Зной

Пока они сидели в приемной, Глория пыталась читать «Ньюсуик», а Реджи продолжал бухтеть.

— Стеффордс Уирли? Что это, на хрен, за имя?

Глория шикнула на него.

— Сдается, мы с тобой в клоунский колледж пришли поступать.

— Умолкни, Реджи.

Стеффордс Уирли оказался сонным астеником с выступающими зубами. Освещен его кабинет был скудно, поэтому Глория не сразу заметила зачесанные поперек лысины жидкие волосы Стеффордса. Каковые, предположила она, и составляли причину такого освещения.

Сквозь окно кабинета она видела за бульваром Виктории закусочную, забитую обедающими старлетками, чьи декольте доходили до стоявших перед ними тарелок с домашним сыром. Напротив каждой за столиком сидел мужчина с собранными в хвостик волосами и апоплексической от постоянной жизни в беспроводных сетях физиономией.

— Уэс сказал, что он был хорошим человеком, — пророкотал Уирли.

Теннессиец? На перемещенного южанина он не походил; в отношении эстетическом Уирли был типичным ваннаисцем. Впрочем, решила Глория, это, наверное, происходит с каждым, кто перебирается сюда: наследственные признаки его уничтожаются, сменяясь загаром.

— Весьма сожалею о вашей потере, — прибавил он.

Слова эти Глория слышала далеко не впервые, и всякий раз они звучали так, точно речь шла о ключах, которые она куда-то засунула, а куда — забыла.

— Спасибо, — сказала Глория, выкладывая перед ним на стол свидетельство о смерти Карла.

Пока Уирли читал бумагу, лицо его становилось все более озадаченным. Прежде чем он успел хоть что-то сказать, Глория извлекла из пакета урну и поставила ее на стол.

Уирли даже съежился в кресле:

— Что это?

— Они кремировали его еще до того, как я приехала, — объяснила Глория.

Уирли позеленел и рывком отъехал вместе с креслом от стола.

— А вот это совсем ни к чему, — сказал он.

Реджи, давясь от смеха, вынес урну из кабинета.

— Извините, — сказал Уирли. — У меня на этот счет особая сенситивность.

— Насчет праха?

— Насчет смерти, — ответил он. — Она внушает мне исступленный ужас.

— Но вы же занимаетесь имуществом умерших, — удивилась Глория.

— Психиатр, который консультировал меня в колледже, полагал, что это может оказаться хорошей стратегией преодоления моего страха.

— И помогла она вам?

— Ни в малой мере. — Уирли взял со стола свидетельство: — Так это все, что у вас имеется.

— Я понимаю… — начала было Глория, однако закончить ей помешало возвращение Реджи.

— Я пристроил урну у стойки с журналами, — сообщил он. — Мы заберем ее, когда будем уходить.

— Смотрите не забудьте, — попросил Уирли.

— Это все, что я получила от мексиканской полиции, — сказала Глория. Она показала ему еще одно, решающее, доказательство смерти Карла — его серебряный крестик — и описала, сумев уложиться в тридцать секунд, свой южный вояж. Слушая ее, Уирли делал заметки на листке бумаги с эмблемой какого-то отеля.

— С ближайшими родственниками его вы связывались?

— Пыталась. Потратила неделю на звонки в самые разные места, пытаясь получить сведения о них.

— И?

— Если родственники и существуют, мне их отыскать не удалось. Я обзвонила всех наших клиентов. Поговорила с каждым из наших складских работников. Обшарила офис. Съездила в дом Карла и перевернула там все вверх дном. Я проработала у Карла Перрейра почти десять лет и ни разу ни слова о семье от него не слышала. Да и звонили нам люди исключительно по делу.

— Вам это странным не казалось? — спросил Уирли.

— Конечно, казалось, — ответила она, — но я привыкла. И не видела причин приставать к нему с вопросами.

— А завещания он не оставил?

— Мне о нем ничего не известно. И Уэсу Кацу, судя по всему, тоже.

— Может, семья у него была такая, что ему о ней и говорить-то не хотелось, — вставил Реджи.

