Страница 8 из 11
— Когда я узнал, что Советского Союза не стало, — рассказывал мне Лев Яковлевич, — то подумал, что сейчас все люди выйдут на улицу и заставят Ельцина с Кравчуком и Шушкевичем вернуть все обратно. Не признают их Беловежского соглашения, и все тут. Или, в крайнем случае, Съезд Верховного Совета РСФСР не станет этот документ ратифицировать. А тут случилось самое страшное — тишина. Никто никуда не двинулся, а депутаты, за исключением шести или семи человек, проголосовали «за». Всем было на все наплевать. Вот до чего довели народ со своей перестройкой. Страна стала рассыпаться. И я понял, что на этом раскол не ограничится. Все пойдет по сценарию Грузии, Азербайджана, Армении или того хуже. Собственно, не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы предвидеть наше будущее. Так и получилось…
Вспоминает бывший начальник штаба Московского военного округа генерал-полковник Виктор Иванович Шеметов:
— В Академии Генерального штаба мы со Львом Яковлевичем учились в одно время, но на разных курсах. Он поступил на год раньше, но это не мешало нам тесно общаться. Тем более, что начальником этого замечательного учебного заведения был Игорь Николаевич Родионов, мы оба его неплохо знали, и он нас приглашал к себе в кабинет поговорить о ситуации в армии, да и вообще в стране. Тогда только-только развалился Советский Союз, и слушатели Академии, ее профессорско-преподавательский состав остро переживали за судьбу страны. Было странно, что многие наши бывшие сослуживцы оказались теперь подданными других государств, чье руководство не всегда однозначно относилось к внешней политике России. Многие боеспособные соединения, аэродромы, военные заводы отошли бывшим советским республикам, и боеготовность Вооруженных Сил нашей страны сильно пострадала. Как ее восстанавливать — для нас был самый насущный вопрос.
Рохлин выпустился и уехал в Волгоград. Через годя приехал туда по заданию ветеранов 62-й армии Маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова, которая за героизм при обороне Сталинграда получила гвардейское звание и впоследствии стала именоваться 8-й гвардейской. Музей армии из Германии переправили на берега Волги, и надо было его восстанавливать. Рохлин был комендантом гарнизона, успел наладить связи с руководством города, и его помощь оказалась незаменимой. Но это было потом, в 1994 году, а в 1993-м мы прощались в Москве, и я провожал его в 8-й гвардейский армейский корпус, который впоследствии прославит себя в Грозном именно благодаря умелому командованию моего товарища — Льва Рохлина.
«ТРЕВОЖНЫЙ» КОРПУС
8-й гвардейский армейский корпус— звучит гордо и весомо. Но мало кто знает, что до Рохлина это было самое посредственное соединение, полностью разложившееся в период массовой эвакуации из Германии. Предвидя отъезд из сытой Европы на Родину, которая военных совсем не ждала, командиры и политработники давно уже бросили заниматься боевой учебой, сосредоточившись на закупке редких для советской России товаров — ковров, видеомагнитофонов, сервизов, кроссовок и джинсов. Отправив семьи и забитые барахлом контейнеры в Россию, офицеры с личным составом и техникой на нескольких железнодорожных эшелонах в феврале 1993 года прибыли на станцию Прудбой Калачевского района Волгоградской области. Корпус, представлявший из себя не более чем кадрированную дивизию, расквартировали в гарнизоне Красные Казармы, построенные еще до революции семнадцатого года. А спустя четыре месяца командование дезорганизованной группой полков и отдельных батальонов, структурно объединенных в армейский корпус, принял генерал-майор Лев Рохлин.
Корпус первоначально разместился на военном полигоне Прудбой, находящемся рядом с одноименной станцией. Свидетели говорят, что по сути корпус был лишь бригадой, состоящей из двух полков и нескольких служб: медицинской, разведки, артиллерийской. Каждый полк имел в наличии лишь по одному боеспособному батальону. Нехватку личного состава в имеющихся частях планировалось комплектовать за счет резервистов. К тому же фактически с нуля требовалось развернуть 20-ю дивизию. При таком аховом положении у любого командира опустятся руки. Рохлина же такая ситуация заставила предельно мобилизоваться самому и максимально напрячь всех подчиненных.
