Лила, Лила

Мари, прищурясь, смотрела в синее небо. Несколько альпийских галок парили на фоне Хорна, горы, которая слишком рано бросала тень на деревню и на лыжню, из-за чего Гунтерн так и не стал настоящим центром зимнего туризма. Но, с другой стороны, тут вполне можно появиться в прошлогодней экипировке и покататься на лыжах, а не на модном сноуборде. По мнению Рето, это большой плюс.

Рето настоял и на том, чтобы все они отведали здешний фирменный напиток: кофе «гюллелох». Рецепт его в «Виде на Хорн» хранили под строжайшим секретом, но Мари угадывала в нем домашние наливки, немножко кофе и много сахара. Подавали «гюллелох» в бокалах, с шапочкой сбитых сливок.

Одна порция повлекла за собой другую, а в результате последний спуск они начали, когда флагшток уже не отбрасывал тени. Все храбро заявили, что готовы съехать по черной лыжне. Мари выбрала самый легкий спуск. Марко, естественно, составил ей компанию.

В переполненном ресторане внизу, в конце маршрута, все выпили по глинтвейну, потому что подзамерзли во время спуска. Еще немного – и Мари пустилась бы в пляс под звуки лендлера.

В шале «Бонанза» мобильник сообщил о пяти вызовах. Звонил Давид. Мари отключила телефон.

Ужин состоял из девяти блюд. Каждый должен был что-нибудь состряпать из провизии, запасенной родителями Рето. Мари приготовила салат с рисом.

Потом играли в шарады. Один загадывал слово, жестами давая подсказки, остальные отгадывали. Мари загадала «подразделение». Для пояснения указала под мебель и сделала вид, будто делит торт.

Отгадал слово Марко.

При жеребьевке Марко вытянул отдельную комнату. И после целого дня полнейшей общности Мари сочла более чем естественным, что они и ночь проведут вместе.

51

Квартира выглядела так, будто ее приготовили к приезду гостя. Чистое белье на постели, чистые полотенца в ванной, корзинка для грязного пуста, а в холодильнике минеральная вода, пиво, сок, йогурт и сливочное масло. Сыр и двухсотграммовая нарезка граубюнденской ветчины еще в магазинной упаковке.

Хромированная мойка сверкала чистотой, высохшая губка висела на кране. На обеденном столе записка: «В воскресенье, возможно, буду поздно. Мари».

Крестики отсутствовали. Обычно Мари ставила перед подписью три крестика. Три крестика – три поцелуя.

Давид набрал номер Мари. Без особой надежды. После ее пятничного звонка он ни разу не сумел с нею связаться. Сначала твердил себе, что сеть в этой горной дыре работает плохо. Однако не преминул уточнить в телефонной компании. И услышал в ответ, что прием в районе Гунтерна функционирует безупречно.

После завтрака в Вюрцбурге он ничего не ел, но аппетита не было. Достал из холодильника пиво и сел за компьютер.

Сегодня это уже не первое пиво. В экспрессе «Интерсити» он уже осушил несколько бутылок. Тоже новый для него опыт: алкоголь с утра. Он не знал, зачем пьет, лучше от этого не становилось. Наоборот, он делался слезливым. Но мужчины, у которых неприятности в любви, всегда пьют.

Он включил компьютер, просмотрел почту на своем сервере. Обычные послания от фанатов, которые он получал с тех пор, как один из интернет-книготорговцев опубликовал его электронный адрес. Как правило, он на них отвечал, в чем и состояла вся его писательская деятельность.

Но на сей раз Давид решил повременить с ответами и открыл документ под названием «Второй роман». Файл по-прежнему пустой. Однако сегодня вечером он будет сидеть хоть допоздна и непременно что-нибудь напишет. Так он постановил еще в поезде.

Когда придет Мари, он будет сидеть перед монитором и писать. Она полюбила писателя. И когда вернется, найдет дома писателя.

Он не просидел за компьютером и десяти минут, как зазвонил телефон. После второго сигнала ответил:

– Да?

Но звонила не Мари.

– Параплегический центр, сестра Эрика. Господин Керн?

– Да.

– Как хорошо, что я наконец вас застала. Вы не могли бы заехать? Господин Штоккер хочет с вами поговорить.

– К нему вернулась речь?

