Листья полыни

Волкодав вышел из темноты пещер в кромешную вьюгу. Было сравнительно нехолодно для горного поднебесья, но ветер пронизывал и обжигал. Солнца не было видно, одно лишь кружение белых мошек и посвист и шорох вихря. На венне не было ничего, кроме льняной рубахи, порванной в нескольких местах плетью Мервана, таких же штанов и кожаной куртки-безрукавки, зачем-то милостиво оставленной его предшественнику. Мерван, закутанный в халат и башлык, принесенный ему кем-то из его приятелей, чувствовал бы себя уютнее, но венн так крепко и надежно держал его руку, будто навеки не хотел расстаться со своим обидчиком.

Волкодав, знающий теперь по звуку ветра, о какую неровность породы тот стучится и царапается, уверенно потащил саккаремца шайтана вниз и вправо по пологому покуда склону. Не прошли они и ста пятидесяти саженей, как Волкодав втолкнул Мервана в какую-то щель в скальной стене, а следом втиснулся сам. Они оказались в холодном и темном каменном мешке, куда тусклый свет снежного ненастного дня едва проникал. Но здесь было тихо.

Волкодав вытащил из-за пазухи флягу с вином, налил немного в кружку, висевшую на поясе, бросил туда снега — разбавить крепкую заморскую брагу. Извлек оттуда же, из-за пазухи, краюху черствого грубого хлеба, где было больше отрубей, чем муки. Все это передали ему по дороге наверх узники. Он нашел-таки две мощные золотые жилы, и теперь долго никто не смог бы наказать рабов за нерадивость в поисках сокровищ.

Мерван глядел на венна злобно, но не смел даже двинуться с места: знал, что без плети и оружия ничего не сможет противопоставить ему. Волкодав один жевал хлеб медленно, запивая разбавленным вином, — жар ему был не к спеху, а делиться с шайтаном, да еще и надсмотрщиком, никакой охоты не было.

— А теперь говори, — велел он Мервану, когда доел и допил. — Как случилось, что Некрас оказался на караванной тропе? И как случилось, что ты продал его сюда? И сам почему вдруг здесь оказался? Если не скажешь, я вырву у тебя хвост и отломаю еще по два пальца.

Мерван никогда не видел, чтобы венны были так жестоки. Они были стойки, упрямы, угрюмы, упорны, сильны — но не жестоки. Но от этого можно было ждать всего.

— Говори, — еще раз повторил Волкодав. — Если думаешь, что я — Некрас, то худой из тебя шайтан.

Мерван всмотрелся в лицо венна своими вторыми, внутренними, глазами, принадлежащими ему, шайтану, а не краденой его личине. И увидел, что за благообразной внешностью венна кудесника прячется другое лицо, лицо каторжника, прошедшего все страхи самой страшной тюрьмы — Самоцветных гор. Лицо рассекал шрам, и Мервана мороз по хребту пробрал: он-то знал, откуда берутся такие шрамы.

И Мерван заговорил, начав рассказ с самого внезапного появления Некраса откуда-то из глухой степи. Он говорил обо всем, что слышал у огня: и о чудесах, которые показывал венн кудесник Некрас и о нравоучительных репликах Мансура, и о повести Булана, и о сбивчивой сказке Хайретдина, и о неспешной речи Шегуя. Потом он говорил о том, на чем порешили Булан, Шегуй и Некрас и как поутру он, подлив накануне в последнюю кружку, выпитую Некрасом, дурманящего зелья, связал венна и бежал в сторону Самоцветных гор. О том, как выгодно продал Некраса, узнав в старшем стражнике своего горного собрата — тот тоже воровал и завлекал души и настолько любил золото, что сидел на нем в далеких горах, не желая спускаться в долины и покидать его. Рассказал, как на степном пути в Халисун его встретил Шегуй и как поступил с ним. Как старший стражник дал ему хлыст и как он мечтал возвыситься и стать вторым в страже Самоцветных гор, потому что мнил выбить из непослушного Некраса подчинение, мнил, что венн беспрекословно будет указывать ему, где лежат лучшие богатства земной тверди. И как просчитался.

— Если ты отпустишь меня невредимым, я выручу тебя от холода. Ты ведь погибнешь здесь, даже если знаешь дорогу, — попробовал пригрозить венну Мерван. — И я дам тебе свободу и жизнь. И найду того, кто заставил тебя вернуться в копи. Он где-то рядом, я чую.

