Зной

— Откиньтесь назад.

Глория забралась на кровать, приложила к горлышку бутылки чистую бумажную салфетку, плеснула на нее текилы и принялась легкими поначалу мазками, нажим которых она постепенно увеличивала, обрабатывать порез на лбу Карлоса.

— Почти и не болит уже, — сказал он.

— Вот и хорошо.

— Вы делаете это, как настоящий профессионал.

— Прослушала курс экстренной медицинской помощи. В колледже.

— Так это вас там научили раны текилой обрабатывать?

— Первое, чему нас там научили: «Вы — первая линия обороны».

— То есть?

— Проблемы решаются в больнице. А нас учили тому, что необходимо сделать, чтобы человек не умер между рестораном и отделением скорой помощи.

— Каким еще рестораном?

— Тем, в котором он подавился. Это всего лишь пример. Хотя по большей части нас именно этому и обучали — оказанию первой помощи подавившемуся и задыхающемуся человеку. — Глория подобрала под себя ноги, склонилась поближе к Карлосу: — Я, например, умею производить срочную коникотомию.

— Что?

— Не знаю, как оно будет по-испански. Это когда человеку вскрывают горло, чтобы он мог дышать.

—  Traqueostomia.

— Нет, не то, — сказала Глория. — Так называется долгая операция по установке постоянной дыхательной трубки. А я говорю о срочной мере, к которой прибегают, когда дыхательное горло перекрыто, а прием Хеймлиха не срабатывает. Ты протыкаешь мембрану… вот здесь. — Она провела пальцем под кадыком Карлоса; шея у него оказалась теплой и гладкой. — И специальным инструментом удерживаешь путь для воздуха открытым. А если инструмента у тебя нет, используешь соломинку для коктейля — что?

— Вы забавная.

— Чем это я забавная?

— Да нет, не забавная, — поправился он. — Энтузиастка.

— Я говорю о том, чем мне хотелось заниматься.

— Понимаю. И по-моему, получается у вас очаровательно.

Глория взяла свежую салфетку.

— Удивительно, что я вообще еще что-то помню.

— Думаю, из вас получился бы замечательный врач. — Он щелчком отправил докуренную сигарету в корзину для мусора. — Я даже согласился бы, чтобы вы проделали со мной эту, как ее? Кони…

— Коникотомию. Да вам и выбирать не пришлось бы — вы бы валялись без сознания.

— Ну, если такое со мной когда-нибудь случится, считайте, что я дал вам карт-бланш, загодя. Только сначала все же попробуйте на мне Хеймлиха.

— Договорились.

Она добавила на салфетку текилы.

— Оу. Как по-вашему, похож я на моего отца?

Глория на миг замерла:

— Немного.

— Бабушка говорила, что я пошел главным образом в мать, — сказал он. — Но это вряд ли могло быть чистой правдой. Увидев в каталоге его фотографию, я принялся изучать себя, стараясь понять, что мне досталось от него.

— Вам могло достаться и то, чего нельзя увидеть.

— Ну да. Чувство юмора или… склад ума.

— Он был довольно сухим человеком.

— Мне и это по душе. Вы слышите его во мне, когда мы разговариваем?

— Бывает, — ответила она. (И гораздо чаще, чем она была готова признать.) И добавила: — Но вы все же другой человек.

— Ну да.

Пауза.

— Странно. Он сидит во мне, хочу я того или нет. Это одна из причин, по которым я хотел увидеть отца. Я все время ношу его, так сказать, в себе, так почему же не посмотреть на него во плоти.

Он пододвинулся поближе к Глории:

— А ваш отец?

— Мама никогда о нем не рассказывала.

— Но ведь и замуж после его смерти она не вышла.

— Мама? — Глория усмехнулась. — Нет.

— И что вы об этом думаете?

— Что я об этом думаю?Ничего не думаю. Так сложилась жизнь. У меня была мать, она жила сама по себе, а больше в нашем уравнении никто не присутствовал.

— Еще одна наша общая черта, — сказал Карлос. — Одна из многих.

Она кивнула, увлажнила текилой новую салфетку:

— Ну и воняет же эта штука.

— Мне можете не рассказывать. Она едва не угробила мою жизнь.

— Так вы ее пили? Текилу?

