Страница 2 из 84
Тринадцатилетний Адам, наоборот, всем был по душе. У него имелись небольшие проблемы с лишним весом, откуда, возможно, происходило его обаяние. Он был черным как смоль, с густыми курчавыми волосами и глазами столь темными, что они терялись на фоне его лица. Приятели познакомились несколько лет назад, но учились они в разных школах, да и большими друзьями их назвать было нельзя. Впервые встретились в хедере, школе при местной синагоге, куда все трое ходили по воскресеньям.
Ли Джина беспокоила нынешняя поездка. Однако пока все шло хорошо, мальчишки рта не закрывали. Но о чем они болтают? Он, Ли Джин, не знал этих компьютерных программ, не слышал этих песен, не видел этих фильмов. Казалось, его сын жил какой-то своей жизнью, к которой он, Ли Джин, прикасался лишь раз в году, под Рождество, когда они ходили по магазинам и он покупал Алексу разную блестящую дребедень, через которую и звучала эта музыка, просматривались эти фильмы.
— Нет, ты послушай! — Алекс стукнул по перчаточному ящику. — Я правда говорю об эпизоде из «Возвращения домой», когда Келлас узнает о его… ну… скрытых возможностях, таинственной мощи.
— «Возвращение домой»? И вовсе не оттуда этот эпизод, — возразил Адам. — Совсем из другого места вся эта таинственная мощь.
— Хватит колотить по ящику, — вмешался Ли Джин.
— Еще раз вам говорю, — вздохнул Рубинфайн, выковыривая пальцем серу из ушей, — оба вы чушь несете.
Окна в машине от их дыхания запотели. Ли Джин включил приемник, и ему в уши ударила громкая музыка, голова заболела. Алекс принялся рисовать пальцем треугольнички на запотевшем стекле. Адам, казалось, едва умещался на своем сиденье. У Рубинфайна ни с того ни с сего началась эрекция, которая случалась у него время от времени безо всяких причин. И теперь он ерзал на сиденье, стараясь как-то утихомирить свое мужское начало.
Это был настоящий исход евреев из Египта — их выход в свет. Суматохи хватало — и отцы, и сыновья одинаково постарались. Алекс замечал все больше машин с мальчишками в них и прилепленными к стеклам постерами, извещавшими о предстоящем матче — большими буквами, красными и золотыми, как на обложке Библии. Рубинфайн иногда изображал борца, делал захват, а мальчишка из соседней машины, видя это, тоже начинал двигать локтями, будто это его взяли в клещи и он пытается вырваться.
Ничего подобного раньше с ними не бывало. Утром по субботам телепрограмма главенствовала надо всем. Они не променяли бы ее ни на что на свете, тем более на какой-то несчастный борцовский поединок. Сидели бы у своего ящика, а теперь и думать о нем забыли. Вот бы этот ящик сам сейчас отсоединился от всех антенн-розеток и заковылял на деревянных ножках за ними! Вот бы он завыл: «Где вы, мои маленькие недотепы? (И у них бы тут же головы кругом пошли.) Я так по вас соскучился! Как мне вас сейчас не хватает, веселые вы мои!»
Точно, телику там без них невпротык. А их сейчас несет в потоке машин к Альберт-Холлу. Причиной же всему один человечище, которого они сами видели по телевизору. Его зовут Папаша, и сейчас он самый знаменитый борец на Британских островах. Настоящее божество. Здоровый и румяный, светловолосый — типичный викинг, и вообще в нем есть что-то завораживающее. Ему уже стукнуло пятьдесят, и он носит красные комбинезоны, как у маленьких детей, только размером побольше. Как-то выяснилось, что настоящее его имя — Мак. Но фамилия, звучащая как название огородного цветочка, нисколько его не смущала. Он всем нравился, всем без исключения, и это было крайне важно для Ли Джина. Отец не хотел, чтобы его сын «сторонился общества и даже толпы». Скоро Алекс окажется в самом пекле жизни, а если до того немного пооботрется, только лучше будет. Нечего ему расти маменькиным сынком, пусть станет нормальным парнем. Частью этой толпы. Всего в жизни никогда не предугадаешь. Например, его Алекс, похоже, единственный среди всех этих мальчишек, едущих смотреть поединок Папаши с Амбалом, чей отец, то есть Ли Джин, всячески убеждал сына не присутствовать на собственной бар-мицве [3].
— Ты на самом деле этого хочешь? — спрашивал Ли Джин.
— Па-а-а! Да-а-а! — отвечал Алекс Ли.
