Дориан: имитация

Они вскочили все разом и тут же заболботали.

— Клянусь, в последний раз он так со мной обошелся, — сказал Малышка Рея, — никакого, на хер, класса в этом мужчине нет.

— Он не?… — перебил его Дезире.

— Ну вот еще — явился после второго отделения за кулисы, влез лапой в мое гребанное гузно и попытался употребить меня всухую прямо в гримерной, как будто я какая-нибудь чумазая шлюшка. Пожалуйста, Бэзил, еще кофе.

— По-моему, он просто-напросто самец, которому нравится шиться с геями, Рея — во всякому случае, в мою сторону он даже не смотрит.

— А почему он должен туда смотреть, голубчик?

— Не знаю…

— То-то что не знаешь. Ты вчера быстро смылся — куда это?

— В «Орлиное гнездо». У меня было свидание.

— Свидание! С кем, со всей клепанной морской пехотой сразу?

— Нет, всего лишь с несколькими ее представителями.

Такой обмен колкостями был обычным их развлечением; даже Бэз участвовал в нем. Леди Ди, уходивший в сортир, вернулся с косметичкой на молнии, снова уселся на свой матрас и, достав пузырек с очистителем и ватный тампон, принялся снимать грим.

— А как насчет тебя, сладенький? — спросил Малышка Рея.

— Я больше в турецкие бани не хожу, — ответил большой черный щеголь, — сам знаешь.

— Знаю, но вдруг тебе полегчало.

— Не полегчало. Если хочешь знать, стало только хуже, есть неохота, пить неохота, и уж совсем неохота кувыркаться в бане. А тут еще это, — он указал на россыпь ярко-красных прыщиков, зигзагом шедшую между его сосками, придавая обритой груди щеголя такой вид, точно ее пропорол плохо заточенный меч Зорро.

— Ой, сладенький! — Дезире, подойдя, обнял его. — Все пройдет. Ты мазался мазью, о которой я говорил?

— А, нет, да от нее и проку никакого не будет. Я знаю, что это такое.

На полсекунды наступило натянутое молчание — и сразу же прервалось. Бэзил, малыш, подай мне мое барахло, ладно? — сказал один, а следом отзвенели и двое других: Мне тоже! Ага — и мне.

— Живя с этой троицей, Генри, я временами вспоминал характеристику, данную геям Уильямом Бакли-младшим: «пол, не способный закрыть рот», однако это говорил во мне ты, поскольку истина-то состоит в том, что Ди, Рея и Дезире вытащили меня из хрен знает какой канавы. Они позволяли мне корчиться на их полу, кормили меня, — чего же жаловаться, что я бегал по их поручениям, а временами играл при них роль камердинера? Суть в том, что они проявили ко мне хоть немного любви. А это было намного больше того, что я получал от кого бы то ни было в течение очень и очень долгого времени.

— Сегодня, я думаю, ворот хомутиком, Бэзил.

— Пожалуйста, Бэзил, мою накладную грудь.

— Будь добр, передай мне лифчик, Бэзил.

Бэз приносил из ванной бритву, крем для бритья, горячую воду. Члены, мошонки и ноги подбривались, затем затягивались в атлас и сетчатую ткань. Нахлобучивались парики — платья, блузки, рубашки надевались и чистились щеткой. Камердинером Бэз оказался на редкость расторопным и сноровистым, быстро и гладко помогавшим им облачаться в мантии их преувеличенной женственности: женщина-вамп в золотой парче, упеленутая в шифон южная красотка, über-нянечка в светлом парике и блузке с хрустким, точно корочка пирога воротничком.

Кто-то с силой заколотил по двери.

— Ты заказывал пиццу, Бэзил?

— Нет, девочки, у вас же дневное выступление, я не думал, что останется время на…

Удары не прекращались.

— Ты бы посмотрел, кто там, Бэзил, — сказал леди Ди.

Бэз приотворил запертую на три цепочки дверь. Показалась полоска кожаных ковбойских сапог, синих джинсов, белого хлопка и светлых волос. Полоска Дориана.

— Кто это, сладенький? — позвал Рея.

— Это… это…

— Друг, — подсказал Дориан.

— Друг.

— Ну-у, Бэзил, — сказал Дезире, — кроме нас, трех первых тутошних дам, у тебя здесь друзей нет.

— Нет, правда, это друг — из Лондона.