— Вопрос скорее в том, чего я непил. Хотя текила мне не так чтобы нравилась.

— Мне тоже.

— А что вы пьете?

— Ничего не пью. — Новая салфетка. — Даже пьяна ни разу в жизни не была.

— Ни разу?

— Когда мы с Реджи познакомились, он потратил первый наш месяц на попытки меня напоить, а я — на старания увернуться от стаканов и рюмок, которые то и дело подносились к моим губам. — Она покончила с раной на лбу и занялась окружавшими ее царапинами. — Позже он сказал, что именно мое упорство его больше всего и заинтересовало.

— Мне известны браки, которые как раз так и устроены.

— Наш был устроен не так. Он вообще никак устроен не был. Мы отличались противоположностью стилей. Он все старался вывести меня из себя, находил это бог весть каким романтичным. Это напоминало ему о его юности. Знаете, о времени, когда ссоры и ухаживания идут рука об руку. И за три года мне его старания успели страшно надоесть. Страшно.

Она понюхала горлышко бутылки и содрогнулась.

— А текилу я однажды попробовала. На свадьбе друга Реджи. Кто-то поднес мне ее по ошибке. Я думала, что это яблочный сок.

— Как же вы разницу-то не унюхали?

— Да просто глотнула, ни о чем не думая. Но мне и одного глотка хватило, чтобы все понять.

— А именно?

— Не мое. — Она плеснула текилы на салфетку, сказав: — Когда покончим с нашим делом, можете взять, что останется, себе. Я отдаю вам мою половину.

Карлос не ответил, и она прибавила:

— Простите. Выскочило из головы.

— Разговаривать о ней мне дозволено, — сказал он. — Не дозволено пить. Я уже говорил, текила не из моих любимых напитков. Хоть я и пил ее до того, как перешел на «Будвайзер».

Глория улыбнулась:

— Что же, сегодня вы снова встретились с ним лицом к лицу.

— Сукин сын. — Карлос неловко поерзал. — Вы заметили, как он быстро переменился? Тридцать секунд — и он перешел от шуточек к буйству.

— Он из тех, кто злится тем сильнее, чем чаще их ловят на вранье.

— А кто они, эти «те»?

— Мужчины.

Карлос снова рассмеялся, но тут же умолк.

— Нет, вы посмотрите, — сказал он. — Это еще что? О господи.

На боку у него проступило сквозь ткань рубашки извилистое пятно крови. Карлос приподнял рубашку. Еще один порез — не глубокий, чистый, но внимания требующий.

— Он-то откуда взялся?

— Не знаю. Может, вскрылся от моих движений.

— Погубит он вам рубашку.

— Уже погубил, — сказал Карлос.

Он попробовал закатать полу рубашки вверх, чтобы она не закрывала рану, не получилось, ткань все время разворачивалась. Тогда они вдвоем попытались просто снять рубашку, но, разумеется, протащить шезлонг сквозь рукав им не удалось. Ткань скрутилась на руке Карлоса, увенчав шезлонг своего рода тюрбаном.

— Либо мы ее разорвем, — сказала Глория, — либо снимем позже, когда избавимся от наручников.

— А кстати, есть какие-нибудь идеи насчет того, как от них избавиться?

— Я думаю об этом, — ответила она. — Так, сидите спокойно.

Глория смочила салфетку и разгладила ее поверх пореза. Выглядел он — из-за крови и пугающего расположения — более страшным, чем был. Слава богу, кожа у Карлоса чистая, думала Глория. Ни волосков, ни подкожного жира. Касаешься ее — и кажется, что у тебя под пальцами полированный мрамор.

— Это мы и завтра сделать можем.

Глория подняла на него взгляд:

— Что?

— Избавиться от наручников. А спать мне придется в обнимку с ним, — Карлос тряхнул шезлонгом. — Ау.

— Поосторожнее…

Глория открыла косметичку, покопалась в ней. Завернутая в салфетку, обратившаяся в мумию зубная щетка, дорожная зубная паста, «ибупрофен», кусачки для ногтей… Вот: полоски лейкопластыря, на все порезы хватит.

После того как она налепила последнюю полоску, Карлос хлопнул себя ладонью по колену и воскликнул:

— Браво.

Глория, улыбаясь, бросила салфетки и пустые оболочки пластыря в корзинку для мусора.