Страница 63 из 70
Я все еще не мог оторвать от Соломеи взгляда, когда Бен — Бар приблизил ко мне раскрасневшееся лицо и прошептал:
— Завидую тебе, ведь эта молодая плоть станет частью твоей награды!
18
— Ну так как, ты нам поможешь? — асмоней с силой сжал мой локоть, я чувствовал щекой его дыхание. — Не переживай, такие вещи случаются каждый день! Тысячи людей жонглируют перед толпой принципами лишь для того, чтобы разменять их в подходящий момент на деньги. Так устроен мир, нет смысла изображать из себя невинность. Уверен, Креститель только того и ждет, чтобы ему сделали хорошее предложение…
Бен — Бар держал мою руку клещами, но я ее вырвал. С негодованием?.. Да, нет, вырвал и все тут! Какое мне дело до их разборок?
Асмоней понял меня по своему:
— Что ж, в таком случае пусть все идет, как идет, и каждый платит по своим счетам!
Между тем, музыканты уже коснулись струн и извлеченная из них музыка ничем не напоминала ту заунывную мелодию, что тянули они, когда я только появился в зале. Теперь в ее аккордах переливалась нега Востока, а задаваемый барабаном ритм, словно набиравший силу пульс, будоражил и подхлестывал воображение. Томные движения Соломеи были ленивы и тягучи, демонстрируя себя, она скользила по кругу и тончайшая кисея облегала изгибы ее дышавшего животной энергией тела. Позванивали на запястьях усыпанные драгоценными камнями браслеты, им вторили обнимавшие щиколотки золотые кольца. В облике девушки было нечто первобытное и волнующее, заставлявшее вспомнить о свободных нравах необузданного прошлого. Начав танец с нарочитой неохотой, она постепенно распалялась, жесты ее приобрели порывистость, позы стали вызывающими. Наслаждаясь каждым движением по-звериному гибкого и нежного существа, зрители млели от восторга, как вдруг Соломея взвилась в воздух и все, что казалось воплощением страсти и блуда, померкло на фоне взбунтовавшейся в экстазе плоти. Это была неистовая пляска чувства, сильнее которого могла быть только смерть… и я физически почувствовал, что именно смертью она и закончится.
Еще не успел стихнуть мелодичный звон кимвала, не успокоилось метавшееся тенями по стенам пламя факелов, а Ирод Антипа уже был на ногах. Глаза его горели, губы прыгали от возбуждения:
— Проси, проси, что хочешь, Соломея, все отдам!
Ступая по кошачьи мягко, девушка приблизилась. Грудь ее вздымалась, большие, яркие глаза смотрели, с прищуром:
— Все ли, Антипа?.. — произнесла она глубоким, грудным голосом, от которого у меня по коже побежали мурашки.
— Все, Саломея, жизнью клянусь! — воскликнул Ирод, не отводя от нее полного страсти взгляда.
Желая привлечь присутствующих в свидетели, девушка обвела гостей глазами, остановилась на мгновение на лице матери. Иродиада едва заметно кивнула. Пухлые губки Соломеи тронула обещавшая блаженство улыбка, взяв тяжелое серебряное блюдо, она ударила в него, как в бубен, и пошла, припевая, по кругу:
— Все, что захочу!.. Все, что захочу!..
Замерла напротив тетрарха:
— Голову Иоанна! Сейчас! На этом подносе!
В зале наступила мертвая тишина. Смолк гомон гостей, оборвалась наигрываемая музыкантами мелодия. Мир словно отшатнулся от Ирода. Он остался стоять один. Не желая того, люди ощутили на себе ледяное дыхание вечности. Одиночество тетрарха было сродни проклятью и это невозможно было не почувствовать.
Губы Ирода дрогнули, на них проступила жалкая улыбка:
— Но!..
— Ты поклялся жизнью, Антипа! — прошептала девушка так, что тихий голос ее был слышен в самом дальнем углу зала.
В поисках поддержки тетрарх обернулся и посмотрел на жену, но лицо Иродиады было непроницаемым. Разом поникнув и уменьшившись в росте, Антипа пошатнулся, но все же выдавил из себя:
— Палача!
Асмоней за моей спиной усмехнулся:
— Вот видишь, к чему привел твой отказ нам помочь! Вы, прекраснодушные, не желаете марать руки, а окружающие страдают…
В следующее мгновение он втолкнул меня в круг света факелов и, войдя в него сам, провозгласил:
— Постой, государь!
