Крестовый поход

Хеда посмотрела на сестру. Вот к ней никто не пристает и не пичкает. Дженн всего на два года старше, а все к ней относятся, как ко взрослой. Всего несколько человек знало, где она пропадала целых два года: уехала в Испанию учиться. А теперь охотится за вампирами.

«Вампиры».

Живые мертвяки. Это не папа Че, который никогда больше не будет ходить по земле, не обнимет ее и не скажет, что она сама вольна выбирать, кем ей быть. Это просто нечестно и в каком-то смысле даже неправдоподобно. Маленькой девочкой она просыпалась от ночного кошмара, и все наперебой убеждали ее в том, что чудовищ на свете не бывает. Она до сих пор помнит ту ночь, когда ей втолковывали это. А наутро мир вдруг изменился.

Когда Проклятые во всеуслышание объявили о своем существовании, они с Дженн уже несколько дней гостили у папы Че и бабушки. Была как раз годовщина свадьбы родителей, она совпадала с Валентиновым днем, и они куда-то уехали. Хеда прекрасно помнит, как рано утром, еще не рассвело, ее разбудил телефон. Она сразу поняла: что-то случилось. Впервые в жизни у нее было такое чувство; ах, как хотелось бы, чтобы это никогда больше не повторилось.

Из Бостона звонил дядя, он попросил их включить новости. Через минуту в гостиной собрались все: папа Че, бабушка и они с Дженн. По телевизору в прямом эфире шла передача из здания Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке: передавали обращение вампиров к правительствам и народам всего мира. Дженн смотрела, так сильно сжав ей руку, что у нее онемели пальцы. Дедушка с бабушкой с мертвенно-бледными лицами уставились в экран, на котором стараниями операторов крупным планом возникали то кроваво-красные глаза, то сверкающие клыки этих чудовищ.

Мир во всем мире. Такова была повестка дня заседания. Доклад делал вампир по имени Соломон, он был красив, харизматичен, как кинозвезда: ярко-рыжие волосы, великолепные зубы, черный костюм без галстука.

То, что сказал дед, когда телевизор выключили, ее дедушка, носивший на плече татуировку в виде голубя мира, поразило Хеду.

— Мир во всем мире… обман, большой мыльный пузырь, — тихо проговорил он, обернувшись к бабушке.

— Хеда, ты почему ничего не ешь? — спросил один из дядюшек, проходя мимо.

Хеда вздохнула и посмотрела на Дженн: та стояла в другом конце комнаты и спокойно разговаривала с одним из друзей папы Че.

Хеда помнила тот день, когда Дженн ушла из дома, помнила ту ужасную ссору. Поправка: последнюю ужасную ссору в доме. Дженн всегда ссорилась с папой. Хеда знала, что когда-нибудь он добьется того, что она уйдет из дома, как знала, что в тот Валентинов день наступил конец света.

Как безумная, Хеда сунула в рюкзачок нижнее белье, зубную щетку, мобильник и три тысячи долларов, которые накопила на зимние каникулы и выскочила из дома вслед за старшей сестрой.

Но мама догнала ее на «Вольво», вернула домой и на целый месяц заперла дома, запретив даже упоминать имя сестры. И строго-настрого приказала: если Дженн попытается с ней связаться, немедленно сообщить ей или папе.

А Дженн в тот день мама так и не догнала. Да вряд ли и пыталась.

— Как дела?

К ней подошла и подсела на пустую табуретку рядом Тиффани, ее лучшая подружка.

Тиффани была голубоглазой блондинкой в черной, широкой юбке и рубашке с кружавчиками, тоже черной, но другого оттенка. Одежда явно из чужого гардероба. Черный — не ее цвет.

Хеда глубоко вздохнула.

— Хочешь поесть? — спросила она, подвинув ей тарелку.

— Нет.

Тиффани схватила тарелку и бросила ее в мусорный бак.

— Вот и все.

Хеда посмотрела на свои руки, не зная, чем их занять. В конце концов положила на колени.

— Тошнит от всего этого, — сказала Тиффани.

Хеда кивнула, и какое-то время они сидели молча.

