тебя, но и для других тоже.

В сером доме звучали голоса.

В ту ночь, когда она вернулась, голоса заглушили друг друга.

— Ах! — кричала она. — Янко! Ты сумасшедший! Сумасшедший!

И смеялась от его сумасшествия. И впивалась в него зубами.

Кирия Ассимина, которую пока еще не уволили, не могла всего расслышать.

— Хорошо, давай уедем отсюда. Поедем в Афины, — сказал он наконец после долгих раздумий.

— Я ведь не прошутебя об этом, — ринулась она на защиту своей слабости, которую он давно уже воспринимал как нечто само собой разумеющееся.

— Но вопрос стоит о твоем здоровье.

— Это просто возраст, — сказала она, поджав губы. — Я знаю, про женщин моего возраста есть много анекдотов. Тем не менее это так.

Он прикрыл ладонью ее руку; от этого жеста у нее подступал комок к горлу: ей хотелось взять его маленькую морщинистую руку и спрятать навсегда у себя в сердце. Там, где ничто не умирает.

Дело было не только в ее неважном самочувствии, хоть оно тоже сыграло свою роль. Было много и других причин: пыльный дом с хлопающими ставнями, который высвечивался насквозь прожектором маяка с противоположного конца мола; разъезженные, ухабистые дороги на острове; длинная гора серой пемзы; долгие вечера, когда дамы пили чай с вареньем, думая о том, какую бы сумочку заказать себе из Афин. Ох уж эти тоскливые хиосские вечера, сырые и душные! Но больше всего миссис Филиппидес боялась, что сбудутся предсказания цыганки, и надеялась убежать от судьбы, переехав в другое место.

И вот вместо сумочки Констанция Филиппидес заказала себе новую жизнь. Радость трепетала у нее на губах, отражаясь в серебряном зеркале с узором из ирисов и бантиков.

— А ты не подглядывай, — сказала она и положила зеркало на стол, когда муж заглянул ей через плечо. — Разве ты не знаешь, что лицо женщины в зеркале больше выдает ее тайны, чем в реальной жизни.

Интересно, какая же у нее реальная жизнь? — подумал он. От смущения у нее изменился голос. Забилась жилка под левым веком. Он любил ее за те тайны, что они разгадывали вместе, но еще больше за те, которые он не в силах был помочь ей разгадать.

Они уехали на маленьком пароходике, который выходили встречать все жители города в ожидании чего-то, чего он никогда не привозил.

Чета Филиппидесов отправилась в Афины, где поселилась у подножия холма Ликавит. Район этот считался вполне престижным, хотя можно было выбрать и получше. Как бы то ни было, миссис Филиппидес отдалилась от общества, почти не поддерживая знакомств с людьми своего круга.

— Мне слишком хорошо, — говорила она, оправдывая свое отношение, — я слишком эгоистка, если угодно, чтобы дорожить этими людьми.

В ее тоне слышался вызов, словно она ожидала, что кто-то будет с ней спорить. Но муж ничего не ответил. А служанка есть служанка.

23

Денежная единица: доллар, талер (греч.).