Листья полыни

Сказав так, Некрас поднес к губам свою дудку и, не поднимаясь с ковра, приступил к игре. Игра эта была странной, неровной и неравнозвучной, и лада в ней вроде и не было, и слов к игре такой никак не подобрать было. Порою Некрас и дул в дуду свою, а никто ничего не слышал — собаки и верблюды разве только ушами поводили, будто что непривычное чуяли. А все равно получалось будто музыка, и никто слова не молвил, хоть Некрас и не запрещал. Сидели, слушали, как уходят в ночную степь звуки, будто крадучись, и изникают в очищенном ночной прохладой воздухе. И думалось, что уходят они невозвратно, ибо даже отразиться им было не от чего, зане во все стороны ровно и безгранично легла степь, а над ней — пустынная ночь.

Но вот вдруг ветер пронесся по травам, хоть никакого ветра и не было вовсе. Шорох ветра по траве услышали они, а воздух недвижен остался. Вот запели кузнечики, пускай стояла ночь. Совсем рядом запели, точно вокруг костра расселись вместо людей. Кто-то даже вокруг себя зашарил: кузнечик, в тесте запеченный, большим лакомством среди степняков считался. Однако никаких кузнечиков, а такожде и мух, и иных летучих маленьких тварей не было и в помине. Одни звуки, будто живые и разумные, присутствовали здесь.

Тут издали донесся рассыпчатый медный звук. Кто-то мог бы и не узнать его, но уж тем, кто с караванами сотни верст прошел, не надо было рассказывать, что он значит. Пес Шегуя насторожился и потянул большим своим носом воздух, но, ничего не уловив, успокоился. А люди даже вскакивали и тщетно всматривались в ночь, меж тем как звук позвякивающих колокольцев приближался, мерно, как идет караван. С полуночи и восхода, откуда и они пришли, стала слышна мелкая переступь ослов и величавый шаг верблюдов, вот долетели до них звуки людской речи, вот собака залаяла и утихла, приструненная…

Тут уж пес Шегуя не утерпел, вскочил, вздыбил шерсть на холке, зарычал и принялся брехать в кромешную мглу. Но делал это он хоть и свирепо, однако как-то больше для порядка, потому как лай вражий слышен был, но вот самим врагом даже не пахло. Вслед за ним залаяли другие две собаки, и слуги побежали унимать их.

Тем временем караван был здесь! Верблюды, ослы и люди шли прямо через них, по этому самому месту, где горел костер.

— Здесь! Видите три черных камня? Там вода. Меж них расщелина, в ней — колодец. Здесь ночевка, — раздался зычный и уверенный меж прочих глухих и невнятных шумов, шорохов и голосов голос Шегуя. Сам Шегуй сидел у костра и даже рта не раскрывал.

— Шайтан! — громко прошептал один из купцов. — Он забрал наши голоса и оставил одни обличья!

— Но ты-то и сейчас продолжаешь говорить, Хайретдин? — лениво прервал его другой купец, самый богатый и толстый из здесь собравшихся. — Помолчи, дай мне самого себя послушать. Когда все закончится, ты расскажешь свою историю про шайтана. Она весьма занятна и поучительна.

А дальше и впрямь они услышали, как кто-то принялся ломать хворост, вот послышался треск и шуршание только разгорающегося пламени. Вот забулькала выливаемая в котел вода. Вот кто-то подошел еле слышно и произнес негромко, но отчетливо, старательно выговаривая непослушные пока слова:

— Здравствуй, добрый человек. Не сопроводишь ли меня к Шегую? Скажи, что я пришел от почтенного господина Кавуса.

Засим все стихло. И опять потекли странные и не похожие ни на что звуки, но теперь некоторые из них уходили в степь навсегда, иные, напротив, возвращались откуда-то издалека и здесь замирали — где-то возле дуды Некраса, а третьи висели в воздухе над огнем, провожая первые и встречая вторые. Наконец смолкли и они. Над степью вновь стояла тихая ночь.

— Воистину дивные вещи случаются в полуночных странах! — воскликнул Мансур, самый богатый и пузатый купец, тот, что прервал Хайретдина. — Почему же вы прячете в диких лесах ваше искусство? Если ты умеешь слышать из далекого далека, умеешь вернуть то, что давно минуло, и слышишь голоса металлов, — и золота, наверное, тоже? — ты можешь заработать много денег! Хочешь, я буду платить тебе четверть… Нет, треть!

— Ты судишь неверно, почтенный Мансур, — ответил за Некраса Шегуй. — Истинное в речах твоих соединяется с чужеродным, переплетаясь в ошибочном единстве. Ты когда-нибудь пробовал нанять человека, который ловит сны? Если да, то ты знаешь, чем кончаются такие попытки. А теперь перед тобой человек, который ловит звуки. У веннов их зовут кудесниками. — Мергейт, глаза коего и без того были узки дальше некуда, казалось, сузил их еще более, хитро прищурившись.