Своим заместителям он поставил задачу укомплектовать части техникой и личным составом, а тех командиров подразделений, которые имели хоть какое-то штатное наполнение, заставил день и ночь заниматься учебой. Причем сам лично чуть ли не каждый день поднимал то одних, то других по тревоге и требовал выводить боевые машины из парков, совершать многокилометровые марши, стрелять, отрабатывать нормативы. Служаки, раздобревшие на баварском пиве, взвыли от такой службы и за глаза называли Рохлина самодуром, а свое соединение — тревожным корпусом самодура.
— На кой черт нам такая учеба, если семьи брошены, квартир нет, казармы не отремонтированы, офицеров в батальонах раз-два и обчелся, — плевались они. — Рохлин на нашем горбу себе очередную звезду зарабатывает!
О том, как его поносят подчиненные, генерал знал, но это его мало волновало. Годы службы в «горячих» точках закалили не только его характер, но и притупили чувствительность к оценке его действий со стороны. Много раз Рохлин слышал нелицеприятное в свой адрес от сослуживцев, не способных выйти на показатели подразделений и частей, которыми он командовал. Не раз на него сваливали собственные неудачи и старшие начальники, снимали с должностей, устраивали показательные разносы. Судьба корежила его тело, ломала высокие принципы, с головой окунала в кровь и грязь. А тут за спиной не выстрел, не взрыв, не потеря близких и боевых товарищей — за спиной злая молва и неприличное прозвище, в которое вплетаются не только нелюбовь и желание унизить, но и страх перед неотвратимым приказом, который не выполнить нельзя. Иначе последует расплата — генерал был крут и непреклонен.
Полтора года он ломал людей на свой лад. Со временем многие осознали, что при новом комкоре по-другому просто не будет. Германия и прошлый командир вспоминались в сладком тумане, как жизнь на облаке Рай, а здесь, в Волгоградской области, при Рохлине, людей словно настигло наказание за то, что они забыли, куда пришли служить. В армию. Учиться воевать. Выживать. И побеждать. Кто это вдруг понял, кому открылась истина, тот стал смотреть на генерала другими глазами. С осознанием цели, с пониманием задачи. Приняв идею командира корпуса, как свою, офицеры стали работать с личным составом, готовить технику, обучать специалистов действовать, как следует, а не по принципу: прошел день, и ладно.
В итоге офицеры в корпусе неожиданно разделились на «карьеристов» и «неудачников». Те, кто, забыв о семье, дневал и ночевал в подразделении, сам рвался на полигон, как на праздник, начали показывать высокие результаты и получать повышения. В должности, в звании. И тут же молва их окрестила «карьеристами». Кто у Рохлина «неудачник» — тоже понятно. Кто не нашел в себе силы сориентироваться на службу, а искал причины своих ошибок и просчетов подчиненных в придирках командира. Вот у этой категории служба шла особенно трудно, потому как поговорку «Не можешь — научим, не хочешь — заставим» в армии никто не отменял.
Рохлин ломал не только людей. Он под себя кроил структуру корпуса. Нет, дивизия, полки и батальоны, бесспорно, оставались, но штатное расписание он изменил, исходя из собственного опыта.
«В Афганистане, а потом в Закавказье я не раз убеждался, что командир без разведки и слеп, и глух, — рассказывал Лев Яковлевич радиослушателям «Народного радио» накануне 23 февраля 1998 года. — Оттого еще в Волгограде укомплектовал отдельный разведывательный батальон фактически двойным штатом. Подобрал туда толковых офицеров и позволил им собрать людей из мотострелковых частей на свое усмотрение. Мне доходили жалобы от командиров, что разведчики выгребли самых толковых солдат и сержантов. Но я на это намеренно закрыл глаза. Зато в гарнизоне они у меня были редкими гостями. И жили, и учились на полигоне. Потом в Чечне этот батальон сыграл в Грозном чуть ли не самую главную роль. Он постоянно был на острие наступления и действовал исключительно толково и эффективно».