Собиратель автографов

«Один Господь ведает, — думал Алекс через полтора часа, когда настроение его заметно поднялось, — почему Европа сняла множество американских фильмов, а Америка только один европейский — „Касабланка“. О „Касабланка“! Рик играет в шахматы, а не в карты. Все до одного тамошние европейские актеры-иммигранты заняты в этом фильме. Музыка, сценарий, режиссура — все европейского толка, рассчитано на европейский слух и взгляд. Вы только посмотрите на это чудо! Американская картина без хеппи-энда, снятая европейцами, большей частью европейскими евреями, в разгар Второй мировой войны!» Алекс пришел к выводу, что ни до, ни после не появлялось благодаря стечению обстоятельств такого произведения искусства. Он хорошо знал историю создания картины. Сценарий дописывался каждый день. Актеры не знали, что им предстоит делать, пока не оказывались на съемочной площадке. Алекс откинул кресло назад на еще один щелчок (нарочно его припас) и стал наслаждаться размерами головы Богарта. В такт словам актер поигрывал морщинами — неброско, точно, почти дзэн-безукоризненно:

Рено: Явсе время ломаю голову над тем, почему вы не вернулись в Америку. Скрываетесь с церковными пожертвованиями? Сбежали когда-то с женой сенатора? Хотя я бы предпочел думать, что вы убили человека. Такой вот я романтик.

Рик:Всего понемножку.

Рено:Ради Бога, ну что же привело вас в Касабланку?

Рик:Здоровье. Я приехал на воды.

Рено:Воды? Какие воды? Мы в пустыне.

Рик(лаконично): Меня зверски обманули.

Только факты. Когда Бергман и Богарт целуются, то, что кажется луной, на самом деле прожектор. Когда Лорре встал у стены, его глаза на самом деле дико вращались. Известно ли вам, что Рональда Рейгана едва не взяли на роль Рика? Что слова «сыграй это еще раз, Сэм» никогда во время съемок не говорились? Что Бергман считала Богарта занудой?

«А механики — эти парни возле самолета? В финальной сцене? Они же на самом деле лилипуты. Сейчас об этом уже все забыли. Действительно лилипуты. Самолет был сделан из картона, и достоверного ракурса не находилось, поэтому на роли механиков наняли лилипутов. Вы можете в такое поверить?» — спросил Алекс соседа справа, который тихо-мирно смотрел фильм. Ведь Собиратель — это хранитель памяти мира, которая без него исчезнет бесследно.

2 книга

Рёблинг-хайтс. Дзэн Алекса Ли Тандема

Понимаете, это моя жизнь.

Она всегда будет.

И ничего больше.

Только мы да еще кинокамеры

— и эти замечательные люди там, в полумраке.

В двенадцатом веке китайский художник Каку-ан написал картину с изображением десяти быков и сопроводил ее пояснением: «Бык — это непреходящий источник жизни, истина в действии. Десять быков — это десять ступеней постижения человеком его истинной сущности».

ГЛАВА 1

Расследование начинается

— Самый длинный шаббат в моей жизни, — заключил Тандем и ругнул Лавлира, чью сумку тащил на себе. Остановившись, он опустил ее на пол, прикрыл ладонью глаза и всмотрелся в горделивые пейзажи: багровые горные гряды, холодно-надменные острова — словно Япония с высоты летящего самолета. Второе раннее утро одной и той же субботы — такое же зябкое и навевающее тоску. Недвусмысленный намек: и стоило ради этого мотаться в другую страну, через океан?

Алекс наклонился и схватил сумку. Доув рядом толкал вперед свою тележку по полупустому президентскому аэропорту, как на автопилоте, с закрытыми глазами. Лавлир в полете хорохорился, но к концу едва не наложил в штаны со страха и теперь убежал в туалет, где его наконец вырвало.

— Смотри, Иан: Нью-Йорк, — сказал Алекс, когда они проходили через огромную вращающуюся дверь.

— Точно, Нью-Йорк.

— Бывал в Нью-Йорке?

— Хотел бы сказать «да», но, увы, нет.

— Ну и как впечатления?