— О, хрисаради, — вскричал Рея, — впусти, дай на него полюбоваться.

— И Дориан вошел — переступил порог и вторгся в лоно поддельной семьи. В чем он и вправду силен, так это в умении мгновенно напускать на себя выражение щенячьего добродушия. Да он и выглядел так, точно не выбрался еще из щенячьего возраста, и трио с авеню Б сочло это несколько слишком уж замечательным. Дориан ступал по сору, словно того и не было. Думаю, это общение с тобой, Генри, натолкнуло его на мысль изображать вычурную учтивость; что ж, они только взвизгнули от восторга, когда Дориан перецеловав их руки, произнес: «Очарован знакомством, дамы».

— Но и при этом подозрительности они не утратили — да благословит их Бог, — им было известно, через что я прошел. Они понимали — у человека, павшего столь низко, не остается друзей, заслуживающих такого названия. И повели себя с Дорианом до крайности официально, расспрашивая его так, словно тот был искателем руки и сердца, а они — тремя старыми девами, тетушками, опекавшими мою добродетель. В конце концов, им пришлось уйти, однако они взяли с меня обещание вернуться назавтра. Назавтра я не вернулся. И послезавтра тоже.

— Я был бессилен противиться Дориану, Генри, всегда был бессилен, да мне и не хотелось ему противиться — я просто снова жаждал его. Мне казалось, пока я не вернусь к гребанному гаррику, все будет о-кей, проблема, — насколько я ее понимал, состояла в нем, именно в нем. Не в Дориане. И вот, в тот летний день восемьдесят второго он забрал меня, смахнул с меня пыль и повез по магазинам.

— Мы мотались по окраине, перескакивая из машины в машину, из магазина в магазин. Это было что-то вроде пародии на любой когда-либо виденный тобой, Генри, фильм о закатившемся в Нью-Йорк простофиле-провинциале. Дориан намеревался взять Манхэттен приступом; я же должен был открыть ему несколько дверей, а для этого мне требовалось почиститься и приодеться. Я нуждался в том, чем щедро снабжал меня Дориан, и испытывал к нему подлинную благодарность. И сейчас испытываю, несмотря на все случившееся после. Он забрал меня с авеню Б и перенес на пятьдесят кварталов севернее, в Пальмовый дворик «Уолдорф-Астории». Ты ведь знаешь, как благотворно сказываются на человеке такие перемещения, не правда ли, Генри?

Да уж.

В Пальмовом дворике «Уолдорф-Астории» струнный квартет перемалывал, постругивая, время, остатки полудня. За круглыми стеклянными столиками женщины в высоких прическах и платьях с вызывающе подложенными плечами потягивали кто чай, кто «Мартини». Официант в белой куртке провел разномастный дуэт — золотого юношу и потную развалину — к столику, за которым сидел старичок в махоньком, пошитом по последней моде костюме. Острые уголки полосатого пиджака почти достигали его эльфийских ушей, булавочную головку усеивали печеночные звездочки. На головке красовался несомненный парик. То был Фертик. Впрочем, Бэз нисколько не удивился, увидев его, а просто сказал, смиряясь с тем, как крутится наш крохотный мир:

— Фергюс.

— А, Бэз, так моему юному другу все же удалось отыскать вас — в нашем распоряжении были лишь самые ориентальныеслухи о том, где вы можете пребывать. Боб говорил что-то Дугу, Дуг снизошел до Стива, Стив доверился Капитану Америка и так далее, и тому подобное… так утомительно.

Фертик громко шмыгнул носом и утер его, прохудившийся, квадратным футом шелка.

— Я нашел его самом в центре, — сообщил Дориан, — в Нижнем Ист-Сайде. Он стал чем-то вроде дамской горничной, Фергюс!

— Подтверждаете, Бэз?

— В общем, да. Эта троица голубых королев приняла меня и заботилась обо мне — помогла покончить с гарри.

— Боже милостивый, ну что за скука, гарри. Или, вернее, близко к ней.

Вновь появился официант, спросивший у Дориана и Бэза, не хотят ли они что-нибудь заказать. Дориан ограничился стаканом «Бадуа», а Бэз, как и намеревался, бесстыднейшим образом затребовал столько сэндвичей, что хватило бы и на плотный обед.

— Вы в Нью-Йорке по делу, Фергюс? — спросил Бэз, когда официант уклацал по плиткам пола.