Господин Никто

– Ладно, – кивает мсье Леконт как бы в ответ на мои невысказанные слова. – Если ваш проект будет принят, вам дадут точные инструкции. Если же нет, считайте, что мы никогда не были знакомы.

– Ясно. Как мне узнать ваш ответ?

– Об этом не беспокойтесь. Найдем способ связаться с вами. Вам куда? Потому что мне в обратном направлении.

– Мне все равно.

– Хорошо. Тогда я спускаюсь.

Кивнув мне, он шагает вниз по аллее, а я продолжаю глядеть на линию железной дороги, врезающуюся в темные массивы пригородных зданий, над которыми снова хлещет дождь.

– Вы изверг! – говорит она, с трудом удерживаясь, чтобы не влепить мне пощечину.

– Возможно, – отвечаю я, – но тут не место обмениваться характеристиками. Пройдем хотя бы вон в кафе напротив.

– Вы изверг! – повторяет она. – Знать вас не желаю.

– Раз так…

Пожав плечами, я поворачиваюсь и ухожу.

– Постойте! – кричит мне вслед Лида, готовая расплакаться со зла. – Доставьте меня домой! Такая досада, у меня нет денег даже на такси.

– Не могу же я привезти вас к отцу в таком виде. Давайте зайдем в кафе.

Разговор этот происходит в восемь часов утра у заднего входа в Оперу, который, как это известно сведущим людям, ведет не в кулуары театра, а в тот подвал, куда приводят задержанных ночью проституток. Выражаясь профессиональным языком, это та самая «Большая клетка», из которой только что выпустили Лиду под мое поручительство.

Я пытаюсь взять непокорную под руку. Она грубо вырывается, но все-таки идет со мной. Мы пересекаем запруженную машинами улицу и входим в кафе. Указав Лиде на туалетную, я сажусь за стол и заказываю обильный завтрак, сиречь две большие порции взбитых сливок и целую гору сдоб. Через несколько минут молодая женщина возвращается. Теперь у нее куда более человеческий вид: она умылась, поправила прическу, на губах у нее свежая помада. Мы молча завтракаем, после чего я ее угощаю сигаретой и тихо говорю:

– А теперь расскажите, что все-таки произошло.

– Ничего я рассказывать не стану. Отвезите меня домой.

– Хорошо, как вам будет угодно. Но поверьте, я никак не пойму, в чем моя вина.

– Ах, вы даже не догадываетесь? А кто назначил встречу со мной на Рю де Прованс? Разве не вы? А кто из нас не пришел? Не вы?

– Погодите, погодите! Давайте по порядку: Рю де Прованс – это, если я не ошибаюсь, улица, где вы живете…

– А вы в Париже новичок и не знаете, что в этом месте сходятся проститутки…

– Вот об этом я, признаться, совсем забыл. Заботился о том, чтобы вам было ближе, а подниматься по вашей лестнице у меня пороху не хватает…

– Вот именно. Вы так печетесь о себе, что и вовсе не удосужились прийти.

– Неправда. Я опоздал на каких-нибудь пять минут, и только потому, что на Осман и Лафайет образовались пробки, и я вынужден был подолгу ждать…

– Да. А в это время полицейские вталкивали меня в фургон вместе с теми женщинами. Боже, какой ужас! Никогда бы не поверила, что мне придется вытерпеть такой срам. Всю ночь просидела, как проститутка, вместе с этими падшими женщинами!..

Она опять готова разреветься.

– Погодите, – говорю я. – В этом тоже не стоит винить меня. На Рю де Прованс бывает столько порядочных женщин, и никому в голову не приходит принимать их за проституток, поскольку они по виду не смахивают на них…

– А я похожа, да? По лицу видно…

– Насчет лица не знаю. Человек не сам выбирает себе лицо. Но вот грима у вас, простите меня, многовато. И потом, где вы раскопали это сногсшибательное платье, не говоря уже о сумке…

– Вы изверг!

Это несколько напоминает мне рефрен моего бывшего соседа по камере: «Ты жалкий предатель», но я продолжаю проявлять терпение.

– Слушайте, Лида, не исключено, что я и в самом деле изверг, но не слишком любезно с вашей стороны повторять это после того, как я, всю ночь разъезжая по городу, искал вас в участках и пунктах «Скорой помощи».

