Собиратель автографов

Рабби Барстон пнул ногой несколько камешков и энергично мотнул головой:

— У-ху-хух. Тут надо не суть дела искать, а просто слушать, что тебе говорят, и так делать. Представь, что тебе пятнадцать лет. Стариком тебя не назовешь.

— Были у меня и лучшие годы.

Они вместе прошли по расплывчатой тени от звезды Давида, которая медленно двигалась по двору по мере того, как солнце поднималось выше и выше.

— Алекс! Твой друг Адам сказал мне, что ты собираешь автографы и тем самым зарабатываешь себе на жизнь. В чем тут суть дела? Ты ее видишь?

— Нет, не особенно. Но…

— Но это доставляет тебе удовольствие.

— Немного.

— Поэтому ты и собираешь всякие реликвии. Важные бумаженции, оставшиеся после разных шишек. А есть в твоем бизнесе что-то, что имеет статус дара?

— Как это — дара?

— Я имею в виду, есть что-то в твоей повседневной жизни, что имеет статус дара?

— Ну, я стремлюсь к чему-то подобному. — Алекс невольно подумал о Китти. — Об этом можно только мечтать. Любовь, искусство, милосердие может. Все это — дар.

— Да, об этом можно только мечтать.

— Никак не пойму, куда вы клоните. Я пришел поговорить о ритуале.

Барстон весь словно сжался:

— Ладно, о’кей. Слушаю тебя. Давай поговорим о ритуале.

— Ну… — Алекс с трудом подбирал слова. — Ладно… о’кей, значит, вчера я прочитал каддиш, чтобы попробовать, что ли… — Они вошли в тень от здания синагоги, и без солнечных лучей сразу стало зябко. Алекс поежился и запахнул пальто. — Я прочитал его и ничего не почувствовал. То есть что-то, конечно, чувствовал, но каддиш не помогал.

— Ты был один?

Алекс кивнул.

— Как же, как же. А в футбол ты играешь один? В хоккей? В театре смотришь спектакль один? Танцуешь танго? Занимаешься любовью? В общем, ответ не требуется.

Алекс невесело рассмеялся.

Вишня рядом с ними, казалось, тоже была сбита с толку.

— И наконец, вспомним циддук ха-дин, то есть Божий Суд. Вместо того чтобы проклинать Господа за наши утраты, мы преодолеваем себя и возносим ему хвалы. Мы принимаем его суд. Господь нам дает, Господь и забирает [107]. И мы все принимаем.

— Но у меня не получается. Не могу принять, — замямлил Алекс, совсем пав духом. — На меня это не действует. По-моему, это ни в какие ворота не лезет. Это страдание. Не могу подписаться под такими строчками, не могу.

Женщина, которая уже несколько минут топталась рядом, перебирая какие-то бумаги, наконец тихо произнесла имя рабби.

— Да, миссис Брегман, иду, еще одну минутку, пожалуйста.

Рабби повернулся и, несмотря на то что солнце светило ему в лицо, посмотрел прямо в глаза Алексу:

— Понимаешь, я очень занят. Сделай одолжение, приходи сюда к шести часам, скажи, что тебя просили сказать, и преподнеси свой дар. Мы с твоими друзьями все напишем заранее, купим подарок, дело только за тобой. Просто приходи и сделай, что нужно. О’кей?

Весеннее солнце почти не согревало, но друзья все равно решили пообедать на свежем воздухе, на дорожке у дома Адама. Стулья поставили так, чтобы тарелки пристроить на широкой ограде и сели в ряд, как дальнобойщики, остановившиеся перекусить. Джозеф и Рубинфайн, хохмы ради, заправили салфетки за воротники, в то время как Адам суетился за их спинами со сковородкой, на которой шипела яичница-болтунья в обрамлении розовых ломтиков копченой лососины. Алекс, не говоря ни слова, запрыгнул на ограду рядом с Рубинфайном и, сидя, начал болтать ногами.

— Пока не успели спросить… — сказал Джозеф. — Сегодня первый раз за шесть месяцев не вышел на работу по болезни.

— Подумывает сделать ноги из своей конторы, — объяснил Адам. — Но пока бросается деньгами. Купил лосося. Отведаешь, Ал? — Не дождавшись ответа, он пошел в дом за еще одной тарелкой.

— И правда, думаю свалить, — вяло подтвердил Джозеф, вылавливая из своей яичницы утонувшего в ней мотылька. — Солнышко пригревает и заставляет шевелить мозгами. Вот на меня и снизошло прозрение.

