Страница 63 из 88
Это действительно места нашей смерти, потому что там мы не живем. А шайтан может попадать туда без большого труда, потому что он не живет по-людски, а значит, и не может по-людски умереть. Более того, шайтан связан со смертью так же крепко, как человек с богами или богом у тех, кто почитает одного бога, как в Халисуне. И если человек живет во времени только там, где благословят его боги, то шайтан существует в любой области смерти, то есть во всем времени. И разгуливает по этому времени, как ему прикажут другие шайтаны или как ему заблагорассудится, опасаясь заглянуть только в вечность, ибо вечность есть только у богов и там шайтан неизбежно обратится в человека. И он боится этого, хотя подспудно мечтает об этом превращении.
Всем известно, что шайтан ничего не умеет сам и способен лишь извращать дела, мысли и слова людей и богов. Поэтому всякому, кто хочет жить праведно, следует почаще оглядываться назад: не стоит ли за его спиной шайтан? Однако, оглядываясь на шайтана, человек отворачивает свое лицо от богов и тем самым теряет долю их благодати. Потому жизнь людей проходит между владениями богов и шайтанов, и межа пересекает души и сердца человеков. Впрочем, праведно жить хотят все, и некоторые слишком тянутся к сласти и благодати, забывая о шайтане за спиной, а другие чересчур страшатся шайтана и забывают постепенно, какова сласть и благодать, и теряют их вкус. Таков удел человека, и он достоин скорби, но достоин и радости, ибо, то глядя вперед, то оглядываясь, человек отличает добро от зла и свет от тьмы.
Случается, однако, что некоторым людям удается попасть след в след другому человеку, и тогда, как и следует ожидать, первое, что увидит такой человек впереди, будет спина шайтана, неотступно следующего за впереди идущим. За каждым из нас следует свой шайтан, но это не значит, что число людей и шайтанов одинаково, ибо один шайтан может поспеть за многими людьми, некоторым мало и двух шайтанов, а иные — их, правда, совсем почти не осталось — гуляют по свету свободно. Есть и шайтаны без людей, поскольку помимо людских дум, слов и дел у шайтанов находится немало работы. Не стоит думать, что шайтан всемогущ, коли может пройтись по прошлому и будущему: ему ведь видна только часть прошлого и часть будущего, а целого объять он не может, и это по силам только людям. Все, что есть в настоящем и будущем, было заключено в первом человеке, и поскольку человек лишь частично принадлежит шайтанам, им доступна лишь часть человеческого знания. Беда лишь в том, что человеку затруднительно собрать это знание воедино, и шайтаны мешают людям в этом, страшась их могущества. Кроме того, люди ограничены в передвижении настоящим.
Но когда человек видит перед собою спину шайтана, он не должен бояться, ибо шайтан не отбрасывает тени и не боится, что на нее наступят, а потому никогда не оглядывается назад. Есть разные способы, которыми шайтан выходит из одного времени и попадает в другое. Важно лишь заметить его, а там уж он не ускользнет, и ты сам не заметишь, как вслед за ним окажешься вовсе не там, куда хотел попасть. А возвратившись, увидишь на старом месте совсем не то, что ожидал там оставить. Я знаю, например, что земля не стоит на месте и движется по времени гораздо медленнее, нежели человек, но настолько быстро, елико это возможно. Прошлое прирастает к земле, точно короста, и потому земля постоянно, незаметно для людей, растет. У шайтана может оказаться меч настолько острый и твердый, что способен пробить коросту прошлого. Вот в этот лаз шайтан и пропадает время от времени, и жрецы и праведники тщетно ищут его, а он, спрятавшись за отворотом времени, следит за ними, как мышь из щели следит за котом, а после, когда переполох уймется, выходит обратно и занимается тем, чем занимался и прежде.
А человек, когда он идет вслед шайтану, может попасть в будущее и прошлое и там найти недостающую часть исконного человеческого знания. Важно только успеть отдать его другим, потому что нельзя забывать о шайтане, который крадется вслед за тобой…
— Скажи, Шегуй, — вымолвил Мерван, — не боишься ли ты, что шайтаны, услышав тебя, тебя же и убьют, дабы более никто не услышал того, что говорил ты сейчас. Убьют тебя и всех нас. И не слишком ли ты неосторожен, выдавая шайтану свой секрет? И как определить теперь, просто ли человек с мечом, точащий лезвие о камень, встретился мне или то шайтан, срезающий коросту времени?