Вокруг ходили и разговаривали люди, словно, находясь в постоянном движении, они могли избавиться от ненужных мыслей. Звенел дверной звонок, входили новые люди с цветами и скорбными лицами. Когда они приближались, Хеда боролась с желанием чихнуть. Горло перехватывало, предвещая очередной приступ астмы, а ингалятор, увы, она забыла дома, на полке в ванной комнате. Иногда мама носила в сумочке запасной, но в крохотной черной сумочке, которую она сейчас держала под мышкой, он явно не поместится. Она хотела спросить, но побоялась, что услышит папа и снова станет ругаться.

— Так давно не видела сестру, — Тиффани сморщила носик, неожиданно прерывая молчание.

— Да, — неопределенно отозвалась Хеда.

Ей не хотелось говорить с Тиффани о Дженн.

— Слушай, поговори ты с ней, объясни, что она неправа насчет этих парней, вампирчиков.

Хеда закатила глаза. Как минимум половина девчонок в школе, в том числе и сама Тиффани, считали вампиров существами ужасно романтическими, как каких-нибудь эльфов или русалок, и ласково называли их вампирчиками. Они щеголяли глубокими вырезами на платьях и кофточках, которые, казалось, так и кричали: «Кусни меня!»

Тиффани тронула пальчиком ожерелье с фигуркой летучей мыши, держащей в коготках сердечко. Девочки, подобные Тиффани, носили такие ожерелья в знак того, что простые парни их совсем не интересуют, что они западают только на «вампиряшек».

Хеда подняла голову и увидела, что к ним направляется Дженн. Ей стало стыдно за подружку, и она снова низко опустила голову. Интересно, знает ли Тиффани, что побрякушка, висящая у нее на груди, олицетворяла полное и даже оскорбительное отрицание всего, чему служит Дженн. Вампиров Дженн убивает. И никогда не полюбит кого-нибудь из этих чудовищ.

Хеда глубоко вздохнула. Ну, да, конечно. Тиффани, может сколько угодно не понимать, кто такие эти вампиры, родители могут сколько угодно считать, что вампиры стремятся к мирному сосуществованию, но ей-то, как и Дженн тоже, все прекрасно видно. И пора уже и ей что-то делать, как это делает Дженн.

— Привет, Тиффани, — сказала Дженн. — Хеда, мама хотела бы знать…

— Возьми меня с собой, — перебила ее сестра.

Обе девушки посмотрели на нее с немым изумлением. И без того бледное лицо Дженн побелело, как мел.

Хеда закатила глаза, болезненно переживая свою ущербность.

— Ну, в Саламанку, когда поедешь обратно.

— Что? — вставая, спросила Тиффани.

Сощурившись, Дженн молча смотрела на сестру. Потом быстро тряхнула головой.

— Я хочу делать то же, что и ты, — сказала Хеда, понимая, как отчаянно звучит ее голос.

— Тиффани, извини, нам с сестрой надо поговорить, — сказала Дженн. — Ты не оставишь нас на минутку?

— М-м-м, конечно, — ответила Тиффани; пятясь, она пыталась заглянуть Хеде в глаза. — Как скажешь.

— Я уже приготовилась, упаковала вещи. Начала готовиться, как только узнала, что ты приезжаешь. Ну, пожалуйста. Я буду хорошо учиться, у меня получится, я обещаю.

— Выкинь из головы, — вдруг раздался за ее спиной сердитый голос.

Хеда резко обернулась и увидела отца: он смотрел на нее сверху вниз, глаза его пылали от ярости. Внешне он был очень похож на деда, на папу Че: с высоким лбом, кареглазый — и вместе с тем у них с отцом не было ничего общего.

— Никуда ты не поедешь.

Тиффани на всякий случай отошла подальше, явно не желая быть свидетелем семейной ссоры; она направилась к столу с сандвичами и бутербродами с сыром. Подруга называется.

— Но, папа…

— Все. Разговор закончен.

Хеда знала, если отец произнес эти слова, спорить бесполезно. Не позволит, и все тут, хоть золотые горы сули ему.

А вот Дженн либо об этом забыла, либо ей было уже наплевать.

— Если хочет ехать, пусть едет, она уже взрослый человек и может решать за себя. Я начала учиться в ее возрасте.

— Учиться? — Он стиснул зубы. — Твоя так называемая учеба привела к тому, что ты ни во что не ставишь отца с матерью и плюешь на все, во что они верят.

— Ты, видимо, так ничего и не понял, — подняла голос Дженн; в груди клокотала ярость не слабее отцовской. — Идет война.

— Ничего подобного, это у тебя идет вечная война. Но ты воюешь не на той стороне баррикад. А моя война закончена.