Страница 52 из 53
Вид у Мари был счастливый. Она дружески чмокнула его в щеку, но на вопросы отвечать не пожелала.
– Да ну тебя, Давид, какой смысл? Через несколько часов мне снова вставать, а ты пьян.
Она ушла в ванную, потом легла и погасила свет. На все его вопросы у нее был только один ответ:
– Я устала.
Он разделся, скользнул к ней под одеяло и попытался просунуть руку ей под майку. Трижды она брала его руку и отводила в сторону. На четвертый раз включила свет, достала из шкафа подушку и одеяло и устроилась в другой комнате, на диване.
Несколько минут Давид лежал на кровати. Потом в ярости встал, вытащил из холодильника последнюю бутылку пива, включил свет и сел в кресло рядом с диваном. Мари отвернулась, притворилась спящей.
– Ты не находишь, что нам надо поговорить?
– О чем же? – спросила она, не оборачиваясь.
– О нас.
– К сожалению, Давид, тут говорить уже не о чем.
52
Проснулся Давид с сильнейшей головной болью. Мари рядом не было. Недоброе предчувствие щемило грудь, но он пока не сообразил, откуда оно взялось.
Встал, прошел в гостиную. На диване лежали одеяло и подушка. Вот откуда недоброе предчувствие.
Мари, видимо, очень спешила. Ее дорожная сумка открытая стояла возле дивана, майка и трусики, в которых она спала – раньше, как и Давид, она спала нагишом, – валялись на кресле.
Давид сел на диван, пытаясь собраться с мыслями. Взгляд его упал на дорожную сумку. Среди одежды и белья лежало несколько фотографий, сделанных «Полароидом». Давид взял самую верхнюю: Мари, Сабрина и еще несколько человек, незнакомых ему, в дурацких позах посреди обшитой панелями комнаты. Следующая фотография изображала Мари с каким-то красавцем. Он обнимал ее за плечи, она сияла.
Сердцебиение слегка поутихло, когда он взял следующую фотографию: тот же парень, в той же позе, но с другой женщиной.
Всего восемь снимков. Обычные кадры, смешные только для тех, кто на них изображен. Он положил их обратно в сумку. Но тревога в глубине души осталась.
Он пошел в душ и долго стоял под самой горячей струей, какую только мог вытерпеть, – стоял до тех пор, пока головная боль не отпустила.
Вернувшись в гостиную, Давид заметил, что на автоответчике мигает сигнальная лампочка. Звонили из параплегического центра. Некий доктор Келлер просил срочно перезвонить. Давид перезвонил. Доктор Келлер сообщил ему, что господин Якоб Штокер минувшей ночью, к сожалению, скончался.
Джекки умер от остановки дыхания. У пациентов такого возраста, как он, это частое явление, объяснил доктор Келлер.
Давид сам не знал, зачем пошел на похороны. Может, хотел удостовериться, что избавлен от него навсегда. А может, настроение было под стать похоронам.
Ведь Мари уехала от него. Не со всеми пожитками, кой-какие вещи оставила, как бы в знак того, что еще не все мосты сожжены. По крайней мере, Давид истолковал это именно так. Но если говорить честно, то нельзя не признать, что оставленные в шкафу летние вещи едва ли имеют большое значение, на дворе-то февраль.
Он понимал, что сам виноват в уходе Мари. Долгими ночами терзал ее бесконечными упреками, мольбами, спорами и жалобами, вот она в конце концов и не выдержала. И на сей раз переехала не к матери, а к подруге, к Сабрине. Хрен редьки не слаще, еще неизвестно, кто из них хуже влияет на Мари.
Немного успокаивало заверение Мари, что она решила побыть на расстоянии только из-за него, никакого другого мужчины у нее нет. Он старался особо не вдумываться в это объяснение.
Погода в день похорон тоже была подходящая. Ночью выпал снег, а под утро на тонкий снежный покров посыпался дождь.
В снежной каше у маленькой ямки возле огромного венка, на ленте которого было написано «Любимому брату Кёби от младшей сестренки», собралась кучка провожающих. Давид, пасторша, кладбищенский садовник с зонтом, рыдающая Джеккина сестра, все-таки приехавшая из Нижней Австрии, ее пятидесятилетний сын и какой-то тип в задрипанном зимнем пальто и шерстяной шапке, с пышной изжелта-белой бородой.