— Ночью… — начал Иан и вышел из сегмента двери. Сыпал снег. Алекс открыл рот, чтобы что-то спросить, но едва не захлебнулся на ветру — ему в лицо бросило горсть снега, с несвежим металлическим привкусом. — …Все кошки серые. Что там, что здесь — без разницы.

Алекс увидел сквозь метель знаменитые местные такси: машины подъезжали одна за другой, как по расписанию, без пауз и не скапливаясь.

— Такое ощущение, что я здесь уже бывал, — сообщил Иан, открыв глаза в тот момент, когда рядом остановилось такси и водитель опустил стекло, — в другой жизни или что-то в этом роде. Судьба была сюда прилететь, а? Я ведь…

— Шеф, — по-свойски обратился Алекс к таксисту, снимая сумки с тележки, — нам в Манхэттен, «Последний поворот на Бруклин», «В порту», «Злые улицы», «Чудеса на 34-й стрит», «Вестсайдская история», «Увольнение в город», «Серпико», «Солнечные мальчики», «Выбор Софи»…

— «Все о Еве», — перебил его таксист, — «Кинг Конг», «Уолл-стрит», «Власть луны», «Продюсеры», «Номер в отеле, „Плаза“», «Приезжие», первоначальный и римейк, «Крестный отец», части первая и вторая, «Крамер против Крамера», бастер-бомбастер. До обеда будем перечислять, приятель? А счетчик тикает.

— Здесь каждый раньше бывал, Доув. — И Алекс открыл дверцу машины.

— Рехнулись, что ли? — выскакивая из вращающихся дверей, закричал Лавлир, в голове у которого, видно, было совсем другое кино. — Тут за углом лимузиныстоят!

— Ох, ну и жизнь, — с чувством выдохнул Лавлир, неуклюже изобразив на международном языке жестов «роскошь» (закинул руки за голову, а ноги вытянул вперед, положив одну на другую). — То есть вот это — жизнь!

Алекс восторгаться не спешил. Лимузин только снаружи выглядел невероятно длинным. А стоило в него залезть, оказался ничуть не просторнее и не уютнее обычного желтого такси. И такой же грязноватый, с сиденьями, по которым ерзало-переерзало великое множество искателей приключений. Но если бы только это! А сколько тут минетов сделано? Сколько шампанского выпито? Будто другого места не найти — обязательно надо со всеми своими делами в лимузин лезть…

Лавлир достал из сумки две пыльные бутылки мутноватого виски, которое разбавил теплой выдохшейся колой. Он поднял свой стакан и произнес дежурный тост за снег, за город, за его копов, за небоскребы на горизонте, за отпадные хот-доги и телок в высоких сапожках, которые пока еще не заснули вечным сном от передозировки… Лавлир был родом из Миннесоты.

Но они еще как бы и не прибыли в Америку. За окошком тянулись заснеженные сонные субботние предместья. По дороге из аэропорта Алекс то и дело зевал; ему хотелось остановить машину, постучать в одну из этих деревянных дверей, прошествовать как ни в чем не бывало мимо заспанного хозяина и его женушки и зависнуть у них до самого завтрака, когда даже их малышня проснется и начнет подавать голоса. Но в предместьях на шару ни к кому не впишешься. Надо знать адресок. Только в самом Нью-Йорке можно вываливаться из машины где ни попадя и глазеть на статуи и оперные театры. А тут без приглашения — ни-ни.

Между тем город неумолимо приближался. Лавлир взял Доува за затылок и повернул его голову в нужном направлении:

— О’кей, о’кей, о’кей, Доув — приготовься, сядь поближе к окошку, о’кей, готов? О’кей… смотри… вот!

Машина полетела по виражу, и город вырос перед ними, как из-под земли: зубчато-неровный в лунном свете, будто окаменевшая кардиограмма заходящегося в экстазе человека. Алекс испытал не меньшее потрясение — по правде говоря, ни в одном другом городе мира он побывать не мечтал. Ведь сколько ни развлекайся с подружкой на стороне, а надо когда-то и домой, к супружнице, возвращаться. И теперь Алекс повернулся к другому окошку, воззрясь на залив, унылый Бруклин (от голландского Breuckelen, т. е. бугристая земля) вдали и размытый контур каменной леди собственной персоной. Казалось, она только что вознесла меч, а снег метался вокруг нее.