Рубинфайну на заднем сиденье вздумалось пощипать Адама за бока, чтобы проверить расхожую мысль о повышенной чувствительности толстяков. А на переднем сиденье Ли Джин пытался повлиять на сына, хотя обещал жене этого не делать.
— Алекс, я задал тебе вопрос.
— Слышу. И я ответил: да. Правда? Ладно, еще раз: да. Вроде.
— Хочешь? На самом деле? — зачем-то переспросил Ли Джин. — А не может так быть, что этого хочет твоя мать?
Алекс изобразил на международном языке жестов, что его тошнит.
— Ну? — не унимался Ли Джин.
— Ты же знаешь, что именно мать этого хочет. Малехо она, малехо я.
— Но ты сам точно этого хочешь?
— Вроде. Господи, давай закроем тему, а? Пожа-а-луйста!
В этот момент на сцену вышел Рубинфайн. На международном языке жестов он изобразил мастурбацию. Алекс в последний раз клацнул крышкой перчаточного ящика и переключился на пепельницу. Щелк-щелк.
Они остановились на перекрестке. Ли Джин повернулся, чтобы посмотреть сыну в лицо, лизнул большой палец и вытер что-то со щеки Алекса.
— Ладно, оставим. Слушай, еще один вопрос. Тема повеселее. Только хочу узнать, собираешься ли ты носить те кожаные коробочки? Как они называются?
— Тфиллин [4]. Они на ремешках. Их надевают на голову. И на руку.
Ли Джин был выбит из колеи. Крепче сжал руль. Эти ремешки выводили его из себя. Слишком большое и странное отступление от нормального, мирного, почти незаметного иудаизма, с которым он связал свою судьбу, женившись. Что они означают? Он проглядел что-то важное, как недотепа, поленившийся прочитать напечатанное в контракте мелким шрифтом? И насколько туго будут стягивать голову и руку ремешки?
— Ладно, пусть будет по-твоему. Как у Рубинфайна.
— Господи, па! Какое это имеет значение? Мое личное дело.
— Рекорд по задержке дыхания под водой, — объявил Адам, — принадлежит Тони Кикару из Нукуалофы на островах Тонга. Он пробыл в светло-зеленой воде залива девятнадцать минут двенадцать секунд.
— А я тут при чем? При всем при этом? — спросил Рубинфайн.
Потом они враз замолчали, и в машине ненадолго воцарилась тишина, словно кто-то накрыл их глухим звуконепроницаемым колпаком, а после начал его медленно приподнимать. Они все еще ехали через Маунтджой с его приземистыми пригородными особнячками и сливовыми деревьями у обочин. Здесь они жили, а забитая машинами дорога красноречиво говорила, что по субботам местные жители стараются при первой возможности отсюда выбраться. Потому что по горло сыты своими правами домовладельцев. Никогда не забудут прытких молодых людей с тонкими усиками в дешевых галстучках, которые при покупке дома убеждали их, что самолеты здесь будут летать все реже и реже, что поезда станут ходить бесшумно по каким-то особым рельсам, что природа здесь сохранена во всей своей первозданности. Чтобы развеять последние сомнения, им сообщали совершенно фантастическую цифру. Якобы отсюда до Сити можно доехать на машине всего за полчаса. На поверку все это оказалось обычным блефом, но никто не протестовал. А если кто и хотел получить другой Маунтджой, если у кого и были иллюзии относительно здешней благодати, того уже и след простыл. Местные жители привыкли искать и находить компромиссы.
Ну и что с того, что ревут над головой заходящие на посадку в международный аэропорт самолеты? На ночь можно заткнуть уши. И стрессы невелика важность. И пробки на дорогах… Зато какие дешевые здесь дома!
Да, на Землю обетованную Маунтджой не походил. Это был застроенный в пятидесятые годы северный пригород Лондона [5]. В домах имелось центральное отопление и канализация. Были школы и все прочее. У Ли Джина здесь никогда не возникало проблем с парковкой машины, и все его пациенты были местными, он знал каждого как самого себя. В Маунтджое хватало евреев, и это нравилось Саре. И Алексу Ли тоже очень даже подходило.
3
Бар-мицва (иврит,сын заповеди) — обряд, знаменующий достижение мальчиками 13 лет, возраста, с которого они начинают отвечать за свои действия и обязаны выполнять установления иудаизма.
4
Тфиллин (тефиллин) — два плотно закрытых кубических футляра из кожи «чистого» животного с прикрепленными к их основаниям ремешками. В них хранятся два текста из Торы. Завязывая ремешки, их налагают на лоб и левую руку против сердца перед утренней молитвой (кроме суббот и праздников). Ранее верующие носили их в течение всего дня, снимая только на ночь.
5
В Лондоне нет такого пригорода.