— Нет, я не боюсь, — отвечал мергейт. — Потому что знаю об этом не только я и не я это открыл. И знаю, что шайтаны ведают о том же и в этом нет для них тайны, но если человек может понять, шайтан перед ним или нет, то шайтан никогда не поймет, что рядом с ним человек из будущего или прошлого. Не поймет потому, что, уснащенный знанием, такой человек никогда не выдаст себя. Иное дело, что шайтан может досаждать и вредить такому человеку из боязни перед его мудростью и завистью к его знаниям. А может даже погубить. Отличить же шайтана от человека с мечом еще проще, чем все то, о чем я вам рассказывал до сих пор. Как известно, меч не может принадлежать безродному человеку, и если уж у человека в руках меч, то у него есть и родовые знаки. Если же их нет, перед тобой шайтан. Иное дело, что шайтана могут принять в род, но тогда об этом роде идет молва, что он отмечен шайтаном. И точно, знак шайтана никогда не оставит такой род, пока не изведет его, потому что шайтан портит не только душу живущего сейчас, но и души его детей, покуда заключенные в нем. Сам шайтан давно исчезнет, а род будет нести его знак до конца.
Костер догорал, и час Быка сменялся часом Тигра. Спящие лошади начинали подниматься, чтобы бродить до рассвета и щипать росную траву. Собравшиеся у огня знали, что Шегуй закончил речь, ибо никогда не сидел он за беседой до утренней зари, а в начале часа Тигра выкуривал вторую трубку и шел отдыхать. Не знал только Некрас, но он слышал, как другие знают об этом, и все понял.
— Что ж, почтенный Шегуй, твои слова сказали мне, что я могу еще долго избегать шайтана, если буду осторожен, — повеселел Хайретдин. — Благодарю тебя за мудрое слово, и пусть эта ночь принесет тебе добрый отдых. Да пошлют вам боги добрые сновидения, почтенные!
Он встал, поклонился всем и удалился к своей палатке. Постепенно стали расходиться и другие. У потухающего костра остались только Шегуй, докуривавший трубку, Булан, тоже с трубкой, набитой таким же зельем, Мерван и Некрас.
Заклинатель звуков прислушался к тому, что происходит здесь, и услышал, что Шегуй и вправду спокоен и не боится ничего, точно владеет тем самым знанием, о котором говорил давеча, а вот Булан раздражен и не знает, на что ему решиться. Внимательно слушать Мервана Некрас не стал, ибо тот показался венну обычным охотником до золота, кои мало занимали венна и коим сам Некрас был непонятен.
— Скажи мне, Булан, — начал тогда Некрас непростой разговор, ибо понял, что только сейчас еще сможет взять тот подарок судьбы, мимо которого почти прошел. — Если ты и вправду шайтан — а ты шайтан и дал мне знать об этом, — почему не идешь ты с тем, в чьих видениях царит мрак, пришедший из нелюдского мира, а значит, должный быть приятным шайтану? Почему вместо этого, а ведь великие тысячи мог бы повести ты, ты охотишься за маленьким солнечным колесом? И зачем оно тебе, если ты и без того уже получил, как говоришь, розу, из которой оно сделано?
— Ты прав, называя меня шайтаном, — отозвался Булан, — хотя это лишь часть меня. И историю я рассказывал вовсе не для того, чтобы ты обо всем догадался. И не надо думать, что я могу только вредить и пакостить людям. Напротив, я никогда не сделаю вреда человеку одной со мной веры, а потому я хочу сойтись с ним, чтобы в действиях моих не было ошибки. Тот, кому принадлежит ныне золотой оберег, сделанный из волшебной розы, с его помощью входит в мои видения и через окно моей души смотрит на мир. Вот видишь, — заметил Булан Некрасу, — я говорю, что у меня есть душа и вера, и это так. Хотя бы поэтому я не только шайтан. И этот взгляд беспокоит меня, потому что за моим взглядом те, кому дано видеть, видят чужой взгляд, а в моей душе слышат присутствие незримого постояльца и потому не считают меня тем, кто я на самом деле есть. Вот и ты не думаешь верно, хотя и стараешься убедить себя в своей правоте.