Страница 33 из 84
Но Алекс уже бросил трубку и позвонил Эстер.
— Эстер, — начал он, — удели мне хоть одну минуту.
— У меня нет времени, Алекс. В этом все дело. Ни минуты.
Таким жестким голосом она еще никогда с ним не говорила.
— Подожди, Эсти, подожди. Пожалуйста!
Она молчала. И не вешала трубку.
— Как ты себя чувствуешь, Эсти?
— Хуже некуда. А ты?
— Не самым лучшим образом. А как твой палец?
— Все еще болит. Сильно. Словно его кусали три дня подряд. Послушай, чего ты от меня хочешь, Ал?
— Да ничего. Просто соскучился.
Она молчала. И не вешала трубку.
— Хочу тебе все объяснить, Эсти, — по поводу того вечера и всех этих дел, ты понимаешь, с тем автографом. Возможно, мне не следовало много на себя брать. Чем выше взлетаешь, тем больнее потом…
Алекс не закончил да и не собирался договаривать эту сентенцию до конца. И не в ней было дело. И даже не в недавнем происшествии, как хорошо понимала Эстер. Алекс как в трясине тонул. В чем-то аморфном, тяжелом, удушающем. Весь он был одна большая проблема. Алекс держал в губах сигарету и слушал, как его подружка говорит о них двоих: что они почти не видятся, что надо трезво на все взглянуть, что у них разные жизненные ценности. Он пытался слушать внимательно, но никак не мог сосредоточиться на ее абстрактных рассуждениях. Его все время что-то отвлекало. Ему вдруг представилось, как она обнимает его, тянет к себе, как он в экстазе входит в нее, в розовую щелочку между двух темненьких лепестков, как в некий сумасшедший цветок. Разве не чудо?
Она продолжала говорить:
— Ты меня совсем не слушаешь, только из вежливости делаешь вид.
Потом ее обуяла ревность:
— А эта твоя девица, белая, кто бы она ни была…
Он опешил. Лишился дара речи. Неужели Адам рассказал ей о Бут? Алекс весь похолодел от такой мысли и пришел в ярость. Он почувствовал себя жестоко обманутым. И эту роль ему будет гораздо легче сыграть. Он рявкнул на Эстер. Она рявкнула в ответ. Потом они начали кричать друг на друга. Сквозь слезы она сказала:
— Для тебя все женщины только игрушки. Ты всегда…
Со всем возможным сожалением в голосе он произнес:
— Нет, нет и еще раз нет! Ты не права. Я люблю тебя, и только тебя.
Он позвонил ей снова. Она не ответила. Алекс подождал пять минут, потом отключил на своей трубе функцию распознавания номера и позвонил снова. Теперь он рыдал, а она была неколебима как скала:
— В воскресенье я ложусь на операцию. Мне будут убирать кардиостимулятор. Долго работал, пора менять. Уже давно надо было, а я все никак собраться не могла. Но дальше тянуть нельзя. Пришло время открывать новую страницу жизни. Так что буду ставить другой стимулятор.
— О нет, Эсти, почему бы тебе…
— Слушай, это ведь не кино? Не какой-нибудь там «Язык нежности»? [53]Ничего особенного. Всех дел на полчаса. Разрежут меня и вытащат эту штуковину. И поставят новую, с большим сроком годности. Я только хотела узнать, ты собираешься со мной туда сходить или нет. Это в клинике «Сент-Кристофер».
— Да-а… А раньше ты сказать не могла?
— О, Алекс, забудь об этом, не беспокойся. Все о’кей…
— Нет, погоди… Я всего лишь… В какой день? Только скажи мне когда.
— В воскресенье. Я тебе только что сказала. В это воскресенье.
— Отлично. В воскресенье, говоришь?
— Да, Алекс. В воскресенье. А что, у тебя аукцион? Выставил на продажу Китти? Тебе неудобно в этот день?
— Разумеется, удобно.
— Хорошо.
— О’кей, Эсти? О Боже! Знаю, как это прозвучит для тебя… Есть одна небольшая загвоздка… в это воскресенье…
Сказав Алексу пару «ласковых» слов, Эстер отключилась.
