Листья полыни

Кавус и вправду тот самый ловец снов, с коим я поменялся личиной, потому что мне нужны были третьи глаза, дабы никто не мог заметить за ними вторых, принадлежащих обладателю золотого оберега. Но та личина, что я дал ему, вовсе не моя, а личина шайтана. Но только слепцы могут не признать в человеке человека, какую бы уродливую личину тот ни носил. А личина шайтана вовсе не уродлива. Я должен найти человека с золотым колесом в этом времени, чтобы дожить спокойно хотя бы оставшуюся часть отведенного мне. Если же говорить о том, в какую пещеру хотел отнести розу Гурцат — ты можешь не говорить здесь загадками, ибо Шегуй не принадлежит воинству Гурцата, — то я никогда не пойду с Гурцатом, и как раз потому, что он входил в эту пещеру. Если ты думаешь, что моя цель — извести человеческий и божий род, то ты ошибаешься, ибо эта цель недостижима и мы, шайтаны, не стремимся к ней. Все, что нужно нам, — не допустить людского возвышения, ибо тогда мы сгинем. Но сгинем мы и в том случае, если падут люди и боги. Но ты ведь знаешь человека, носящего золотой оберег. Почему бы не рассказать мне о нем? Возможно, я даже встречался с ним, и тебе не придется говорить много. А я в ответ помогу тебе, если смогу.

— Пожалуй, я соглашусь с тобой, если ты не лжу молвишь, — кивнул Некрас. — Когда и ты так говоришь и мне так слышится, что человек с золотым оберегом в сон Гурцатов заглянул и видит в нем черное облако, что проницать нельзя, то так оно и есть. Сиречь есть облако, и видит его Гурцат во сне. А когда так, то имеется человек — ловец снов, что может в этот сон заглянуть и все про то облако вызнать. Я вот могу, говорил уж, руду в глубинах услыхать, а в облако то — нет мочи! На то и надобен мне ловец снов. А ты его долгом обязал. Верить тебе, так я не верю. Но слышу, что пусть и шайтан ты, а вещи для людей полезные говоришь. А может случиться, и делаешь иной раз. Коли есть такой способ, чтобы с тобой уговориться, то вот как поступить надлежит: с тем, кто оберег золотой носит, я тебя сведу. Или скажу хотя бы, как найти его. А ты отпусти того, кого Кавусом звать. Пусть он в Гурцатовы видения проникнет, а я ему пособлю.

— Есть способ такой договор заключить, — молвил Булан и отчего-то глянул на Шегуя. Мергейт курил, будто ничего странного здесь не говорили, и сам не сказал ни слова против. Этого одобрения Булан, видимо, и ожидал. — Только ответь: зачем тебе знать, что скрывает в видениях Гурцат? Если он причинил тебе или твоему народу необратимое зло, то почему бы тебе просто не убить его звуком, например? Я знаю, что есть звуки, способные убивать. Зачем тебе рыться в его снах?

— Чудной ты, шайтан, — покачал головой Некрас. — Убить — на то много разумения не требуется. Что с того, что убьем? Кто поручится, что завтра десяток Гурцатов из степи не прибегут? Мне знать надобно, что за сила в нем, что такое его на зло толкает и что мне побороть надлежит. Знаю, что по степи сквозь сон Гурцатов катится глыба темная, она мне в моем деле помеха, зане звук ее не проницает. А когда так, то, встань такая поперек времени, ни я, никто иной к началу не доберется. И будем жить без главного корня — негоже это для рода людского. А когда будем знать, в чем причина, то дело ино пойдет: не Гурцат нам враг, а то, что им движет.

— Трудно ж тебе жить будет, раз так думаешь. — Булан поглядел на Некраса глубокими и грустными глазами. — Зло сокрушить, да еще по справедливости? Хорошо. Кавуса я отпущу. И слово даю, что тому, кто оберег носит, худа не сделаю…

Тут Некрас понял, что ровно так же, как он приноравливался к языку манов и саккаремцев, Булан просто, послушав Некраса лишь немного, стал беседовать на веннский лад.

— Хватит ли того, Шегуй? — обратился он вдруг к мергейту.

— Еще немного. — Старший караванщик разлепил наконец ставшие, казалось, каменными в своей сомкнутости губы. — Сам поможешь, если надо будет. И Кавусу, и Некрасу, и тому, кто оберег носит. И Серому Псу, о котором Хайретдин рассказывал.

