Листья полыни

— Здоровый пес?

— Да. Огромный. Слышишь, как в ворота царапается?

— Не услышишь его, пожалуй. Давай его стрелой?

— Зачем?

— Мешает. Не люблю, когда скребут. И голова болит.

— Тогда давай сам. Поднимайся.

— Ладно, — лениво откликнулся привратник. Такое не позволялось, зане кто-нибудь должен был сторожить ворота, но последний раз Внутренний город осаждали триста лет назад, когда внешнего города еще не было. Ему не хотелось взбираться ночью по ста сорока четырем ступеням, выщербленным тяжелыми сапогами стражи, но спать тянуло, а пес не унимался за воротами — выл, скулил и скребся.

Стражник вытащил из каморки лук — могучий, составной, с двумя дугами. Вино вчера было изрядное — первое после жары, с прохладным и суховатым вкусом ранней осени. Голова от него не болела, но день путался с ночью, будто внутри него некто раз десять на дню не вовремя переворачивал песочные часы и бил в городской колокол полночь, когда брезжило утро, и зарю, когда уже дотлел закат. Все окружающее казалось хрупким, будто стеклянным, особенно собственное тело, и надо было идти осторожно, чтобы не уронить себя и не разбиться. Но спать хотелось неимоверно.

Он выбрался из привратной каморки обратно в ночь. Свет факела упал на брусчатку и выхватил на миг из тьмы черную тень. Стражник обернулся, и тут же мощный удар в грудь бросил его на камни. Загремела кольчатая броня, лук полетел в сторону, факел, чадя, покатился в другую. Рука стражника потянулась к поясу, за кинжалом, и опала. Пальцы судорожно сжались.

Пес за воротами все более беспокоился и начинал подтявкивать, а потом зашелся хриплым и громким лаем, звучащим так, будто пьяный лавочник ругался самыми грязными словами.

— Где ты там? — закричал сверху тот, что на башне. Он слышал грохот, но думал, что это напарник уронил копье или шлем. — Факел чего бросил?

Ответом была тишина. Только пес под воротами разошелся вконец, и теперь уже верхнему стражу явилась мысль угостить его стрелой. Но лук был внизу.

«Упал, наверное, и заснул после пьянки», — подумал верхний и стал спускаться.

Стражник лежал отбросив левую руку, из которой вывалился факел, коптящий теперь на земле у стены и бросающий красноватый дымный отсвет на площадку, а правой тянулся к кинжалу. Горло его было порвано собачьими клыками. Несмотря на распоряжения, шлемов с бармицей, особенно ночью, никто не надевал.

Спустившийся с башни оглянулся. Никого не было рядом. Выхватив меч, стражник подобрал затем факел и быстро обошел кругом площадку. Пусто.

Наверху, в башне, послышался шорох. Мгновения он раздумывал, бежать ли за подмогой, звать или самому проверить, в чем дело: меч был с ним, и шлем он надевал, не обращая внимания на насмешки. Он бросился к лестнице. В проходе вдруг возник человек в обычной холщовой рубахе, какие носит беднота. Резкий удар в лицо, и из рассеченной переносицы хлынула кровь, не давая толком нанести удар мечом. А потом враг пропал куда-то, и тут же второй удар разорвался в голове страшной болью, после чего осталось только упасть, потому что ноги подломились сами собой, и единственной мыслью осталось, как бы не растерять то сознание, что жило еще в нем, иначе, если оно рассыплется, он перестанет быть. Надо было лежать и не шевелиться, чтобы не тратить сил. И лежать долго. Он не почувствовал, как некто вынул меч из его безвольной, как у спящего ребенка, руки.

И уже никто не заметил, как к неохраняемым воротам подъехал всадник. Коренастая фигура, закутанная в черный халат, легко перебравшись через ворота, цепляясь за выпуклый узор, исчезла в темноте узких улиц.

Внутренний город спал. Если где и был свет, то его не было видно снаружи, ибо стены домов были глухими, только узкие двери и маленькие оконца на большой высоте стерегли улицу. А если где и не спали, то и из внутреннего двора нельзя было этого узнать: в Халисуне ночью было принято спать и окна были плотно занавешены. Стражники, должно быть, здесь тоже привыкли спать ночью, потому что встретились они на пути лишь три раза.