Алекс прошел в гостиную, сунул в видик кассету и вытащил подарочек Адама. Потом закурил. У него ноги подкашивались, когда он думал об операции Эстер. Как будут вытаскивать из ее тела маленькую коробочку. Разрежут тело по тому шраму. Вставят новую. И будет еще один темный рубец на коже. А что еще там может быть, на этой нежной коже, после таких дел?
Алекс дал волю слезам. Немного погодя вытер нос рукавом. До чего же неладно все получилось! Можно было найти другие слова. Но, как говорят в кино мудрые чернокожие бабушки, в жизни пленку назад не прокрутишь, в отличие от видика. Поэтому он нажал клавишу воспроизведения. Ведь Господь всегда помогает ему, Господь всевидящ. Но нельзя полагаться только на Всевышнего, надо и самому что-то делать. Женщины, женщины… Загадочные, таинственные… А не перейдет ли Эстер из категории реальных женщин — хотя она одна такая — в категорию чисто виртуальных, воображаемых, вроде Китти, Аниты, Бут, красоток из сети, красоток за прилавками магазинов и прочих шалуний? Можно ли от них хоть раз услышать слово утешения, понимания? Или они такого языка не знают? Точно не знают. О себе правды никогда не говорят. И о любви тоже, только о том, какони любят. А если правда проста как дважды два, и нечего тут рассусоливать — кому бы хватило духа ее выслушать? Вошла Грейс и села. Алекс рухнул в кресло.
Китти, как всегда, бродила по улицам Нью-Йорка, не поднимая глаз, и наконец заблудилась. Бедная пекинская девушка, одна-одинешенька в большом городе! Но всего через час экранного времени она станет звездой Бродвея, а потом и Голливуда, хотя пока этого и не знает. Будет купаться в лучах славы. Скоро. А пока она может только слоняться по улицам, никому не нужная, и шарахаться от каждой тени. У Алекса защемило сердце, когда он увидел ее тоненькую фигурку, проскользнувшую в кинотеатр, как она сидела посреди темного зала, сжавшись в комочек. Только в кино улыбаются так, как улыбнулась Мэй Лин Хан — ее играла Китти. И вот уже наша золушка попалась на глаза Жюлю Маншину, игравшему Джо Кея, — это за его широкой спиной она спрячется от всех невзгод. И конечно, он втюрился в нее с первого взгляда, хотя ни на что особо не рассчитывая. Бедняга даже дар речи потерял. Но вскоре все у них будет о’кей. События станут развиваться быстрее, чем можно предположить. Через час двадцать минут все благополучно устроится. А до того времени прольется немало слез, и смеха тоже хватит. Джо станет ее менеджером, ее мужем — всем на свете. Как говорится, хеппи-энд. Чудо из чудес кино в том, что неписаный закон о хеппи-энде почти никогда не нарушается. Алекс глядел, как Джо смотрит на Китти, а та следит за мелькающими на экране тенями, которые представляются ей небожителями.
ГЛАВА 8
Хохма, или Мудрость [54]
— Ну, — сказал Рубинфайн, — и что же нам со всем этим делать?
Алекс посмотрел на часы. Девять утра. Вторник. Раввины Дарвик и Грин еле на ногах держатся от усталости. У Дарвика в уголках глаз застыли комочки засохшей слизи. Грин обеими руками уперся в маунтджойский мемориал и склонил одно колено, пыхтя, как марафонец сразу после финиша. Рубинфайн выглядел получше. Рядом стоял итальянский автомобильчик. А возле него глыбился отделанный под орех обеденный стол.
— Что вы тут делаете? — спросил Алекс. — Снова та же история? В девять утра?
— А ты что тут делаешь?
— Послушайте, я здесь живу. А сейчас иду по делам. Пухлое лицо Дарвика заколыхалось. Он засмеялся плечами и широко открытым ртом. Потом схватил Алекса за руку, чтобы не упасть.
— А я-то думал, у тебя никакой работы нет.Думал, ты из тех шалопаев, которые нигде не работают.
— Значит, ребе, вас дезинформировали. Работа у меня есть. Я держу путь в Пембертон-Хилл. У меня дело. И его надо доделать.
— Конечно, конечно, — медоточивым голосом промолвил Грин. — У всех есть дела, которые надо доделать.
53
В этом фильме героиня погибает в расцвете лет.
54
Хохма (мудрость) — вторая из десяти сфирот, первое реальное проявление Эйн-Соф, содержащее идеальный план всех миров.