Мергейт отложил трубку, обратился к кудеснику:

— Тебе странно, должно быть, что Булан спрашивает моего позволения? Наверное, странно тебе и то, что он лишь спрашивает, но не ждет приказаний? — Мергейт усмехнулся. — Что ж, это очень просто объясняется. Булан спрашивает не позволения, а лишь осведомляется о законе, ибо я лучше знаю его. Потому что я тоже шайтан, и мое пребывание шайтаном гораздо дольше, чем у него. Но я шайтан народа мергейтов, а он — народа вельхов с полуночи, и мы не можем ни приказывать друг другу, ни противодействовать. Но объединиться можем, если захотим. Сейчас мне противно то, что делает Гурцат, потому что он истребляет песнопевцев по всей степи, зане видит в них соперников себе. И может быть, он прав как властитель. Но я вожу караваны и сам слагаю песни и стихи и не считаю за справедливость потерю друзей из-за какого-то властолюбца. Но я не могу причинить зло человеку одной со мной веры, а потому могу лишь подсказать Булану, как действовать ему. Подсказать о законе, но не научить, как навредить Гурцату. Вот тебе я волен устроить козни, но не буду этого делать, потому что ты тоже искусно слагаешь песни и сказания и оттого тоже одной со мной веры, хоть никто никогда не строил храмов ее богам.

И историю свою я рассказал для тебя, пускай ты и занимаешься делом, которому мы, шайтаны, должны становиться поперек дороги. Дело в том, что над миром ныне темные времена, кои темны и для нас, поэтому сейчас мы можем даже помочь друг другу. Но это ненадолго. Лет через двести все может перемениться, а слишком большой свет — ты слышал то, что говорил Булан, — невыгоден нам. И тогда берегись!

Сейчас мы находимся во владениях манов, и никто не может судить здесь ни меня, ни Булана, или как там его зовут вельхи. А потому мы оба можем позволить себе немного больше, чем если бы эта стоянка была в Вечной Степи или на Восходных Берегах. Посему Булан может, если захочет, ответить на твои вопросы, если они есть у тебя. И помни, что договор с шайтаном, если он заключен не на твою душу, не может повредить тебе перед твоими богами или богом.

Сегодня я изменю обыкновению и не пойду отдыхать раньше часа Дракона, поэтому можете беседовать, не опасаясь никого. Тебе же, — обратился он к Мервану, сидевшему тихо, будто и не дыша, — здесь не будет работы. Можешь отправляться к своим ослам.

— Нет, я дослушаю, — глухо проговорил купец и снова замер, завернувшись в черный бурнус, словно большая черная птица, обхватившая себя крыльями.

— Тогда скажи, мил человек, как звать тебя по-вельхски? — задал Некрас свой первый вопрос, попутно прислушиваясь к Мервану. Но тот затаился так, что ни единого звука — ни дыхания, ни стука сердца — Некрас от него поймать не мог. «Не он ли тот, кто у нечисти души собирает, ровно в бездонную торбу?» — помыслил он, но тут Булан стал отвечать.

— Если ты полагаешь, что у шайтанов есть имена, то ты ошибаешься, — заметил собеседник Некраса. — Имена принадлежат богам, и те, кто отошел от богов, утрачивают и имена. Названия остаются лишь у телесных оболочек, которые шайтан, как известно, может менять. То, что вы, венны, называете нежитью, отнюдь не то же самое, что шайтаны, ибо могут жить и без людей и не отошли от ваших богов. Но я, как ты уже слышал, не вовсе шайтан; а потому имена у меня есть. На полночь от горного отрога, за перевалом, про который давеча говорил Хайретдин, у каждого народа для меня есть свое имя. Но искони я вельх, и родители нарекли мне имя Брессах Ог Ферт. Если тот, кто носит золотой оберег, помнит это имя, он поведает тебе обо всех встречах со мной.

— Скажи тогда, Брессах Ог Ферт, — продолжил Некрас, — правда ли, что ты носишь с собою тот самый меч, рассекающий время? И когда так, к чему делаешь ты это в дикой пустыне?

— Я опять должен заметить тебе, что не являюсь до конца шайтаном. И поскольку я большей частью человек, то поиски всего, что ищет человек, не чужды мне. Тот золотой оберег из розы способен не только проницать мои сны и беспокоить меня. Через него виден тот край и то время, где ждет покой. Такое видение недоступно шайтанам, ибо для них нигде нет покоя, они потому ниже людей и, только став людьми, могут обрести должную остроту взгляда. У людей иная судьба, но они, в отличие от шайтанов, не знают, что ждет их за притином преображения. Потому я, используя могущество шайтанов и знание людей, могу заглянуть за этот порог, но для этого мне нужно золотое колесо. Чтобы добыть его, я и заключил договор с ловцом снов Кавусом, для того дошел до розы и принцессы, но так и не обрел искомого, ибо не знал слова, способного открыть уста принцессы из Халисуна. В поисках этого слова я прошел тысячи верст по сухим степям, горам и пескам, повторяя путь знаний, которые есть у нее, и спрашивал у мертвых и живых народов, у руин и духов, даже открывал прошлое время. И ты и вправду великий кудесник, если сумел опознать эти отверстия во времени. Ты из тех, кто мог бы пойти вслед за шайтаном, если бы я был обычный шайтан.