Пасторша прочитала отрывок из Библии, сообщила скудные биографические сведения, видимо полученные от Джеккиной сестры, и особенно подчеркнула любовь покойного к литературе.
После общей молитвы кладбищенский садовник опустил урну в лужу на дне ямки и бросил туда же лопату земли. Джеккина сестра и ее сын положили рядом букет цветов. Бородач оставил розу на длинном стебле. Только Давид пришел без цветов.
У кладбищенских ворот сестра Джекки пригласила всех на скромные поминки в близлежащем ресторане. Пасторша извинилась, что пойти не может, но Давид и бородач составили компанию матери и сыну.
Все как после первых Давидовых чтений: стол на десять персон, а пришло только четверо.
Давид ожидал, что подадут мясное ассорти и по бокалу ординарного вина, но г-жа Пихлер (так звали Джеккину сестру) не поскупилась. Подавали суп-пюре из спаржи, бифштекс из вырезки с крокетами и овощами, «Шато нёф дю Пап» и ликеры. А на десерт – шварцвальдский вишневый пирог.
– Я бы не могла позволить себе такое, – призналась Роза (таково было имя г-жи Пихлер). – Но кто бы мог подумать, что Якоб оставит мне столько денег?
Бородач ел мало, пил много.
– Мое имя Вальтер, – сказал он, – но все зовут меня Ватой. Из-за нее. – Он поднял вверх прядь бороды.
Джекки, судя по всему, хвастал перед Ватой Давидом, потому что тот твердил как заведенный:
– Что же ты будешь делать без Джекки, малыш, как будешь жить без старого друга?
А Роза со слезами на глазах вопрошала сына:
– А мы-то что будем делать?
Сын прекрасно знал что. Он пил только воду, поскольку должен был еще добраться до Инсбрука, и торопил с отъездом.
Вата уговорил Давида выпить еще по бокальчику. Давид согласился, его никто не ждал.
День уже клонился к вечеру, когда Вата, получив сотню евро, вышел из Давидова такси у гостиницы «Мендризио».
– Джекки был человек благородный, – бормотал он заплетающимся языком, – и ты тоже. – Он поцеловал Давиду руку.
Давид вернулся в унылую квартиру, лег на диван. На кровати он уже давно не спал. Слишком много воспоминаний.
Незадолго до полуночи Давид проснулся. Включил свет, огляделся по сторонам. Кругом грязная посуда, пустые пивные бутылки, заплесневелые стаканчики из-под йогурта. Запустение вполне под стать состоянию его души. Он пошел в ванную, посмотрел в зеркало. Трехдневная щетина, грязные патлы на голове, а если присмотреться, круги под глазами.
Он сделал то, что после отъезда Мари проделывал каждый вечер: обошел знакомые заведения в надежде, что Мари увидит его в столь плачевном виде.
В «Эскине» кишмя кишел народ, хотя конкуренты уже который месяц прочили ей крах. Вечер был из тех, когда посетители уже и в коридоре толпятся, а шансы в обозримом будущем добраться до выпивки убывают с каждым новым посетителем.
Давид надеялся, что ему не придется вновь наниматься сюда официантом.
Он протолкался через зал до такого места, откуда был виден столик Ральфа. Все они сидели там, будто время остановилось. Ральф с бокалом риохи, Серджо и Ролли с пивом, Сильви и Келли с кавой, Роже с мохито, Сандра с джином-тоником и Боб с безалкогольным пивом.
Мари не видно, подумал Давид, скорее с облегчением, чем с разочарованием. Еще немного осмотрелся, потом стал опять пробираться к выходу. На очереди был «Волюм».
В коридоре он последний раз оглянулся на суматоху в зале. И увидел ее.
Мари стояла в самой гуще неразберихи. Правую руку она крепко прижимала к телу, держа в пальцах бокал.
Давид хотел помахать ей, но тут заметил у нее на плече чью-то руку. Принадлежала она мужчине, которого наполовину заслонял другой посетитель. Но вот он посторонился, и Давид увидел, кто обнимал Мари за плечи.
Тот парень, с полароидного снимка.
В эту секунду он на миг встретился с Мари взглядом. Она и виду не подала, что узнаёт его. А потом легонько уткнулась головой в грудь своего спутника. Тот наклонился и поцеловал ее в губы.