— В законе прописана процедура распределения наследуемого капитала, — сказал Уирли, — а также круг лиц, которые вправе на него претендовать, и если удается найти кого-то, входящего в этот круг, он и становится наследником, в противном случае деньги поступают в государственный фонд.

— Так что же мне делать? — спросила Глория.

Уирли как-то странно посмотрел на нее:

— Вам? Вам ничего делать не нужно.

— Почему?

— Вы свою задачу выполнили. Правда, никто ее перед вами не ставил. Теперь вы передадите все властям. Если они примут вот это, — он помахал свидетельством о смерти, — а это очень большое «если», то будет приведен в движение соответствующий механизм.

— Я разговаривала с полицейскими перед тем, как поехать в Мексику, — сказала Глория. — Им все это не интересно.

Уирли поковырялся в зубах, нашел в них искомое, проглотил.

— Им — нет. Суду — да. Дела, в которых умерший не оставляет завещания, а ближайших родственников его найти не удается, передаются в ведение государственного администратора наследств.

— А что происходит с бизнесом?

— Бизнес продают с аукциона.

Глория ненадолго задумалась, потом сказала:

— Мне хотелось бы участвовать в этом.

— В чем?

— В исполнении его… его последней воли.

— Это благородно, боюсь, однако, что решать тут будете не вы. Государственный администратор так легко от своих прав не откажется, поскольку его управление получает долю собственности покойного. И управление городского прокурора тоже… Все получают. Он мог упомянуть вас в завещании?

— Не думаю, — ответила Глория.

— Тогда по закону вы ничего требовать не вправе.

— Я отвечаю за его бизнес, — сказала она. — Карл поручил мне это. У меня есть записка от него.

— И что в ней сказано?

— «Позаботься тут обо всем, пока меня не будет».

Уирли погладил себя по галстуку:

— «Позаботься тут обо всем, когда меня не будет».

—  Пока.

— «Позаботься тут обо всем, пока меня не будет».

Она кивнула.

— Ну, могу вам сразу сказать, если записка не заверена, завещанием ее никто не сочтет.

— Я не претендую на его деньги.

— Тогда о чем же вы просите?

Глория помолчала, думая: хороший вопрос. Она просит о… о праве как можно дольше цепляться за останки Карла?

— Я просто хочу участвовать в этом.

Пауза.

— Знаете что, — сказал Уирли. — У меня есть друг, судья по делам о наследствах. Человек он старый, работает не полный день. Свободного времени у него много, да и поговорить он любит. Давайте я позвоню ему, и мы посмотрим, что он скажет. Вас это устроит?

Глория кивнула:

— Спасибо.

Уирли покачал головой:

— С какой стати кто-то может захотетьсвязываться с делом о наследстве — это выше моего понимания. Веселого в таких делах мало.

Когда Глория с Реджи уже стояли в ожидании у дверей лифта, из офиса Уирли выскочила, держа перед собой в вытянутой руке урну, секретарша.

— Вы же не хотите оставить нам это, — сказала она.

— Нет, — беря урну и прижимая ее к себе, ответила Глория.

— Мистеру Уирли не хотелось бы снова увидеть ее.

— Ему вообще видеть ее без надобности было, — согласился Реджи.

Глава одиннадцатая

— Простите мне этот schvitz [40], — сказал судья, — но если я не выхожу на корт до полудня, пробиться на него мне уже не светит.

Он провел обшлагом халата по лбу и помахал его полами. Сложением судья походил на котел: короткий, пузатый и пугающий в белой майке с треугольным вырезом и шерстяных свободных брюках. Он расхаживал по комнате, обмахиваясь лос-анджелесским «Календарем событий».

— Сукин сын таки задал мне жару — три сета вместо двух. Как правило, одного-двух. Но не сегодня. О нет. Я играл с ним не в полную силу, сам виноват. Однако тут уж ничего не поделаешь. Если каждый день в течение шести лет вбиваешь человека по уши в землю, то в конце концов проникаешься к нему не самыми лучшими чувствами. Игрок он кошмарный. Кошмарный. Подача, как у последнего feigelah [41] . Мояподача становится, что ни неделя, только лучше. Вы не поверите, но это так.

40

Пот (идиш).

41

Также feygelah, fegelth —пидор; на идише — птичка.