Любовь к ближнему

– Что вы здесь делаете, чего вам надо?

Не обращая на меня ни малейшего внимания, они зашушукались на чужом языке, возможно на русском, как актеры, повторяющие текст перед выходом на сцену. Они пожимали плечами, повторяли без конца одну и ту же фразу, переругивались из-за какого-то одного словечка. Наконец тот, что пониже, сел на мою кровать и подозвал меня свистом, как собаку. Обняв меня за шею и представившись Ральфом, он произнес с сильным славянским акцентом:

– Ну, что? Спим с моей женой Синди и не платим?

– С вашей женой? Но… Это она платит, она клиентка.

Ральф оглядел меня с ног до головы глазами полными скорее недоверия, чем садизма, потом заставил меня открыть и закрыть рот, как конский барышник на ярмарке.

– Тебе? Платить тебе? Ты надо мной смеешься?

Меня так парализовал страх, что только позже я смекнул, что это были заученные наизусть и коряво повторенные фразы.

– Ты спал с Синди пять раз. Она у нас лучшая. Ты должен нам тысячу пятьсот евро.

– Повторяю, жиголо – я.

Тогда тип, назвавшийся Ральфом, осклабился не то ласково, не то угрожающе и опрокинул меня на кровать. Мои ноги задрались, и я повалился на спину, как кукла. Я в страхе сел Напарник Ральфа, высокий и поджарый – этот откликался на Брендона, – протянул мне ладонь и лаконично потребовал:

– Тысяча пятьсот евро.

– У меня их нет. А если бы и были, то они мои. Спросите Синди!

Я получил первый удар под нос. В ушах загудело, из губы хлынула кровь. Я сунулся было под кровать, пытался отбиться, как мог. Никогда еще я не попадал в такие ситуации! Меня выволокли наружу за икры. То, что моими обидчиками стали двое бедолаг с Балкан или с Карпат, еще больше удручало меня. Они силой поставили меня на ноги, их взгляды не предвещали ничего хорошего. Несмотря на бешеное сердцебиение, я успел обратить внимание на то, в каком плачевном состоянии находится их здоровье. У обоих были помятые, болезненно бледные лица, явный признак недоедания. Я чувствовал, что они готовы выбить из меня дух ради корки хлеба. С их точки зрения, я являл собой наихудшее воплощение мерзости: мужчина-проститутка, баба в квадрате. В случае сопротивления они оставили бы от меня мокрое место. У меня была, конечно, бейсбольная бита, но я опасался, как бы это оружие не оказалось у них в руках и не обрушилось на меня самого.

– Ладно, забирайте все деньги.

У меня было побуждение заправского труса: разжалобить недруга, вымолить у него снисхождение. Они смотрели на меня с выражением изнуренности в сочетании с неумолимостью. Я вывернул карманы, протянул им несколько купюр.

– Вот, все вам отдаю!

– Заткнись, баба! – сказал Ральф. Эту грубость он, пожалуй, выучил недавно. Наверное, мое сопротивление лишило их терпения. Я преувеличил бы, сказав, что меня сильно избили. Брендон отвесил мне десяток оплеух, метя в физиономию, причем согнутой кистью, чтобы я чувствовал жесткость удара. Для порядка я огреб также несколько ударов в живот и по спине. Тем не менее меня определенно жалели, а может, они просто экономили силы, не желая утомляться ради малой суммы, которой от них откупались. Пока меня били, я думал об одном: лишь бы меня не вырвало у них на глазах, лишь бы не обделаться – очень не хотелось доставлять им это дополнительное удовольствие. Напустить и наложить со страху в штаны – невыносимый стыд! Тридцать восемь лет я прожил без драк, если не считать лицейские потасовки, в которых мне всегда приходил на помощь Жюльен. Наконец мои обидчики перестали махать руками, оглядели меня так, как разглядывает свое полотно живописец, потирая фаланги пальцев. Ральф вынул из кармана тюбик и размалевал мне лицо губной помадой.