– Отчасти. Мы поставили ему разговорное устройство.

Давид помедлил.

– Сейчас я не могу, занят.

Однако сестра настаивала:

– Это ненадолго, он быстро устает. Но ему очень нужно поговорить с вами.

На случай, если Мари вернется раньше его, Давид написал записку, что должен опять ненадолго отлучиться. О Джекки не упомянул. Перед подписью поставил крестики. Столько, сколько уместилось на листочке.

Врач встретил его в коридоре и объяснил, что Джекки по-прежнему дышит с помощью аппарата. Но на короткое время аппарат можно отключить, тогда Джекки дышит сам и небольшое устройство позволяет ему говорить. Сестра, проводившая Давида в палату, громко и отчетливо сказала:

– К вам посетитель, господин Штоккер!

– Кто? – тихо послышалось с койки.

– Господин Керн. – Сестра попросила Давида подойти поближе к койке, чтобы Джекки мог его видеть, а он – понимать. – Я оставлю вас на десять минут. Не забудьте, что я вам говорила.

За дверью она проинструктировала Давида, чтобы он немедля нажал на звонок, если ему покажется, что Джекки задыхается или впадает в панику.

Шея Джекки была обвязана бинтами, из которых торчала трубка с вентилем, закрепленная эластичной лентой. Дышал он тяжело. При каждом вдохе и выдохе вентиль легонько щелкал.

– Я не могу, – Джекки вдохнул, – долго говорить.

– Знаю.

Джекки дышал. И даже не пытался смотреть на Давида, устремил взгляд в одну точку на потолке.

– Книга. – Вдох, выдох.

Давиду пришлось напрячь слух, чтобы различать едва внятный голос.

– Она (вдох, выдох, вдох) не моя.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Давида дошло. И тогда он задал первый вопрос, мелькнувший в голове:

– Откуда же ты знал, что ее написал не я?

– Я знал его (вдох, выдох, вдох), Петера Вайланда.

Давид, зажмурясь, ждал.

– И ее тоже (-), Софи (-), эту дрянь.

Давид с отвращением смотрел на вентиль у Джекки на шее.

– Мы вместе (-) играли в хоккей (-), но когда он (-) встретил Софи (-), все кончилось.

Джекки закрыл глаза, хватая ртом воздух.

– Когда ее отослали (-) в пансион, мы (-) думали, он опомнится (-). Но стало (-) еще хуже.

У Давида подкашивались ноги. Он подвинул себе стул с зеленой пластиковой обивкой, сел.

– А когда она его бросила (-), с ним и вовсе пошло (-) наперекосяк. (-) Я был единственный (-), с кем он кое-как (-) поддерживал контакт.

Давид молчал. Сказать было нечего.

– Мне одному он (-) дал про (-) прочесть рукопись. (-) Черновик (-), конечно. (-) – Джекки вроде как засмеялся.

Давид почувствовал, как жалость улетучивается.

– А зачем ты мне сейчас это рассказываешь?

– Я думал (-), тебе будет (-) интересно. Дыхание участилось.

– И почему ты попросту не сказал, что знал автора? Почему объявил, что сам написал книгу?

Джекки ответил далеко не сразу.

– Живой автор (-) был для тебя (-) опаснее мертвого.

С этим Давид не мог не согласиться.

– И почему из двоих (-), не писавших книгу (-), должен зарабатывать (-) только один?

– А копия рукописи?

– Ее не (-) существует.

– И как ты вспомнил псевдоним?

– (-) Альфред Дустер (-) такое имя (-) так просто не (-) забудешь.

Давид встал. Грудь Джекки поднималась и опускалась все быстрее, беспокойные глаза были широко открыты.

Секунду-другую Давида одолевал соблазн вот так просто стоять и смотреть, что будет.

Но потом он все же надавил на звонок.

Час ночи. Мари еще не вернулась. Давид сидел перед компьютером, но до сих пор не написал ни строчки. Рядом стояли четыре пустые бутылки из-под пива.

Злость слегка поостыла. То, что «Лилу» написал не Джекки, имело и плюсы. Возможно, впредь ему будет легче выступать в роли автора.

Мари появилась около двух. Давид оставил ключ в двери, чтобы ей пришлось позвонить. На случай, если он вдруг заснет, а ведь ему необходимо поговорить с ней.