Господин Никто

Она, конечно, лжет. А я прикидываюсь, будто верю ей. Губы ее лишь слегка подкрашены, а черные и синие черточки у глаз совсем исчезли. Она, как видно, вняла моим советам.

– Что будем делать? – спрашивает Лида, разглядывая через мое плечо толпу на бульваре.

Я знакомлю ее с программой, делая короткие замечания относительно заведений, которые нам предстоит посетить.

– Вы решили сегодня взять реванш…

– Нет. Просто-напросто у меня больше денег.

– Тут все говорят только о деньгах. Это ужасно.

– А где говорят о другом?

– Да, но всему должна быть мера.

– Такая у нас профессия, – поясняю. – Мы ведь коммерсанты.

– А я-то думала, что вы боретесь за идеи.

– Идеи? Какие идеи?

– Вам лучше знать. Вы же работаете в эмигрантском Центре.

– А вы бывали в Центре?

– Да вот была на днях. Зашла за папой.

– А вывеску на дверях видели?

– ИМПЕКС или что-то в этом роде.

– Правильно. В этом и состоит наша работа: экспортируем диверсантов и импортируем секретные сведения. Импорт – экспорт. Торговля.

– Вы ужасный человек.

– Не хуже вашего отца. Разница в том, что я не говорю о национальных иделах.

– Своим цинизмом вы превосходите и Мери Ламур.

– Приятно слышать это от вас. Возьмем еще по одной?

– Мерси, я не люблю мастики. Особенно такой вот… А может, нам лучше уйти?

У нее, как видно, и в самом деле испорчено настроение, несмотря на пышно начертанную программу.

– Погодите, – говорю. – Теперь нас ждет приятный вечер.

Приятный вечер близится к концу. Точнее говоря, нас окутывает сине-розовый полумрак «Крейзи хорст салон», программа давно исчерпана, и мы вертимся в ритме старого танго посреди небольшого дансинга.

– Выходит, вы можете, если захотите, быть очень милы в обращении с людьми, – замечает Лида, глядя на меня своими большими карими глазами.

– Не со всеми людьми.

– Я и не жажду, чтоб вы были милы со всеми, – многозначительно говорит девушка.

Ужин прошел довольно хорошо. Фильм – какая-то драма с большой любовью – тоже оказался во вкусе Лиды. Номера с раздеванием в кабаре ловко сочетались с юмористическими скетчами, к тому же артистки, красивые как куклы, не забыли хорошо надушиться. В общем, все шло куда лучше, чем вначале.

– Мне кажется, я могла бы привыкнуть к здешней жизни, будь со мной по-настоящему близкий человек, – возвращается Лида к прежнему разговору, покорно повинуясь мне в ритме танго.

– У вас есть отец.

– Я говорю о человеке по-настоящему близком.

– Понимаю. То, чего вам хочется, каждый норовит найти и не находит. Париж – это большой базар. Как только вы свыкнетесь с мыслью, что надо продаваться, жизнь сразу покажется вам более легкой и сносной.

– Надоели вы с вашим цинизмом. Не портите мне хоть этот вечер.

– Ладно, ладно, – соглашаюсь я и плотнее прижимаю девушку к себе, ощущая ее тело под простым поплиновым платьем, которое, к счастью, в полумраке не очень бросается в глаза.

Танец кончается, и мы возвращаемся за маленький столик.

– Еще одно виски?

– Мерси. Я предпочитаю что-нибудь прохладительное.

– Два швепса! – говорю я проходящему кельнеру.

– И один скотч! – слышится у меня за спиной мягкий женский голос.

Я оборачиваюсь. У стола в бледно-розовом, кружевном платье для коктейля стоит Франсуаз. Какая женщина! Все цвета ей идут. Но в данный момент это не производит на меня никакого впечатления. Вернее, полностью отравляет все.

– Что, ты даже не пригласишь меня сесть? – спрашивает Франсуаз. – Или забыл, что назначил мне свиданье?

– На завтра, – поправляю я, бросая на нее убийственный взгляд.

– На сегодня, а не на завтра, – настаивает Франсуаз, пододвигая стул и устраиваясь за столом. – Многочисленные связи, дорогой мой Эмиль, порождают хаос в личной жизни. Об этом я уже не раз говорила тебе.

Она посматривает на Лиду, точнее, на ее жалкое платьице с тем презрительным сожалением, на какое способны только женщины, и добавляет:

– Но раз уж ты все спутал, то сохраняй хоть хладнокровие. Познакомил бы нас!

