Хемингуэй

Глава двадцать четвертая ВСПОМНИТЬ ВСЕ

В Испанию прибыли в первых числах мая, поселились у американцев Билла и Энн Дэвис (люди типа супругов Мерфи, но более скромные, познакомились с Хемингуэем в Мексике в 1941 году) на их вилле «Консула» под Малагой. «Ели там вкусно, пили вволю. Каждый мог делать, что хотел, и, когда я, проснувшись утром, выходил на открытую галерею, опоясывавшую второй этаж дома, и смотрел на верхушки сосен в парке, за которыми видны были горы и море, и слушал, как шумит в сосновых ветвях ветер, мне казалось, что лучшего места я никогда не видел. В таком месте чудесно работается, и я сел за работу с первого же дня». Сын Дэвисов Теодор, которому тогда было 10 лет, вспоминал, что его родители полностью стушевались перед гостем: тот был центром всей жизни в доме. По утрам гость работал: написал эссе, о котором его давно просил Скрибнер — «Искусство рассказа» (The Art of the Short Story), где развивал «принцип айсберга», рассказывал о людях и событиях, вдохновивших его на некоторые рассказы, и критиковал коллег. (Скрибнер текст отклонил и при жизни автора он не публиковался.) Две недели прошли тихо. Но к середине мая работу пришлось отложить: были более важные дела. «Как показало время, я бы никогда не простил себе, если бы пропустил то, что произошло весной, летом и осенью этого года. Страшно было бы это пропустить, хотя страшно было и присутствовать при этом. Но пропустить такое нельзя».

О чем это — уж не переворот ли против Франко? Нет, Ордоньес и Домингин проведут серию боев. Ордоньес был друг, почти сын, Домингин, человек более расчетливый, интеллектуальный — тоже друг, но с оговорками. Соревнование обострялось тем, что матадоров связывала родством Кармен Ордоньес. «Бой быков без соперничества ничего не стоит. Но такое соперничество смертельно, когда оно происходит между двумя великими матадорами. Ведь если один из боя в бой делает то, чего никто, кроме него, сделать не может, и это не трюк, но опаснейшая игра, возможная лишь благодаря железным нервам, выдержке, смелости и искусству, а другой пытается сравняться с ним или даже превзойти его, — тогда стоит нервам соперника сдать хоть на миг, и такая попытка окончится тяжелым ранением или смертью».

В «Консулу» стали съезжаться знакомые — Хуан Кинтана, летчик Руперт Белвилл, любитель корриды, с которым подружились в прошлый приезд. 13 мая выехали на нескольких автомобилях в Севилью (там Мэри простудилась и вернулась в Малагу), оттуда в Мадрид, где публика проявляла к Хемингуэю повышенный интерес — одни как к нобелевскому лауреату, иные как к другу великого Ордоньеса. Среди репортеров была 19-летняя ирландка Валери Денби-Смит, путешествовавшая в качестве внештатного корреспондента разных агентств; Бельгийская служба новостей поручила девушке взять интервью у писателя, о котором она едва слыхала. «Я понятия не имела о его славе. Мне кажется, он нашел это очаровательным». После первой же беседы Хемингуэй пригласил Валери сопровождать его, и она обещала приехать к фиесте.

Далее — Аранхуэс, где еще до боя запахло кровью: «Когда мы шли посыпанной гравием дорожкой к мощеному двору отеля, забитому машинами, я вдруг услышал грохот и, обернувшись, увидел лежащий на боку мотороллер. Люди сбегались к водителю, который, видимо, сильно расшибся. Но девушку, сидевшую позади водителя, выбросило на середину мостовой. Я подбежал к девушке, поднял ее и держал на руках все время, пока мы ловили машину, чтобы отвезти ее в больницу. Но все машины, видимо, были заняты другими делами. Я боялся, что у нее повреждено основание черепа. Крови было немного, и я нес девушку очень бережно, стараясь не повредить ей и в то же время не запачкать кровью свой костюм. Мне не жаль было костюма, но несчастье, случившееся с девушкой, само по себе служило достаточно дурным предзнаменованием, недоставало еще, чтобы я в таком виде сидел в первом ряду перед ареной боя быков. Наконец мы достали машину, передали девушку в надежные руки, и ее повезли в больницу. Потом мы сошлись с нашими гостями в ресторане на набережной. Меня очень огорчало, что несчастье с девушкой случилось в день открытия фиесты, и тягостно было вспоминать ее посеревшее, запыленное полудетское лицо. Я беспокоился, не повреждена ли черепная коробка, и мне было стыдно, что все время, пока я нес девушку на руках, я думал не только о ней, но и о том, как бы не выпачкаться в крови».

