Зной

Она смыла с тарелки оставленные сэндвичем крошки, взяла полотенце, начала вытирать ее.

«У тебя экзамен?»¡

«У меня всегда экзамен».

«Только не ждите, что я попытаюсь запомнить ваше расписание, доктор Мендес. Если хотите, чтобы я сделала это, наймите меня в секретарши».

«Ха. Может быть, если тебе повезет. — Глория подняла тарелку повыше. — Но тогда тебе придется мыть за мной посуду».

Она протянула руку к верхней полке, и тарелка выскользнула из ее пальцев. Мама, сложившись вдвое, успела, сделав всего одно поразительно быстрое движение, поймать ее.

Хорошие рефлексы, Мама.

Мама, так и не разогнувшаяся, ничего не ответила. Мгновение она простояла, точно бегун на старте. Затем упала на бок: замершие веки, негнущееся тело, кажущиеся жалкими приоткрытые губы. Быстрозамороженная, так и сжимающая в руке тарелку.

Оглядываясь назад, Глория могла лишь похвалить себя за медицинскую интуицию. Разум ее мгновенно поставил диагноз: удар — хотя она ни одного никогда не видела.

Смачный шлепок вернул ее в настоящее время: один из мальчишек споткнулся и разбил губу. Мать его, усердно тыкавшая соском в лицо плачущего младенца, внимания на это происшествие не обратила.

Сестра сердито сказала что-то Фахардо и ушла, хромая, в заднюю дверь.

— Недовольна, — сообщил Teniente. —Говорит, у доктора дел по горло.

Увидев, что сестра удалилась, бродяга возобновил охоту на разбудившего его мальчишку — схватил с пола кусок резиновой трубки и взмахнул им, будто полицейской дубинкой.

— Вам не кажется, что это немного опасно? — спросила Глория.

— Каждый раз, как приезжаю сюда, — ответил Teniente, —вижу здесь этого малого. Вреда он никому не причиняет. Разве что оплюет кого-нибудь.

—  А ну положи! —вернулась, размахивая перчаткой, как булавой, сестра. Бродяга бросил трубку, сжался в комок и закатился под скамью, где тут же и захрапел, выводя одну заунывную мелодию за другой.

Из коридора показался покрытый пятнами белый халат, однако облачен в него был, вопреки ожиданиям Глория, отнюдь не мужчина средних лет, — нет, халат привольно свисал с плеч молодой азиатки. От нее веяло, точно духами, отчаянием, — она преждевременно седела.

Стоявшие в очереди больные начали подступать к ней, пошатываясь, будто зомби.

— ¡No moleste! [37]— закричала азиатка, отбиваясь от них, стараясь вернуть их в очередь.

Медсестра, теснившая, совершенно как вышибала, орду больных, толкая их предплечьями, нашла все же время, чтобы кивнуть Фахардо.

Глория пошла было за ним, однако сестра преградила ей путь.

— Не вы, — сказала она. — Только он.

Tenienteисчез вместе с доктором за дверью.

Глория беспомощно смотрела им вслед:

— Но я должна…

— Нет, — сказала сестра. — Пускать туда кого-нибудь не стерильно, так что…

Закончить она не успела, поскольку началось столпотворение, причиной которого стал очкастый мальчик, пустивший в воздух струю мочи — совершенно как изваяние на каком-нибудь европейском фонтане. Толпа отшатнулась от него, грозя обвалить все четыре стены. Сестра бросилась к мальчишке, попыталась заставить его опустить руки по швам. Глория прикинула — не попробовать ли ей проскочить в заднюю дверь, за которую ушли Фахардо и доктор, — но решила, вспомнив о невозмутимой жестокости сестры, подождать возвращения Teniente.

И через десять минут он вернулся с бумажным пакетом и коричневатым документом в руке. Не сказав ни слова, он потянул за собой Глорию к вращающимся дверям. Они вышли на грязную парковку, едва избежав столкновения с беременной женщиной, у которой уже начались схватки.

— Уф… — произнес Фахардо и помахал рукой, которую кто-то успел облить горячим кофе.

— Что сказала доктор? — спросила Глория.

Фахардо протянул ей документ.

PARTIDA DE DEFUNCION [38]

Графы, в которых должны были значиться имя, дата рождения, адрес и так далее, остались не заполненными. Документ содержал только подпись доктора и указание причины смерти: «Ожоги третьей степени и тупая травма головы».