Знакомя их, я с ужасом замечаю, что Лида готова заплакать.

– Вы как будто чем-то расстроены, – говорит Франсуаз, снова разглядывая ее. – Он того не стоит. Берите пример с меня: не слишком принимайте его всерьез, и все будет в порядке.

Кельнер приносит напитки и удаляется.

– Пожалуй, мне лучше уйти, – шепчет Лида, едва сдерживая слезы.

– Я тебя провожу, – говорю я.

– Мы вместе проводим ее, – поправляет Франсуаз, – хотя мне сегодня до смерти хочется потанцевать.

Отпив из бокала, она опять переводит взгляд на Лиду:

– Мы вас проводим, не беспокойтесь. На улице стоит моя машина. Дайте только перевести дух и выкурить сигарету.

– Ты садись сзади, – распоряжается брюнетка, когда мы выходим вскоре на улицу и останавливаемся возле ее нового «ситроена».

Я подчиняюсь и, пока машина летит по ночным улицам, рассеянно смотрю на роскошную высокую прическу Франсуаз, с трудом сдерживая желание схватить ее за эту прическу и оттрепать как следует. Лида сидит с нею рядом ни жива ни мертва.

Машина останавливается на Рю де Прованс, и я выхожу, чтоб проводить девушку, но она шепчет даже без всякой злобы, с какой-то апатией:

– Ступайте себе. Я не желаю вас видеть.

Дождавшись, пока она ушла, я возвращаюсь в «ситроен».

– Франсуаз, ты настоящее чудовище! – говорю я в момент, когда машина стремительно срывается с места.

– Оставь свои любовные признания, – прерывает она меня. – Я просто забочусь о деле. В отличие от тебя.

– К делу это не имеет никакого отношения.

– Напротив, это часть дела. Иначе зачем бы я стала связываться? После такого скандальчика наша связь приобретет широкую известность, которая послужит для нас лучшим прикрытием.

Она ведет машину быстро и сноровисто, зорко глядя вперед. Это не мешает ей наблюдать и за мной.

– Ты и в самом деле взгрустнул, – замечает брюнетка почти с удивлением.

– А ты только сейчас обнаруживаешь, что человек может иметь и какие-то человеческие чувства.

– Только человек не нашей профессии, – возражает Франсуаз.

Потом сухо добавляет:

– Я должна сегодня же ознакомить тебя с инструкциями. С завтрашнего дня ты начинаешь действовать.

5

Вот наконец и солнце, и притом не плавающее во мгле, а ясное и теплое. И в самый раз, если учесть, что уже май. Я не фермер, и погода для меня особого значения не имеет, но даже самое безотрадное ремесло становится как бы более сносным, когда выглянет солнце.

Однако солнечно лишь от дома до Центра. В здании Центра о погоде можно узнать только из газет – тут всегда сумрачно и сыро, как в ущелье в зимний день. У меня вечно горит настольная лампа. Я не тружусь даже раздвигать пыльные бархатные портьеры – светлее от этого в комнате все равно не станет.

По столу у меня разбросана корректура очередного номера журнала. Последняя корректура – сверстанная. Через три-четыре дня журнал начнут печатать, а несколькими днями позже он выйдет в свет. Как только пахнущая типографской краской книжка будет положена Димову на стол, я буду уволен. Этот вопрос уже решен. Поэтому мной никто больше не занимается, и даже Кралев не обращает на меня внимания.

Быстро просмотрев корректуру, я отношу ее Милко в соседнюю комнату. К моему удивлению, молчальник оживленно разговаривает с Лидой. Истины ради должен сказать, что в данный момент разговаривает Лида, но Милко слушает ее с явным участием. С не меньшим удивлением я устанавливаю, что они уже перешли на «ты», в то время как мы с Лидой все еще на «вы», и даже не на «вы» – просто обходимся холодными кивками.

Милко прерывает разговор с Лидой, чтоб выслушать мои указания относительно того, каким шрифтом набрать заголовки, а молодая женщина тем временем с безучастным видом смотрит в окно, хотя, кроме серых стен, там ничего увидеть нельзя. Затем молчальник начинает листать корректуру, чтоб посмотреть, велика ли правка, а я сажусь за стол Тони и рассматриваю обложку с отпечатанным на ней содержанием. Оторвавшись от окна, Лида снова подходит к Милко. Но поскольку тот углубился в корректуру, она берет несколько полос и небрежно перелистывает их.