Человеку в простой серой рубахе, только по подолу, вороту и обшлагам шла незатейливая вышивка, страшиться было нечего. Он легко уходил в тень от беспечных сторожей, которые могли найти здесь разве вора или наемника, купленного в обмен на жизнь какого-нибудь знатного человека или богатого купца. Но никто не думал найти здесь иноземца и воина.

Лишь для того, чтобы преодолеть ворота — в ином месте стена была гладкой, как зеркало, и слишком высокой, — Волкодав прибег к убийству. И убивал не он сам: кто-то из собратьев, пришедших на зов, помог ему. Второй стражник очнется поутру. У него будет сильно болеть голова, и он запомнит только смутное сероватое пятно, отдаленно напоминающее человека с мечом, возникшее вдруг перед ним. Волкодав подбирался к дворцам властителей Халисуна. Путь от плоскогорий Аша-Вахишты через степи и горы, через гудящие, как растревоженный улей, Нарлак и Халисун занял несколько месяцев, и теперь он был здесь. Его вел вперед внезапно обретенный во втором заключении в Самоцветные горы слух, которым он не умел пользоваться толком и многих звуков не понимал, и нюх, различивший среди прочих нужный аромат еще на вершине перевала, за которым, в пыли и дымке, внизу он угадал белые строения и серебряные купола столицы Халисуна.

Этот запах — запах роз — был знаком Волкодаву. Эти цветы полуденных земель ценили красавицы Халисуна и Саккарема, Нарлака и Нардара. Их высаживали в садах, ими украшали свадьбы и торжества, танцовщицы вплетали их в прическу, а вслед за тем и знатные женщины не чурались таких живых украшений. Вельхи, в чьей стране розы выживали не везде, там, где не было живых кустов, делали розы из камня и металла. Но розы Халисуна были самой заманчивой сказкой этого цветка. Даже солнце, всходящее здесь по осени, когда небо отчего-то приобретало желтоватый оттенок, походило на розу из киновари и золота. И люди всех стран съезжались сюда, чтобы увидеть принцессу Халисуна с розой, вплетенной в волосы, ибо в ее саду росли непростые розы. Говорили, что принцесса вовсе не краше многих женщин и многие краше ее, но, когда принцесса и роза соединялись — а случалось это четыре раза в год, — их союз рождал чудо. Принцесса становилась красивее всех, а роза оживала и играла всеми цветами цветов, как маленькое солнце, краше настоящего солнца. Потом эта роза превращалась принцессой в какую-нибудь волшебную вещь. Говорили, эти вещи достаются тем, к кому принцесса благосклонна. Другие, напротив, говорили, что принцесса девственна, и потому многие съезжались в Халисун, чтобы заслужить ее расположение. От иных слышали, что она разумна и образованна и что не всякий мудрец одолеет ее в споре, а иные утверждали, что принцесса — сама страсть и нет женщины больше и лучше знающей о любви. А третьи замечали, что принцесса — колдунья и бог халисунцев проклял ее, связав ее с розами, что принцесса становится умна и прекрасна, лишь когда цветут розы на определенном кусте. Едва умрет куст, и принцесса лишится всех своих достоинств и добродетелей. А слагатели стихов, что ходили с караванами по горам, городам, степям и пескам, пели, что в красоте розы и принцессы — тайна красоты и блага Халисуна, а то и всей земли.

Но Волкодав слышал иное. Слышал из беседы шайтанов, пересказанной ему Мерваном. Он знал, кто охотится на розу. Он знал, что Булан, прозванный у манов Кавусом, кудесник из Халисуна, заклинающий сны, спас розу во сне принцессы, защитив явь от страшного сна. Но то, что было наяву, осталось. И Волкодав понял, почему его поселили в тело кудесника Некраса: он должен был сделать то, что было не под силу никому, чтобы жуткая явь не сбылась и не оборвала все сны на века.

И он прошел в одиночку — то в образе пса, то в обличье человека, почти не зная дороги, — через страны или объятые войной, или ожидающие ее, или уже зачумленные ею. И он проник во Внутренний город, и проникнет дальше, и будет ждать у розы — ждать, ровно верный пес, сколько понадобится, когда придет тот, кто станет его врагом. Как он будет принят во дворец — стражем-человеком или стражем-псом, — его не заботило. Однажды он уже оберегал принцессу — и не смог уберечь так, как следовало бы. И теперь он не повторит былой ошибки. Доля опять выпала ему: ему позволили исправить прошлое.