Правдивый ложью

А это уже на десерт и вновь для Басманова, чтобы видел – не расслабился Годунов, не решил, что теперь ему и впрямь нечего бояться, и нужные меры принял.

Боярин – не дурак, прекрасно понял. Вон как заерзал на своем полавочнике: уразумел, что власть в Москве вроде бы почти его, если не считать наместника, а приглядеться – нет ее.

В Кремле наши с Зомме люди, да и в остальных частях города тоже не его – поручения-то они получили напрямую от самого престолоблюстителя, а значит, и отчет, случись что, держать в первую очередь перед ним…

В целом итогом этого заседания я остался доволен, но, увы, мои испытания на сегодняшний день не закончились.

Глава 7

Вечер трудного дня

То, что ужин с семейством Годуновых окажется далеко не из самых приятных, мне было понятно с самого начала, не зря я от него усиленно отбрыкивался, ссылаясь на массу незавершенных дел.

Однако Федор был настойчив, поясняя, что такого почета, как усесться с ними за трапезу, не удостаивался вообще ни один человек. Потому он и хотел, чтобы именно я стал тем единственным, которому оказана такая милость, ибо других почестей, хоть заслуги мои и огромны, он предоставить мне не может.

Пришлось согласиться.

Причин же, по которым мне не хотелось завершать вечер этого долгого и длинного дня ужином с семьей Годуновых, было две, и обе весьма и весьма серьезные.

Во-первых, вдовствующая царица-мать Мария Григорьевна, которая, как я понял, настроена достаточно агрессивно.

Но это еще куда ни шло, однако имелось и во-вторых – скорее всего там будет еще и сестра Федора.

Не то чтобы я опасался вновь увидеться с Ксенией Борисовной – именно так я приказал себе называть ее даже в мыслях. Нет, опасений не было. Все обстояло куда хуже – я попросту боялся.

Потому и решил величать царевну сугубо официально. Иначе нельзя, иначе я мог сорваться, особенно если бы вновь увидел ее глаза.

В смысле, ееглаза…

Помимо семьи Годуновых и меня присутствовал только один человек – священник отец Антоний.

На его присутствии настоял я, заявив, что истинных спасителей семьи было шестеро, и если ратника Дубца приглашать было как-то не с руки, Архипушку-альбиноса тоже, а спасителя Дугласа самого надо спасать, то все равно остаются еще двое.

Зомме был отвергнут сразу, поскольку за столом будет присутствовать Ксения Борисовна, коей по обычаю невместно показываться перед мужчинами даже в присутствии брата, а вот на отца Антония согласие я получил, ибо священник – статья особая.

Получалось, что хоть какой-то союзник, на случай если Мария Григорьевна затеет опасный разговор насчет переворота и продолжения боевых действий, у меня есть. А может, одно его присутствие настолько угомонит властную женщину, что она и не посмеет его начинать.

Выглядел отец Антоний так себе. Впрочем, на его месте любой, слетев с лестницы и в завершение полета приложившись виском о ступеньку, не представлял бы собой образец здорового духа и здорового тела.

Хорошо уже то, что он оказался в силах поприсутствовать.

Усадил его Федор Борисович рядом с собой, по правую руку. Мне было определено место по левую. Напротив восседала, иного слова не подберешь, вдовствующая царица.

Лицо мрачное, глаза зло прищурены, левый время от времени мелко-мелко дергается, губы строго поджаты, а поглядывает на меня так, будто я не спаситель, а совсем напротив.

На столе особых разносолов не имелось – Петровский пост. Впрочем, налопаться все равно можно было от души. Два здоровенных блюда с солеными грибами, еще три – с рыбой, куча пирогов, отдельно – черная икорка плюс фрукты, ягоды, сласти…

С таким ассортиментом можно поститься хоть круглый год – не жалко.

Что до царевны, то тут я страшился преждевременно. Это мне стало понятно сразу, едва я уселся за трапезу в тесном кругу, где Ксения Борисовна, сидящая возле матери, выглядела несколько утомленной и смущенной.