– Какая красотка наша невеста, как она накрасилась…

У меня на подбородке смешались сопли и кровь. Ральф схватил меня за волосы, обдал горячим чесночным духом. Я думал, он двинет меня в солнечное сплетение, но вместо этого он бросил меня, и я рухнул, как тряпичная кукла. Брендон показал кивком головы на дверь. Подонки ушли довольные, словно уносили с собой семейные драгоценности. Я поспешил в туалет, чтобы избавиться вместе с тошнотой от пережитого ужаса и полюбоваться в зеркале делом их рук. Изуродован я не был, разве что фонарь под правым глазом, пылающие от оплеух щеки и алый, распухший, как натруженные гениталии, рот. Я тут же бросился к Доре, поплакаться о пережитом. Отсутствие у нее ожидаемой реакции добило меня. Она взялась приводить меня в порядок, но не более того.

– Не бойся, это проверка, устроенная Богом Чем ниже Он нас пригибает, тем ближе мы к свету.

Как ни вразумлял я ее, что нас выследила банда, подонки из Восточной Европы, она не желала меня слушать.

– Если они потребуют у меня выкуп, я заплачу. Если станут бить, я приму это как необходимое страдание.

Ни один мой довод до нее не доходил. Мне больше нечего было от нее ждать. Пора было привести в порядок мысли. Я с содроганием повторял про себя словечко «бандитизм». Кто они такие? Неужели нас выдали? Я понимал, что Синди, женщина с золотым зубом, служила приманкой, что двое мерзавцев хотели меня запугать, но с какой целью? Чтобы затянуть нас в свою организацию? Всю ночь, предусмотрительно подперев дверь мебелью и забившись под одеяло (теперь мы с Дорой спали врозь), я придумывал сценарии один другого чернее. Как я мог забыть, что проституция – в первую очередь бизнес? Я воображал себя свободным, но вот и на меня нашлись сутенеры. Со страху я насочинял страшных историй: соприкосновение «честного человека» с преступной средой всегда подобно пожару. Общество предлагало мне рассрочку, друзья предостерегали. Только самолюбие помешало мне призвать на помощь Жюльена.

Все рушится

Спустя неделю, дело было в среду, я возвращался с работы, проявляя усиленную осторожность, и увидел у своего дома полицейскую машину. Я сразу понял, что дело дрянь. Дора подверглась нападению и попала в больницу. Угрозы ее жизни не было. Не довольствуясь разгромом в квартире, незнакомцы сломали ей нос, ребра, она получила сотрясение мозга. Без видимой причины, просто из склонности к насилию. Я нашел свою возлюбленную в палате отделения неотложной помощи в больнице «Отель-Дье», перевязанную, под капельницей. Глядя на нее, я онемел от жалости. Псевдомудрость посвященной не смогла ее уберечь. На ее лице застыло выражение недоверчивого ужаса. С обескровленными губами, с расширенными от страха глазами она походила на лежачее надгробное изваяние. Плача, она подтвердила, что на нее набросились, скорее всего, те же двое сутенеров, что побывали раньше у меня. Приметы совпадали. С показной издевкой они приставили ей К горлу крестовидную отвертку. Ни слова не говоря, ничего не требуя, словно выполняя контракт, они принялись ее избивать. Она пыталась их усмирить, подействовать на них кокетством Но на сей раз проповеднице не удалось превратить варваров в агнцев. Пир утонченности выродился в торжество диких хищников. Ангел ухнул в грязь.

– Это я во всем виновата, Себ, ты уж меня прости. Брось меня. Я затащила тебя в омут мерзости. Я вытирал ей слезы, утверждал, что все устроится, что я ее защищу. Сам я в это не верил. Мы высвободили слишком мощные силы, которые теперь оборачивались против нас самих.

Вернувшись к себе, я поспешно собрал чемодан, торопясь быстрее покинуть проклятое место. Управляющий домом оставил мне на автоответчике сообщение с просьбой как можно быстрее аннулировать арендный договор. Совладельцы не желали больше терпеть связанные с нами скандалы. Меня также вызывали в комиссариат округа. Я нашел убежище на расстоянии нескольких кварталов, на улице Паве, в маленькой гостинице рядом с синагогой, которую денно и нощно охраняла полиция. Там я провел десять дней, пулей влетая в номер, только чтобы переодеться и забрать почту. Я временно отменил свои коечные труды, делая исключение только для клиенток, принимавших меня у себя. Сразу после работы я навещал Дору. Она поправлялась, но пребывала в унынии и подумывала о том, чтобы забраться подальше от Парижа. Она предложила мне несколько вариантов – забыл какие.