«Опасное лето» переполнено рассуждениями о смерти: «Любой человек может иной раз без страха встретиться со смертью, но умышленно приближать ее к себе, показывая классические приемы, и повторять это снова и снова, а потом самому наносить смертельный удар животному, которое весит полтонны и которое к тому же любишь, — это посложнее, чем просто встретиться со смертью. Это значит — быть на арене художником, сознающим необходимость ежедневно превращать смерть в высокое искусство». Дурные предчувствия сбылись — Ордоньес был ранен, но скоро поправился (что сталось с девушкой, неизвестно, да и факт ее существования не подтвержден) и приехал в «Консулу», куда к тому времени возвратились Хемингуэй и Дэвис. Пока Ордоньес лечился, Хемингуэй съездил в Альхесирас посмотреть на его соперника, которого признавал «великим художником», но только в прошлом — рога его быков были подпилены, и от него, как от бедного Кашкина из «Колокола», пахло смертью.

Ордоньес выздоровел в конце июня. Шурин ждал его в Сарагосе, где должно было состояться очное состязание. Свита Хемингуэя полнилась: приехали Хотчнер, доктор Сэвирс, Джанфранко Иванчич, последние — с женами. Образовалась так называемая «куадрилья» (группа поддержки, сопровождающая матадора): кроме вышеназванных лиц, Дэвисов и Валери Денби-Смит, в нее входили Кинтана, Белвилл, фотографы Питер Бакли и Хулио Убинья, актрисы Полли Пибоди, Лорен Бэколл и Беверли Бентли, периодически присоединялись разные репортеры, актеры и светские бездельники; за редким исключением все эти люди были намного моложе Папы. Один из временных спутников, испанский журналист Хосе Луис Кастильо-Пуче, написал книгу, где преувеличил свою роль в окружении Хемингуэя и оплевал других: Хотчнера обозвал «эксплуататором» и «прилипалой», добрейшего Дэвиса — «сторожевым псом», Валери — «подлой стервой» и т. д. (Хотчнер подаст иск за клевету и выиграет процесс.) Но не он один был ревнив: многие члены «куадрильи» говорили друг о друге гадости, а Хотчнера недолюбливали все, ибо он был ближе других к «матадору»: литературные и деловые вопросы Хемингуэй обсуждал только с ним. Кто платил за всех? Кто побогаче, жили за свой счет; за «бедных», по утверждению Мэри, платила она, и не из средств мужа, а из собственных: она была фотокорреспондентом «Спорте иллюстрейтед».

Валери присоединилась к группе в Памплоне. Хемингуэй предложил ей должность секретаря; она станет его последней «дочкой». В книге «Бег с быками: годы с Хемингуэями» и многочисленных интервью она рассказала о том лете: «Мне казалось, что это был непрерывный праздник, где ночь смешивалась с днем. Спали три или четыре часа. В два-три часа утра танцевали на улице и веселились, потом ложились спать, и все начиналось снова, в 10–11 утра сходились на площади в кафе, там была обязательная выпивка и обсуждение корриды. Мы все учились, и это было наслаждением и для Эрнеста и для молодежи, окружавшей его. Он рассказывал, показывал и учил». «Стол всегда был достаточно велик, и любой мог подойти и сесть к нам, и немногие различали, кто был членом группы, а кто нет». «Да, он напивался, да, все мы напивались время от времени, все мы действовали друг другу на нервы, и были скандалы. Но это — жизнь».

О Хемингуэе: «Он всегда руководил другими людьми. Мы никогда не воспринимали его как нуждавшегося в опеке. Он всегда и всюду был главным. Он украшал людей. Он делал их более интересными, чем они были в действительности. Я не знаю, как он описал бы меня, но он заставил меня чувствовать себя намного более значительным человеком, чем я себе казалась. Это был настоящий подарок». Какого рода чувства они питали друг к другу, неясно: Хемингуэй галантно ухаживал и флиртовал, как со всеми молоденькими девушками, Валери держалась как подобало «дочке». В книге она приводит его письма: «Я не могу обойтись без тебя. Я знал это и раньше. Но теперь я знаю, как это захватило меня. <…> Я люблю тебя всегда — утром, когда просыпаюсь, и ночью. Когда ложусь спать — я вижу тебя ясно и светлой ночью, и темной…» Но он всегда был галантен, владел искусством романтического флирта и писал такие письма многим женщинам. Во всяком случае, в семейные отношения Валери не вмешивалась, и Мэри к ней относилась чуть менее настороженно, чем к Адриане.