В глазах Ирода Антипы вспыхнула надежда, он повернулся к Бен — Бару. Согнувшись в глубоком поклоне, тот продолжал:
— Позволь, великий государь, отсечь голову Иоану Дорофейло! Услужив тебе, он выкажет свою лояльность трону…
Мое сознание помутилось, ноги подкосились и, если бы не железная хватка Бен — Бара, я рухнул бы на камни пола. Во рту стало сухо, как в пустыне Иудейской, голова наполнилась гулом. По залу между тем пробежала волна одобрительных возгласов.
Иродиада поднялась с подушек и встала рядом с мужем:
— Действительно, дорогой, зачем же медлить! Позволь нашему гостю оказать тебе эту маленькую услугу, тем более, что, по уверению Бен — Бара, у него в таких делах есть опыт…
Произнося эти слова, женщина улыбалась, но не Антипе, и даже не асмонею, а мне, и улыбка ее была тонкой, как бритва, и жалящей, как укус кобры. Перед глазами у меня все плыло. Из потерявшего четкость цветового пятна выступила Соломея и, заслонив собою мать, подала мне серебряный поднос. В другую руку Бен — Бар уже вкладывал обоюдоострый короткий меч. Приобняв дружески за плечи, повел меня к выходу из зала:
— Живописуя твои подвиги, я все несколько преувеличил, но, между нами говоря, ты ведь в жизни действительно шел по трупам! Пусть не буквально, пусть иносказательно, так лиха беда начало! От Предтечи ты уже отрекся, теперь дело за малым… — похлопал меня поощрительно по плечу. — Не парься, Глебаня, смотри на вещи проще! Все эти интеллигентские ужимки и чистоплюйство придуманы для оправдания неудачников… — по-отцовски заботливо заглянул в глаза. — Ну а если кишка окажется тонка, я приду тебе помочь!
Сквозь бойницу на галереи в зал заглядывала взошедшая над Махероном луна. Я смотрел на нее и думал, что пропал, совсем пропал. Нить жизни истончилась, но не в том было дело. Что значит такая малость, как сесть в лодку Харона, в сравнении с перспективой очутиться в вечности в компании Пилата! Он распял Христа, я отрубил голову Его Предтече: славные мы с Понтием ребята, незлобивые, а если что и напроказили, то исключительно под давлением сложившихся обстоятельств!
Бег моих диких мыслей прервал увесистый пинок под зад. Солдат не слишком церемонился, но повторять приглашение ему не пришлось, я уже спешил вниз по узкой лестнице. Выронил тяжелый поднос, он с грохотом заскакал по ее ступеням и, ударившись о камни пола, покатился по коридору.
Звук вернул меня к действительности, если этим лукавым словом можно назвать то, что со мной происходило. Свет факела выхватывал из темноты запертые на засов двери. Второй факел торчал из стены в том месте, где коридор делал резкий поворот. Шум пиршества сюда не долетал, в подземелье царила тишина. Чувства мои обострились до предела. Держа меч наготове, я двинулся неслышно вдоль камер. Все они, насколько можно было судить, стояли пустыми. Завернул с опаской за угол. В дальнем конце коридора виднелась уходившая вверх вторая лестница и рядом с ней бочка, скорее всего, с водой.
В первой же клети, куда я заглянул, сидел прикованный к стене человек. В падавшем из окошка под потолком свете луны я узнал Иоанна. Белый квадрат на каменном полу подполз к его ноге в старой, изношенной сандалии, Предтеча молился. Когда тяжелая дверь скрипнула, Креститель повернул поросшую буйным волосом голову и посмотрел в мою сторону. В глазах его не было ни страха, ни интереса, худое лицо оставалось спокойным:
— Ты пришел меня убить?
Если в голосе Иоанна и прозвучало недовольство, то лишь тем, что я помешал ему обращаться к Богу. Но и с этим Креститель готов был смириться:
— Что ж, делай быстрее, что задумал! Людям дается время совершить предначертанное, по его истечении пребывание среди живых лишено смысла. Мое время истекло. Я старался спрямить пути Господа, удалось ли это, судить Идущему за мной…
Ни манерой говорить, ни видом Иоанн не напоминал того одержимого, которого я видел на холме над Иорданом. Передо мной сидел усталый, погруженный в свои думы человек. Речь его была тиха, взгляд печален, но твердость, с которой он смотрел в глаза смерти, осталась не поколебленной.