— Это мог быть кто угодно, — сказала Глория.

Фахардо перевернул свидетельство и показал ей приколотый степлером к исподу документа прозрачный пакетик. В пакетике лежал серебряный крестик. Вынимать его нужды не было, крестик Карла Глория узнала и так.

— У доктора не было ни времени, ни необходимой для заполнения свидетельства информации, — сказал Фахардо. — Поэтому мы с вами сделаем это самостоятельно.

Он вытащил из кармана шариковую ручку, зубами снял с нее колпачок:

— Имя?.. Сеньора. Эй. Проснитесь. Если хотите покончить с этим как можно скорее. Или, как я уже говорил, могу прислать вам документ по почте.

— Но… — пролепетала она. В голове у нее все перемешалось. — Тело.

Фахардо вручил ей бумажный пакет:

— Здесь.

что ОХ

о нет

Первое ее побуждение было таким: бросить пакет на землю. В твоих руках. Он здесь.

Глория открыла пакет, вынула из него маленькую пластиковую урну. И подержала ее в руке так, точно урна была бьющимся сердцем.

— Стандартная процедура, — сказал Фахардо. — Дозволенная законом. Когда возможность связаться с ближайшими родственниками отсутствует, а тело сильно повреждено. Места в больнице мало. Хотите, я поведу машину?

Она немо кивнула, позволила ему подвести ее к «доджу», усадить на пассажирское сиденье. Фахардо сел за руль.

— Давайте покончим с этим, нам еще ехать да ехать. Вы пристегнуться не хотите?

Глория смотрела на урну, стараясь проникнуть взглядом за ее стенки.

— Сеньора. — Фахардо вздохнул, потянулся поперек нее к ремню безопасности, зацепив попутно ее грудь. И, вздохнув еще раз, расправил документ на руле: — Имя.

Она назвала имя.

— Дата рождения? Место рождения? Место работы? Образование?

Когда они закончили, Фахардо сложил свидетельство и вставил его между рукой Глории и урной. Она сидела неподвижно, лишь отвечала на его вопросы; мысль у нее в голове осталась всего одна: в твоих руках. Он в твоих руках.

— Вы не спите?

Она кивнула.

— Надо было подождать, — сказал Фахардо. — Я пытался помочь вам, сеньора.

Он запустил двигатель, вытянул, оглядываясь назад, шею. Сказал:

— Может быть, в следующий раз вы меня послушаетесь.

ЭТО НЕ ЧЕЛОВЕК; это украшение. Дурное.

Лиловый пластик. Лиловый пластический футбольный мяч.

Такому в доме престарелых самое место. Она покрепче сжала урну в ладони.

На миг ей показалось, что она услышала голос Карла. Жалуется — на что?

Нет.

Говорил не Карл.

Говорил Teniente.И проговорил он всю дорогу.

О трудностях работы «в забытой богом дыре». Об «отсутствии поддержки», о «долгих одиноких часах».

— Разве человеку годится так жить, а, сеньора? Я хочу сказать, уж вы-то меня понять можете, верно?

Невероятно, что можно вот так переносить труп. С таким удобством. Обычай, несомненно, порожденный прагматизмом.

Пещерный человек своей жене: «Я устал таскать повсюду тело твоей мамаши».

Жена пещерному человеку: «Успокойся и запали костерок…»

Он вылетает из пещеры, чиркает спичкой, и — вуаля! Рождается новый вид контейнера для хранения трупа.

Она засмеялась, короткими резкими порывами. То был не обычный ее смех, а что-то вроде визга заедающих тормозов.

Фахардо, решивший, что ей понравился только что рассказанный им анекдот, сказал:

— А до вас сразу дошло, верно?

Глория замотала головой, глядя ему в лицо, надрывно смеясь. Как можно быть таким идиотом?

— Еще один хотите? — спросил он.

Она кивнула и прикусила губу — грудь ее свело новой горячечной судорогой.

— Я еще и не начал, — сказал Фахардо, — а вы уж хохочете. Приятно смотреть, сеньора. А то видик у вас был какое-то время совсем никуда. Я за вас даже тревожиться начал. Все повторял себе: «Когда же она поймет, что жизнь — всего лишь длинный анекдот?» Ну, теперь вы поняли.

37

Не приставайте! (исп.)

38

Свидетельство о смерти (исп.).