Софья Толстая

Теперь Софья полюбила по утрам высаживать деревца у Нижнего пруда, которые выкапывала то в Чепыже, то в Елочках. Но однажды она пришла в ужас от увиденного: от ее тщательной работы не осталось и следа. Все деревца были вытоптаны стадом деревенских коров. Было так жаль напрасно затраченных усилий. Софья строго — настрого приказала дворнику Василию лучше следить за порядком у дома, гнать деревенских коров вон из усадьбы. Что ж, она пожинала плоды благодетельного мужа, позволявшего все делать мужикам и бабам в собственном имении. Как же он избаловал народ! — не раз изумлялась Софья.

Она часто грустила, ей явно кого‑то не хватало. Конечно же милейшего Леонида Дмитриевича Урусова. Воспоминания о нем спасали от неуютного одиночества. Как все‑таки избаловал ее этот утонченный князь своим участием и преклонением! Какой контраст с холодностью и безучастностью строгого мужа. Недавно в Ясной Поляне побывала вдова Урусова, приехавшая к ним вместе с двумя своими дочерями. Как она растерзала душу Софьи своими рассказами о покойном муже. На нее нахлынул поток воспоминаний, теперь она видела князя словно живого, сидевшего здесь, с ними за столом и просившего, чтобы она полюбила его «бэдную» жену. Урусов проговаривал все это с характерным, только ему одному присущим акцентом, так нравившимся ей. Парадоксально, но она действительно испытывала нежные чувства к его бедной жене, а особенно к его дочери Мэри, похожей на своего отца и к тому же прекрасной музыкантше, игравшей так, что сердце Софьи разрывалось на части. А вдова, глядя на нее, призналась: «Jamais il n’aurait ose vous pour se l’avouer, et il aimait trop le comte pour se l’avouer meme a soi‑meme» («Но он никогда не посмел бы признаться в своей любви, и он слишком любил графа, чтобы признаться в ней самому себе». — Н. Н.). Так она поведала Софье о любви покойного князя к ней, которую он любил гораздо больше, чем Лёвочку. Вдова была благодарна Софье за то, что та одарила ее мужа радостью, дружбой, участием и заботой. Действительно, у нее с князем были особые, очень возвышенные отношения.

Что еще она могла запомнить из своей долгой семейной жизни? Тотчас же на ум приходили постоянные тревоги на счет переваренных или, напротив, недоваренных кушаний и угощений, воспринимавшихся ею как‑то особенно преувеличенно и ответственно, а если что‑то случалось в жизни светлое и прекрасное, то почему‑то проскальзывало незамеченным мимо нее. Так прошли, точнее пробежали, ее многие годы в замужестве. Однообразно протекали дни за днями, без энергии и вдохновения, все больше по инерции. Вспоминая и осмысляя прожитое, Софья с горечью отмечала, что была создана вовсе не для затворничества, а совсем для другого, тогда куда ярче могли бы расцвести ее таланты. Только воспоминания о князе хоть как‑то успокаивали затаившуюся боль сердца. И хотя бы на миг она переставала ощущать себя жужжащей в паутине мухой, случайно попавшей туда, где паук высасывал ее кровь.