— Я и без того знаю теперь, как здесь очутился, — проворчал Волкодав. — И замерзнуть не замерзну, не надейся. И сам кого нужно найду, не твоя забота. А вот услугу ты мне окажешь. Для тебя не труд, а целым уйдешь. Только впредь не попадайся. Мне никакие подземелья не страшны, сам видел. А сделаешь вот что. Красно ты говорил, как Хайретдин-саккаремец серого оборотня повстречал. Тебе, смерть ходячая, все одно: что по прошлому бегать, что по минувшему. А мне, живому, заказано. Да не всегда. Когда сможешь сделать так, чтобы тем оборотнем я оказался, — а ты можешь, — замени меня на кого-нибудь, а меня туда отправь.

— А ты знаешь, с кем хочешь поменяться? — Шайтан с любопытством посмотрел на венна.

— Ага, соблазнился, — осклабился Волкодав. — Свежей душой запахло? Ну, попробуй. Клыки обломаешь, как кусать начнешь. Я и сам с клыками. Как не знать — знаю. На того самого волка, которого саккаремец с перепугу за пса-оборотня принял. То-то будет здесь тебе товарищ по пути.

— Не могу человека на зверя поменять, — покачал головой шайтан и даже как-то грустно пошевелил хвостом. — А про волка ты верно угадал: был волк.

— А кто тебе сказал, что я не зверь? — ухмыльнулся венн.

И тут Мерван увидел, что венн вдруг странно встал на колени, ноги его будто бы укоротились, лицо же, напротив, вытянулось, превращаясь в страшную не то собачью, не то волчью морду. По телу существа, которое уже не было человеком, прошла крупная дрожь, и спина, бока и лапы быстро стали покрываться густой серой шерстью. Еще несколько мгновений, и огромный серый пес, крепко упершись лапами в камень, стоял перед Мерваном, не мигая глядя на него льдистыми звериными глазами, в которых нельзя было прочесть его намерений. Хвост, похожий на волчий, слегка шевелился. Зверь шагнул к перепуганному Мервану, потянул воздух большим черным и влажным носом, шумно задышал, высунув язык. Потом тихо, еле слышно, заурчал. Он ждал.

Мерван подобрал ноги, влез на камень, лежавший у стены, сцепил в замок свои оставшиеся пальцы и, отстукивая хвостом ритм, забормотал заклинание…

Опять выл ветер. Сверху сыпалась каша из дождя и града, такая густая, что в десяти шагах все исчезало в серой водяной мгле. Огромный пес отряхнулся, сбрасывая с шерсти лишнюю воду, пока не успел промокнуть. Дождь смывал запахи, но резкого запаха огромного животного, схожего чем-то с запахом человека, не различить было нельзя. Где-то близко пахло свежей верблюжьей мочой, выделанной кожей и потом дрожащего от страха верблюда.

«Думал, я не справлюсь с обезьяной!» — подумал Волкодав, привычно взирая на мир с высоты трех локтей. И двинулся на запах.

Сад спал, овеянный невесомой и благовонной прохладой ночи. Тысячи трав, сотни кустов, многообразные деревья — приземистые и стройные, высокие и карлики — источали неистовый и страстный аромат. Более густого разнобоя запахов не ведала ни одна земля, даже в далекой Мономатане не встретишь такого. Ели и сосны из полуночных земель ограждали сад от ветра, хотя и без того был он сокрыт от всякого ненастья внешней стеною высотой в семь саженей, а от людей и животных — стенами Внутреннего города. Чем ближе к покоям принцессы Халисуна, тем более нежные и причудливые растения встречались тому, кто шел от калитки, ведущей на площадь перед дворцами, ко входу в покои. Там, у самых дверей, сделанных из резного черного дерева со вставками из золотых чеканных пластин, на круглой площадке, прогулочные тропинки коей были выложены малахитом, росли главные сокровища сада — розы.

Вой — утробный, протяжный, тоскливый — раздался за воротами Внутреннего города. Стражник, дремавший у стены опершись на копье, вздрогнул, открыл глаза, огляделся, проворчал под нос ругательство и крикнул, обращаясь к башне:

— Что там?

В ответ по железу ворот скребут когти.

— Собака, — донеслось сверху, с башни над воротами. — Я таких не видел еще.