— Верно ли говорит уважаемый Шегуй? — спросил другой купец, Мерван.

— Правду молвит, — кивнул Некрас.

«Как же дознался, зачем я сюда пришел? И почем про нас знает? — размышлял венн. — Ни Кавус ли весточку подал? А может, он, Шегуй, и есть тот, кто сны ловит?»

— Мы не для того в лес ушли, чтобы мошну набивать, хоть и не ведаю, почто это людям блажь такая. Вы уж не обессудьте, уважаемые, нет моего на то разумения. Не занятие это для мужа, чтобы кругляки из всякой руды копить. А искусству моему долго учиться надобно, как и любому иному. Этому всю жизнь отдать следует — искусству сиречь. Так что не спешите молвить, будто все просто. И я такое не во всяком месте сотворить могу. Тихо здесь и вольно. А стояло бы печище побольше, и куда хуже б вышло, а когда нагнать сюда людей с тысячу, и коней, и собак, и зверей, как у вас под вьюком ходят — торжище устроить, к примеру, — так и вовсе сумятица получится. А правду ли говорит почтенный Шегуй, что есть такие ловцы снов? — не преминул осведомиться Некрас, коли уж выпал сам собой такой случай.

— Есть, — ответил из темноты чей-то глубокий и сильный голос.

Некрас глянул в ту сторону и увидел рослого стройного мужа в черном халате с глухим воротом и в черном бурнусе. А на голове у него была шапочка, белая, едва макушку прикрывавшая. Правда, от солнца такая добро сохраняла. Мужчина был черноволос и волосом богат, отрастил густую и окладистую бороду, кою, однако, подстригал. Лицом же был тонок и бледен, чуть не прозрачен. Глаза его, большие, карие и глубокие, смотрели внимательно, изучающе, даже строго, и многое, должно думать, умели увидеть и понять.

— Я сам встречался с таким необычайным человеком, и, в обмен на одну услугу, он рассказал мне о том, что могут ловцы снов и почему нельзя сделать так, чтобы они служили кому-то за жалованье.

— Как же случилось это, Булан, поведай нам эту историю, — тут же оживился Мансур. — Я ни разу не встречал ловца снов, хотя и слышал о них всякие удивительные вещи.

Поскольку никто не выказал несогласия, Булан начал. Некрас не отрываясь смотрел на то, как шевелятся тонкие губы рассказчика, когда тот произносит слова, как двигаются мохнатые усы под тонким крючковатым носом, как отблескивает пламя в карих, кажущихся ночью черными очах и как встречь ему, не давая озарить то, что скрывается за окнами глаз, загорается внутреннее пламя великих страстей и помыслов. Некрас слушал рассказчика и по звукам его голоса, пусть и говорил тот ровно и размеренно, пытался понять картину встречи Булана и ловца снов. Потому что как бы искусно ни скрывал говоривший за мерным тоном повествования особенности речи своей и своего тогдашнего собеседника, а все же не мог не выдать этих свойств, а тем дать понять Некрасу, вовсе ли правду слышит он, Некрас, о том, что было.

— Человек тот не назвал мне своего истинного имени, как я подозреваю, — молвил Булан. — И это не странно, ибо опасно открывать имя даже тому, кто делает тебе добро, зане тем вводишь его в соблазн власти над собою. Но выглядел он как уроженец Саккарема, чего не скрывал, судя по имени, названному им. И поскольку имя это не имеет важности в моем рассказе, зане оно ложно, то и я не буду его называть, чтобы не умножать ложь.

Мало кто из тех, кто слышал о могуществе ловца снов и стремится получить от него услугу, знает, что, добывая из чужого сна слова или вещи, а также людей и животных, они неизбежно проникают в те дни и годы, когда были произнесены речи или обитали существа, потому что всякий сон — это память о том, что случилось с кем-то другим. Извлекая память прошедшего, они приумножают ту память, что есть и без того, в настоящем. И в этом нет дурного. Однако же, извлекая лишь память, нужную тем, кто платит золотом, они делают прошлое таким, каковым владельцы золота хотят видеть его. Получается, что они торгуют прошлым, отдавая его тем, кто не умеет обращаться с ним и ленится видеть то, что есть и было, и стремится видеть лишь то, что желает. Как известно, такие соблазны внушает людям шайтан, и горе тому, кто отдаст свою память, а значит, и душу шайтану. Чем более будет в настоящем памяти, угодной и подвластной шайтанам, тем менее будет на земле от богов и тем более умножится зло, чего люди не должны допускать, если они верны богам. Оттого никто еще не был счастлив, узнав или получив нечто за деньги от ловца снов.