Дело в том, что девки, которые занимались ее лицом, в искусстве косметики были явно ни бум-бум.

Вообще-то для розы достаточно одной капли утренней росы, если она действительно роза, а не чертополох, так что косметика царевне, на мой взгляд, была вообще ни к чему. Тем более такого качества и в таком ужасающем количестве.

Не в меру старательные холопки наложили на бедную девушку такое обилие румян и белил, что лицо у Ксении получилось неестественно белое, и на этом фоне ярко-красными факелами горели два пятна на щеках.

Словом, изуродовали до форменного безобразия.

Однако нет худа без добра, так что тут мне бояться было нечего и я мог теперь поглядывать на нее без опасения засмотреться, тем паче впасть в ступор. Девушка как девушка, царевна как царевна.

Правда, оставались глаза…

Их красоту не смогли испортить даже неестественно вычерненные брови и ресницы. Ну что ж, придется быть поосторожнее.

К тому же вскоре мне стало не до них – Мария Григорьевна постаралась на славу.

Началось же все с вроде бы невинного вопроса царицы о том, поцеловал ли Басманов руку Федору.

– Да, матушка, – кротко ответил мой ученик, мгновенно превратившись в почтительного, послушного и во всем покорного матери сына.

Ей хватило для разгона и этого, чтобы немедленно разразиться целой речугой в адрес подлого иуды, которого невесть почему до сих пор носит земля, хотя по всем божеским законам она давно должна была провалиться под его ногами, спровадив негодяя прямиком в огненную геенну на вечные муки.

Я помалкивал, скромно хрустя огурчиком, но она все равно добралась до меня.

– А ведь ежели бы ныне ты, князь, и его вывел со всеми прочими на Пожар, я тако мыслю, что люд московский в клочки бы изодрал подлого изменщика. Пошто не учинил таковское?

– Он сидел в осаде на своем подворье, – пояснил я, – и достать его я не успевал.

– Славную отговорку удумал, – криво усмехнулась она. – Токмо мне ведомо, что людишек у тебя было куда поболе, нежели у него. Коль восхотел бы – вмиг задавил. Так пошто не стал?

– Так ведь времени не было, – не терял я надежды покончить дело мирно. – Да и казаки у него из бывалых, так что моих людей положили бы изрядно.

– Твоих? – надменно прищурилась она. – Забыл, князь, кто в оном полку первый воевода?

– Нет, не забыл. Повелением Федора Борисовича им отныне являюсь я.

Что, съела, агрессорша?! Нечего сказать?!

Но я напрасно радовался. Пауза длилась недолго. Несколько секунд, и легкая растерянность сменилась очередным упреком в адрес сына:

– Выходит, ты, сыне, ныне вовсе нагой остался. И было-то у тебя верных людишек – нет ничего, да и те розданы тем, кто более всего на свете растерять их опаску имеет, а не…

Вот так вот. Речь к сыну, а рикошет по мне.

Ну а ты у нас на кой,

С вострой саблею такой?

Мы ж за то тебя и держим,

Чтоб берег царев покой!

[22]

Да как злобно-то. Ишь ты! Так, чего доброго, она меня и во всем остальном обвинит. Ну уж нет. Коли Федору совесть позволяет молчать после всего, что я для него сделал, то мне рот не заткнешь.

– А был бы с этого прок? – осведомился я. – Уж смерти Басманова Дмитрий Иоаннович точно бы не простил и…

– Не простил! – саркастически фыркнула она, не желая даже дослушать до конца, и тонкие губы изогнулись в очередной ехидной усмешке. – Не ведала я, что шкоцкий князь Мак-Альпин труса праздновать учнет. Признаться, мыслила о нем инако, и что он кровь за государя своего, яко князь Дуглас, пролити не побоится, а коль занадобится, то и живота не пощадит.

И сразу два голоса с одной и той же интонацией произнесли одно и то же слово:

– Матушка!

Вовремя.

Если бы не вмешательство брата с сестрой, пусть и весьма деликатное, но явно на моей стороне, мог бы и не сдержаться, а так взял себя в руки.