Романтические чувства окрыляли Софью. Однако романтика быстро выветрилась под натиском повседневности. Теперь снова и снова она рассказывала многочисленным гостям, среди которых были Самарин, Бестужев, Давыдов, всех не перечесть, о своем визите к государю. Ей даже казалось, что из‑за этого они и приезжали в Ясную Поляну. Она увлеченно, почти заученно, делилась впечатлениями о венценосном приеме. А в глубине души ей было жаль этих людей, которые даже не догадывались об истинной причине ее посещения высочайшей персоны. На самом деле она жаждала сатисфакции, которая позволила бы ей реабилитировать себя. Она прекрасно понимала, что публикация «Крейцеровой сонаты» бросает тень на жену автора. Теперь ее многие жалели. Даже сам государь не сдержался и сказал: «Мне жаль его бедную жену». Сейчас Софья для всех, как метко подметил дядя Костя, ипе victime (жертва. — Н. #.), которой она больше не хотела быть. Поэтому Софья пожелала всем, а особенно своему мужу, доказать, кто она такая на самом деле. Ведь он всегда стремился непременно унизить ее. Отправляясь в Петербург, она уже заранее предвидела свой успех. И предчувствия не обманули ее. Она произвела фурор, обворожив самого государя своим обаянием, тактом и умом. Она смогла добиться, казалось бы, невозможного: разрешения на публикацию запрещенной скандальной повести мужа. К тому же, как ей поведала фрейлина Александрин Толстая, царь нашел Софью искренней, простой, симпатичной. Он не подозревал, что она была еще так молода и прекрасна. Софья торжествовала! Она сумела упросить самого царя (!) и сделала это легко, изящно, вдохновенно. Это не было пустым хвастовством. Уже в ближайшие дни должен был выйти тринадцатый том полного собрания сочинений с «Крейцеровой сонатой», из‑за которой и возник весь сыр — бор. Софья была намерена послать этот том государю, вложив туда фотографии своей большой семьи, о которой он столько ее расспрашивал. А Лёвочка как‑то искоса поглядывал на жену, ему явно были неприятны ее заискивания перед государем, вся эта эйфория от успеха. Он даже чуть не наговорил ей гадостей, но вовремя сдержался.

Софья уже давно поняла, что покой ей может только присниться, а наяву — постоянные «дела да случаи». Почти два года, с 1890–го по 1892–й, продолжался раздел имущества. Был еще Лёвочкин отказ от своих литературных прав, что было гораздо серьезнее. Она видела, как ее муж впадал в тоску, ему было тяжело от окружавшей его праздности, музыки, от тщеславных разговоров, от «искривленных мозгов» людей, с которыми он находился бок о бок. Софья, конечно, понимала, что она своими рассказами о том, что Москва ее встретила точно царицу какую, с объятиями, поцелуями, подлила масла в огонь. Он приходил в уныние от подобных разговоров, как и от праздности всего своего семейства, и считал, что необходимо в самое ближайшее время избавиться от имущества и огромных доходов, получаемых от продажи его сочинений. Вскоре подвернулся удобный случай. Как‑то зимой яснополянский управляющий поймал мужиков, спиливших тридцать берез из посадки. Мужики, приходившие к Софье каяться, просили ее о помиловании, но она сказала, что ничего не сможет сделать для них. После этого у нее состоялся разговор с мужем на повышенных тонах. Он предложил отдать всю землю мужикам, а право на издание его сочинений передать в общую собственность. Для Софьи ведение огромного усадебного хозяйства было настоящим крестом, тем не менее она не считала нужным от него отказываться. После инцидента с кражей деревьев она поняла, что может потерять авторитет у яснополянских крестьян. Понаписал для Софьи черновик обращения в редакции газет: «Милостивый Государь! Вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения, прошу Вас поместить в издаваемой Вами газете следующее мое заявление:

Представляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по — русски и в переводах, а равно и ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочиненных изданиях 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения». После этих радикальных заявлений мужа Софья, вспоминая свой визит к государю, думала о нем как о пирровой победе, которая стоила ей стольких, как оказалось, напрасных трудов. Ради чего она все это делала?

Муж тем временем просил ее хорошенько все обдумать вместе «с Богом» и все‑таки отправить в редакцию письмо об отказе его от авторских прав, не исключая даже подаренного ей когда‑то «Ивана Ильича». Софья была вынуждена согласиться, но в душе осталась непреклонной, по — прежнему считая, что с его стороны «несправедливо обездоливать многочисленную и так не богатую семью». Между тем ей снова предстояла беготня еще и по другим делам, связанным с разделом имущества, которые осложнились из‑за отказа Маши взять свою долю. Софья была в ужасе от того, что творила ее дочь, не понимавшая, что такое остаться без гроша после такой обеспеченной жизни. Теперь ей надо было оформить свое попечительство, для чего необходимо было подписать «пропасть бумаг». Маша передала ей привезенную из Тулы кипу документов от нотариуса, и Софья была вынуждена сидеть и пыхтеть над ней для того, чтобы обеспечить будущее дочери. Это были скучные и тяжелые заботы. А Лёвочка продолжал жить как жил.