— Не иначе как правда солнце действует. — Рубинфайн нахмурился и показал вверх вилкой.

— Что за прозрение?

— У-у-ум… не хочу там до конца своих дней мариноваться.

— Правильно. Дело говоришь.

— Сам так считаю.

— А что думаешь делать? — спросил Алекс, взяв тарелку с доброй порцией яичницы и тостов.

— Стать постоянно нетрудоспособным. А дальше видно будет.

— Я тоже так раз попробовал, — с легкой завистью промолвил Рубинфайн. — Да только быстро обломался.

Джозеф поднял свое пиво, как флаг:

— Кишка тонка у тебя на такие дела. А меня с пути не собьешь. Черт возьми! — Он в первый раз повернулся к Алексу: — Что с тобой?

Алекс посмотрел мимо Джозефа и Рубинфайна на Адама, словно пытаясь поймать его взгляд:

— Похоже, Эстер может от меня уйти.

Адам с тревогой на него взглянул и отвел глаза в сторону, как мальчишка, случайно увидевший своих родителей в минуты соития.

Джозеф открыл бутылку пива и протянул ему.

Рубинфайн сказал:

— В конце концов все друг от друга уходят.

Алекс нахмурился:

— Ты, мыслитель. Никакой это не конец. А просто точка, на полпути. Понял?

— Только Господь Бог постоянен, — заявил Рубинфайн и выхватил перечницу из руки Джозефа, когда тот уже сам начал трясти ею над тарелкой. — Все, что Он дал нам, имеет свой конец. Кончается здесь. А не там. — Он показал на небо. — Это его дар нам — что все кончается. А теперь вы можете мне сказать: «Да, хорошенький дар, но можно мне вернуть его или обменять на что-то другое?» И на это я вам скажу…

— Руби, это надо срочно записать, а? — простонал Джозеф. — Для кого ты эту речугу приготовил?

— Для одной группы в хедере. На следующей неделе с ними занимаюсь. — Рубинфайн отхватил зубами кусочек ногтя и выплюнул через ограду. — От десяти до четырнадцати лет. Не понравилось? То есть я хотел еще сказать…

— Не то чтобы не понравилось…Руби, просто я представил, что мне четырнадцать лет и со мною так говорят… Нет, слушай, все правильно. Но ты словно вбиваешь в мозги какие-то истины. А ручка у тебя есть? Давай разберемся, разложим все по полочкам.

— Надо бы еще яиц пожарить… — задумчиво промолвил Адам. — Алекс, пойдем, поможешь мне.

Он пошел якобы на кухню, но потом повернул в гостиную. Прежде всего крепко взял Алекса за плечи. По глазам всегда можно судить о человеке. Именно таким был взгляд Адама. Открытый, озорной, со смешинкой, честный до невозможности. Взгляд человека, который всегда ощутит твою боль, как свою собственную.

Алекс сунул руки в карманы, как школьник, смущенный неожиданной просьбой.

— Ты готов? — спросил Адам.

— К чему?

— К сегодняшнему вечеру!

— О-о… вроде… да, конечно.

— Видел рабби Барстона? Будет от него толк?

Лицо Алекса приняло беспомощное выражение, взгляд Адама тоже погас, и в нем появилось то самое безмерное разочарование, которое охватило его сестру несколькими часами раньше.

— Меня это мало трогает. — Алекс вытащил руки из карманов и упал на диван. — Для меня все это — одни слова, и ничего больше.

Адам смутился:

— А разве есть что-то важнее слов?

Он опустился на колени, где стоял. Алекс слегка струхнул: вдруг придется вместе медитировать или молиться, а теперь он уверился — еще больше, чем раньше, — что ни то, ни другое на него не действовало, больше того, он в них совершенно не нуждался. Он хотел жить в этом мире, и пусть будет что будет: кончаются любовные связи или долгие романы, этапы жизни или вся она целиком, хотел видеть рядом безмерное разочарование или непрекращающуюся войну. Ему нравилась такая постоянная война. Он упивался ею. Ну и пусть будет.

— Что-о?.. Ты уронил — ох, это твоя записка, — проговорил, поднимая листок, Адам. Он встал и сел на диван. — Вся смялась. — Он передал бумажку Алексу. — Собирался и свою принести. Хотя и твоя как раз для меня.

107

Слова библейского Иова, чью веру Сатана с позволения Бога подверг испытанию, лишив Иова дома, богатства, любимых детей. Потеряв все, Иов сказал: «Господь нам дает, Господь и забирает. Славьте же имя Его!» (Иов 1:21).