– Какие жертвы! Пришли бы лучше вовремя…

– А еще бы лучше не выряжаться вам вот так по советам Мери Ламур…

– Мери Ламур тут ни при чем. Интересно, как бы вы стали одеваться на те жалкие гроши, которые с таким трудом отрывает от сердца мой отец… Господи, и это называется Париж, парижская жизнь!

– Не плачьте, повремените с истериками до критического возраста.

Но я запоздал со своим предупреждением. Лида глухо всхлипывает, потом закрывает руками лицо и горько плачет на виду у равнодушных прохожих, движущихся густой толпой мимо витрины.

Мы сидим вдвоем с Тони в кафе «У болгарина», перед каждым из нас обеденный аперитив – рюмка мартини с ломтиком лимона. Впрочем, Тони пьет уже четвертый мартини, не считая выпитого до моего прихода, потому что нередко он принимается за обеденный аперитив с самого утра. Ворон и Уж – люди попроще, они пьют вино за соседним столом. Начиная с того памятного вечера, когда была устроена экзекуция, эти двое неотступно вертятся возле меня, когда я нахожусь в районе Центра. Стоит мне удалиться, как заботу обо мне берут на себя другие эмигранты, большинство которых я уже знаю в лицо. Порой я покорно закрываю на это глаза – пускай следят, а иногда для разнообразия выкидываю на виду у своих ангелов-хранителей разные номера. Номера отличаются один от другого в зависимости от того, пешком я передвигаюсь или на своем «ягуаре», но и в том и в другом случае эффект одинаковый; внезапно и безвозвратно потеряв меня из виду среди человеческого муравейника, мои преследователи оторопело таращат глаза, словно обезьяны. Так что уроки в Фонтенбло приносят пользу, хотя и с опозданием. Однако теперь, когда мне уже нечего и не от кого скрывать, все эти шутки не больше как детская забава. Все же они поддерживают мой престиж, давая основание людям из Центра подозревать, что я все еще состою на службе у французов. Именно в этом и кроется вся фальшь моего положения: я нарочно делаю вид, будто развиваю бурную конспиративную деятельность, стараясь скрыть, что провожу время в полном бездействии.

Заметив, что у витрины мелькнула импозантная фигура Мери Ламур, я тихо обращаюсь к Тони:

– Только что на тебе задержала взгляд Мери Ламур.

– Не говори глупостей, – машет рукой Тони. – Такие, как мы с тобой, ее не интересуют.

– Почему? Мы что, уроды?

– Нужна ей твоя красота! Не красота ее заботит, а совсем другое.

– А ведь, должен тебе заметить, баба она не плохая… Хотя и тяжеловата.

Тони, против обыкновения, воздерживается от оценок.

– Ты не пробовал счастья с нею? – настаиваю я на затронутой теме.

– Я не сошел с ума. Мне, браток, жизнь еще не надоела.

С того момента, как разговор коснулся Мери, Тони заметно понизил голос, хоть его уже основательно развезло, и то и дело косится на стол, за которым сидят Ворон и Уж.

– Что ты хочешь этим сказать? – недоумеваю я.

– Хочу сказать, что если ты вздумаешь приволокнуться за Мери и об этом пронюхает Димов, то тебя и французская полиция не спасет.

Мимо нас проходит пожилой гарсон с пустым подносом, и Тони рукой преграждает ему дорогу.

– Ворон, вы еще выпьете по одной?

– Можно, при условии, что ты угостишь, – хмуро отвечает тот.

– Два мартини и два бокала вина! – приказывает Тони кельнеру. Затем он облокачивается на стол и смотрит на меня помутневшими глазами.

– Ты меня, браток, не охмуряй: толкуешь о Мери, а сам за другой бегаешь.

– Ничего подобного.

– Скажи еще кому-нибудь об этом. Во всяком случае, вкус у тебя неплохой: дочка у старика что надо…

– Что от них толку – одна обуза.

– Насчет обузы ты прав. Хлопот с ними не оберешься. Как это у тебя получается, что ты все с Кралевым схлестываешься, милый человек?

– При чем тут Кралев?

– То есть как при чем? При том же, что и ты. Он тоже волочится за Лидой. Дважды уже приглашал ее на ужин…

– Потише, – говорю я. – Младенов…